Пуриков Константин

В самом сердце старого леса жили-были два соседа: медведь Прохор и заяц Стёпа. Оба были звери работящие, оба «ходили на работу» - с рассветом отправлялись на промысел. Прохор добывал тяжёлыми лапами душистый мёд из колод-ульев, набивал мохнатые щёки орехами, складывал про запас шишки горками. Стёпа, проворный и неутомимый, собирал самую сладкую морковь с опушек, сочные корешки, сушил ароматные травы. К осени у каждого была своя кладовая: у Прохора - логово, ломящееся от припасов, у Стёпы - аккуратная, но скромная кучка заячьего добра...

В самом сердце Снежного леса, где ели носили пушистые шапки, а воздух искрился, как шампанское, жил Зайчик по имени Пушистик. Он был само солнышко в образе зверька: уши весёлые, нос-пуговка подрагивал от любопытства, а сердце стучало ритмом беззаботной радости. Он дышал волшебством. Для него иней на ветвях был серебряной азбукой, по которой зима пишет свои стихи, а тихий скрип снега под лапками - нежной колыбельной, которую поёт земля. Он был уверен, что каждое утро начинается с маленького чуда...

В глухом лесу, где тропы знали больше, чем карты, рос лисёнок по прозвищу Хитрец. Он не был ни силён, ни быстр, но природа щедро одарила его цепким умом и даром подмечать слабости других. Его школой стал лес и ближайшие окрестности. Урок первый: Сладкая ложь жалости. Маленький Хитрец подошёл к медвежьей берлоге и просто попросил: - Дядя Медведь, дай ложечку мёду, очень хочется сладкого! Медведь лишь буркнул: «Просто так не дам!» и отвернулся. На следующий день лисёнок явился снова. Но теперь его глаза были круглыми и влажными, хвостик поджат, голосок дрожал...

На самом краю старого парка, в идеально скрытом листвой скворечнике под крышей высокого дуба, жил-был молодой воробей Ванюша. Его гением была инерция. Он возвёл пассивное сопротивление жизни в высокое искусство. Воробьиная школа, куда сгоняли всех птенцов с округи, казалась ему зловещей каторгой, где заставляли учить бессмысленные маршруты перелётов и скучнейшие песни. А тренировки по полёту! Это было хуже всего - адский труд, от которого болят все мышцы. Да ещё и порывистый ветер дует в самые нежные...

В дремучих лесах жила волчья стая. Их закон был суров и прост: выживает сильнейший, а добыча - любой, кто попадается. Особенно легко было красть сонных овец у фермера на опушке. Все молча принимали это. Кроме одного волка. Этого волка звали Серый. В его жилах глухо бурлил протест. В этой краже не было ни песни погони, ни трепета азарта, ни горьковатого послевкусия честной усталости. Это было мелко, подло и... скучно. Его сердце жаждало честной погони, когда дыхание раскалялось в груди, когда, ноги мерились силой с оленем, а ловкость с изворотливым зайцем...

На краю солнечного луга рос куст дикой Розы. С самого первого бутона она была необыкновенна. Её лепестки были бархатными и алыми, как закат, аромат - пьянящим и густым. Пчёлы и шмели наперебой жужжали: «Дай нам твой нектар, прекрасная!» Бабочки садились на неё, чтобы просто полюбоваться своим отражением в каплях росы на её лепестках. Роза благоухала самодовольством. Она цвела пышно, но скупо - ровно настолько, чтобы поддерживать легенду о себе. Зачем растить корни в глубь земли, если все корни мира...

В одной далёкой долине, у подножия высоких гор, лежала груда камней. Они были разные: большие и могучие валуны, узорчатые агаты с перламутровыми разводами, блестящие кусочки слюды, игравшие на солнце всеми цветами радуги, и даже несколько самородков - настоящего золота, от которых исходило важное, сонное сияние. А среди этой горделивой роскоши, будто стыдясь собственного существования, лежал один совсем невзрачный камешек. Его бытие было таким тихим, что его можно было принять за тень от соседнего валуна...

Вечерняя беседа двух старых друзей, Лесника Трофима и деревенского старосты Василия, тянулась неторопливо, как дымок от самокрутки. - А вот тебе, Василий, новая история, - хитро прищурился Трофим, наливая чай в кружки. - Ты же знаешь бобровую плотину на реке Быстрянке? Ту, что резная? - Как не знать! - оживился староста. - К нам теперь народ из города так и едет, всё про ту речку спрашивает. Говорят, чудо-чудное. - Так вот, - понизил голос Трофим, - люди про неё разное болтают. Кто говорит, лесники постарались, кто - что строители какие...

Буся проснулся, как обычно, в пять утра. Его внутренние часы, отточенные до секунды, прозвенели тихим, моторчатым звонком где-то в глубине его белой грудки. Он потянулся, выгнув спину в совершенную дугу, прошёл по коридору и запрыгнул на кровать, уткнувшись влажным носом в ладонь спящей Кати. Его мурлыканье, сначала тихое, как шёпот, нарастало, пока она не открыла глаза и не улыбнулась. - Доброе утро, будильник, - прошептала она. День начался. Правильно. Как вчера. Как позавчера. После Катиных сборов...

В тот день равновесие мира слегка пошатнулось. Катя вернулась из своих Каменных Джунглей (так Буся называл её работу - место, где люди часами сидят в каменных коробках, тыкая в светящиеся плитки, а из чашек вечно пахнет горьким, обжигающим зельем). В её руках был странный объект: пучок длинных зелёных стеблей, увенчанных огромными, трепещущими чашами нежно-розового и белого цвета. Буся, заметив новинку, подошёл с деловым видом. Катя, улыбаясь, поставила вазу на стол и обратилась к нему: - Смотри, Буська, какие цветы мне Костя подарил! «Цветы… - мысленно повторил Буся, внимательно изучая объект...

В королевстве котёнка Буси всё было на своих местах и имело свой, правильный запах. Диван пах сном и тёплой тканью. Ковёр в гостиной - пылью и случайными крошками, превращёнными в добычу. Угол за холодильником - тайной и немного сыростью. Это была сложная, многослойная симфония запахов, которую Буся читал, как карту своих владений. Он был не просто хозяин - он был хранитель ароматов своего мира. Всё изменилось в одно субботнее утро. Войско пришло без предупреждения. Его возглавила Катя с тряпкой, шваброй и страшной белой канистрой в руках...

В королевстве котёнка Буси тишина была редким и драгоценным товаром. Его подданные - Катя и Костя - были верны и щедры, но страшно надоедливы. Они совершенно не понимали священных кошачьих ритуалов. Утро должно было начинаться с медитации у окна, с отслеживания пути солнечного зайца по паркету. А с того, что над ним склонялось огромное лицо Кати: «Кто тут у нас проснулся?». И начиналось Великое Нарушение Покоя. Тыканье пальцами в ещё сонный живот, принудительные почёсывания за ухом именно тогда,...