Владимир Андрос/ Бумажные миры

Августовский вечер тихо стелился за окном. На столе дымилась кружка душистого чая, а бабушка расставляла тарелки. Я, весь распаренный после баньки, с наслаждением опустился на стул, отрезал ломоть ржаного хлеба, густо намазал его холодными сливками и малиновым вареньем. Бабушка уселась напротив и смотрела на меня тем особым, мягким взглядом, в котором была вся ее любовь. Снаружи по крыше застучал тёплый редкий дождь, а где-то в дали нехотя прогрохотал первый гром. Вдруг в доме погас свет — гроза задела линию...

Это было начало двухтысячных, нам всем было лет по десять. Тёплый июльский вечер затягивался, окрашивая небо в лиловые тона, но нам, троим детям – мне, моему двоюродному брату и его родной сестре, – не хотелось идти домой. Мы беззаботно бегали по заросшим травой окрестностям старой заброшенной церкви. Сама церковь, почерневшая от времени и непогоды, была заколочена ещё до нашего рождения. Её, как рассказывала тётя, разрушили и разграбили в советские времена, когда вера была под запретом. Служителей, по той же страшной истории, расстреляли прямо здесь же, у алтарной стены...

Владимир: Часть первая: Застава, озеро и разбитое окно Я родился 10 апреля 1993 года, в ту смутную и странную пору, когда Советский Союз уже канул в Лету, а новая жизнь только-только начинала прорастать сквозь руины старого. Западный ветер перемен долетал и до наших краев, принося с собой жвачку, пепси-колу и много другое еще чуждое людям. Но дух времени менялся медленно, особенно в таких тихих уголках, как моя родная Кяхта — маленький провинциальный городок, затерянный у самой границы. Мои самые ранние воспоминания, обрывистые и яркие, как вспышки, начинаются лет с двух...

Окретности города Суджа, Курская область. 37я бригада 31 батальон прикрытия государственной границы. 6 августа 2024 года. Враг приближался к нашим опорным пунктам. Царила звенящая, давящая тишина, от которой закладывало уши. И сквозь эту тишину до нас донесся сначала лязг гусениц, а потом — оглушительный грохот, от которого содрогнулась сама земля. Командир резко подал команду: «К бою!». Нас на опорном пункте было около 23-х человек. Танк противника с оглушительным рёвом открыл огонь. Все мгновенно упали в окопы, прижавшись к сырой земле...

Вы думаете, быть мужчиной — значит ничего не чувствовать? Ничего не бояться? Раньше я, возможно, думал так же. Но реальность оказалась иной. 2017 год. БТР-80 на огромной скорости врывается в лагерь и резко тормозит у бывшего отеля, превращенного в медицинский пункт. Здесь уже царит адская суета. Врачи и санитары, будто на головах, принимают раненых, работая в гнетущей, сосредоточенной тишине. Двое солдат на носилках лежат без сознания, а третий кричит от невыносимой боли. Его лицо истерзано осколками дерева и металла, на спине почти не осталось живого места...

В студенческие годы, в 2008-м, мы с другом Женькой частенько прогуливали пары. В тот день мы тоже не торопились домой — за ранний возврат меня бы ждала лишь скука, а Женьку — суровый разнос от отца. Мы болтались без цели в центре нашего городка, затерянного в глуши с населением тысяч двадцать. Бродя за гаражами, мы наткнулись на странное отверстие в земле, почти скрытое под слоем крапивы и бурьяна. Заглянув внутрь, мы увидели не дренажную трубу, а длинный тоннель со стенами из залитого бетона. Высота позволяла идти, сгорбившись...

Недавний августовский дождик напитал землю, и в сосновом лесу, куда я отправился из своего сонного городка, стоял густой, пьянящий аромат хвои и грибов. Я шёл, вдыхая эту смолистую свежесть, и с каждым шагом мир большого города оставался где-то позади, за спиной. Глаза, привыкшие к пестроте цивилизации, жадно выискивали в траве лесные сокровища. И вот, поодаль от натоптанной тропки, я заметил полянку, усыпанную рыжиками и маслятами. Достал из рюкзака складной нож и пакет, погрузился в неспешный, почти медитативный сбор...

Мне кажется, моё детство было самым счастливым, хоть и не сытым. Особенно прекрасной была пора сенокоса. Мои дети и внуки даже представить себе не могут, какое это наслаждение — под монотонный шум мотора лежать на носу лодки, смотреть на проплывающие облака и рукой касаться прохладных брызг воды. Косили сено далеко за Дурёнами, плыть было долго, особенно обратно, против течения. Но сколько же было радости! А наш табор!.. Стояла палатка, обязательно шалаш, дымился таган, на котором варился самый вкусный в мире чай или уха, а вечером в золе пеклась картошка...

Кровь на кончиках его пальцев уже засохла и потрескалась, но боль он почти не чувствовал. Адреналин всё ещё пел в его жилах огненной песней. Он сидел на холодном каменном полу заброшенной часовни, прислушиваясь к завыванию ветра за дверью, и сжимал в руке странный, отливающий серебром ключ. Ключ, который не должен был существовать. Всё началось тремя днями раньше. Казалось бы, обычный заказ для такого человека, как он — Виктор, специалист по «деликатным» проблемам. Ему предложили баснословные деньги...

Садитесь на лавку, путник, отдохните с дороги. Видать, неблизкий путь одолел до нашего Белого озера. Вижу по глазам – усталость в них каменная, а в плечах – груз забот тяжкий. Я, Архип, не только баньку здесь сторожу, да щей горшок на огне грею, но и немудреное здешнее знание имею. А знание это простое: от любой хвори пар – первый лекарь. Говорят, в больших городах, в том же Энрофе, лекари с хитрыми склянками да заморскими зельями сидят. Ну, пусть. А у нас исстарей лечение иное. В бане. Смотришь на озеро наше – чистое, светлое, словно слеза богини...

В те далекие времена, когда земля Русская еще дымилась от бань крещеных, а в чащобах дремучих по-старому молились старым богам, жил в одном селе паренек по имени Лучезар. Назван он был так за светлую душу, а вот силой богатырской обделен с рождения — худой да тщедушный. Не пахать ему было дело, не воевать, а только сказки сказывать да на дудочке играть, отчего многие над ним посмеивались. Как-то раз напал на ту сторону Змей Горыныч о трех головах. Потребовал он дани не золотой, не серебряной, а живой — красных девиц да малых ребятушек...

Меня зовут Громак, и я помню запах свежего камня. Помню, как глухой гул голосов под сводами Большой Кузни сливался в единый, мощный гимн Тёмной Матери. Помню, как свет кристаллов Канзара ложился на отполированный гранит, и тени наши были тверды и уверены, как и мы сами. Это было до. До того, как наш Замок, наша твердыня, наша гордость, стала гнить заживо. Сначала мы не поняли. Я, каменщик семидесятого цикла, отвечал за целостность западного крыла. И я первым заметил, что швы между камнями в нижних кладовых стали… сырыми...