Записки сельского фельдшера

Началось все не у меня в медпункте, нет. Началось в самом людном месте нашего Заречья – в сельском магазине, где Зина за прилавком стояла. Я за хлебом зашла, а там народу – не протолкнуться, автолавка не пришла, вот все к ней и кинулись. Стою в очереди, слушаю деревенские пересуды. И тут дверь с грохотом отворяется, и входит Федор. Уставший после смены, в промасленной своей робе, но счастливый. В руке у него букетик последних астр, сиреневых таких, подмороженных уже. Он к прилавку, мимо всей очереди, протиснулся, букет этот Зине протягивает...

В тот день, помню, за окном осень плакала мелким, нудным дождем, а старые рамы моего медпункта вздыхали под порывами ветра, будто тоже о чем-то своем, о девичьем, сокрушались. И вот в эту самую промозглую тоску скрипнула калитка. Я от бумаг своих оторвалась, глянула - Анна Климова идет. Вся деревня ее Анной-Гордячкой звала. Не злая она была, нет. Просто несла себя по жизни так, словно не шла, а по натянутому канату ступала: спина прямая, как струна, подбородок вверх, и ни слезинки чужому глазу не покажет...

Ох, милые мои, бывают же такие дни, когда небо будто с душой человеческой в унисон плачет. Вот и в тот день, когда Катенька наша, Надежды Петровны дочка, замуж выходила, лило как из ведра. Не просто дождь, а настоящая небесная хмурь, серая, беспросветная. С самого утра зарядил, и к обеду уж по двору не пройдёшь - реки целые. В городах-то теперь говорят, что дождь на свадьбу - к богатству да к счастью. Мол, небо все слёзы за молодых проливает, чтоб им самим меньше плакать пришлось. А у нас в Заречье испокон веку по-другому считали...

Ох, и вечерок тогда выдался, дорогие мои… Тихий такой, ласковый. Август уже на исходе, дни короче становятся, а ночи - прохладнее, дышат близкой осенью. Днем-то жарко было, а к вечеру свежестью от реки потянуло, такой, что впору и кофту накинуть. Я как раз дела в медпункте заканчивала, журналы заполнила и домой собиралась. И вдруг слышу - калитка скрипнула. Да так жалобно, протяжно, будто котенок заплакал. Я даже ушам своим не поверила. Кто это в такой час? Я прислушалась. Шаги. Медленные, тяжелые, будто человек не идет, а ноги за собой волочит...

Хочу вам рассказать одну, от которой у меня до сих пор душа в узел завязывается, а потом тихонько так развязывается, теплеет. Это про Зинку нашу, дочку Клавдии Ивановны, и про то, как она однажды мать свою за шиворот схватила. Да-да, вы не ослышались. Не за руку взяла, не обняла, а именно схватила, как нашкодившего котенка. Вся деревня тогда ахнула. А началось-то все с горя, с беды черной. Жили Клавдия со Степаном своим - не надышатся друг на друга. Он ее - Клавуня, она его - Степушка. Он кряжистый, руки - что два ковша экскаватора, а душа - голубь сизый...