Записки сельского фельдшера

Ох, и денек вчера выдался... Вроде и декабрь на дворе, а зима-то нынче сиротская какая-то, неприкаянная. Снежку - кот наплакал, мороз невелик. Гляжу я в окно на дорогу, ледяной коркой схваченную, по которой автолавка только что протряслась, и вспомнилась мне одна история... Давняя она, уж лет десять прошло, а сердце до сих пор сжимается, как вспомню. Про приданое это история. Да не про то, что в сундуках лежит - полотенца вышитые да перины пуховые. А про живое приданое. Тяжкое. Случилось это, когда Любаша наша, дочка покойного кузнеца, замуж собралась...

Случилось это лет семь назад в соседней Ольховке. Помню, приехал за мной Григорий на своем «УАЗике». Мужик он видный был, крепкий, как дуб столетний, только вот корни у того дуба подгнили от горя. Жены не стало у него, Аннушки. Сгорела баба за три месяца, и ахнуть не успели. Остался Гриша с дочкой, Катериной. Ехали мы с ним молча. Смотрю я на него искоса: руки руль сжимают так, что костяшки белые, а в глазах - пустота, будто выгорело всё внутри. - Ты, Семёновна, глянь там… - выдавил он наконец, когда мы уже к его дому подъезжали...

Жила у нас в Заречье Тамара. Тамара Ивановна, если по-правильному, да только никто ее так не звал. Работала она в нашей сельской библиотеке. Женщина тихая, незаметная, словно тень от березки в полдень. Годочков ей было уже за сорок, а она всё одна да одна. Вроде и собой не дурна - глаза большие, серые, коса, хоть и с проседью, а толщиной с руку, но вот как-то не сложилось. Бывало, зайдет ко мне в медпункт давление померить, сядет на краешек стула, руки на коленях сложит, а сама - как натянутая струна...

Началось всё в среду. Я как раз в медпункте половики перетряхивала, пыль гоняла. Слышу - дверь скрипнула. Тяжело так, с натугой, будто кто плечом навалился. Оборачиваюсь - батюшки мои! Стоит Михаил. А надо вам сказать, Михаил у нас в Заречье мужик уважаемый, суровый. Руки у него золотые, но характер - как сучковатое полено: не подступишься. Бородища у него была окладистая, седая, как у Деда Мороза, всегда опилками пахла да табаком самосадным. А тут гляжу - и глазам не верю. Сбрил! Подчистую сбрил...

В тот вторник, помню, дождь лил с самого утра, холодный, косой. Я в медпункте одна была, деда Митрича с радикулитом домой отправила, сижу, отчеты пишу. И вдруг слышу - мотор гудит. Не наш, не деревенский. У нас-то в Заречье каждый звук знаком: трактор Пашкин чихает, словно старик простуженный, да «Нива» председательская рычит басом. А тут звук мягкий, шелестящий, иномарка, значит. Выглянула в окно. Батюшки! Стоит у моего крыльца машина черная, огромная, вся грязью по самую крышу забрызганная - дорогу-то развезло, страсть...