Фантастические истории

Тёмные тучи нависли над Зоной, предвещая беду. Сталкер Яр шёл по ржавым рельсам, сжимая в потных ладонях приклад автомата. Десять дней назад фанатики Монолита похитили его сына — десятилетнего Богдана. Слухи привели Яра к старой станции — туда, где сектанты готовили жертву своему божеству. Яр не верил в мистику. Он верил в пули и в то, что должен спасти сына. Своего мальчика. Единственное, что у него осталось от той, другой жизни. Их дом — вернее, комната в бараке, что врос в сырую землю в Посёлке-17, на самой границе Зоны, была единственным пристанищем маленькой семьи...

Сказка про сталкера, Новый год и замёрзшую Зону В один ненастный декабрьский вечер в Зоне отчуждения царила привычная неразбериха: аномалии плясали свой вечный танец, мутанты шуршали в развалинах, а сталкеры прятались по бункерам, подсчитывая хабар и поглядывая на дозиметры. И только сталкер по прозвищу Ёлка не сидел на месте. Дело в том, что Ёлка был не просто сталкером — он был новогодним сталкером. Каждый декабрь он брал с собой ёлочную игрушку, гирлянду и мандарины, чтобы принести в Зону хоть каплю праздника...

В городе Недотепске, где тени имели привычку гулять сами по себе, попивая конденсат с окон, а луна по пятницам менялась местами с уличным фонарём из чистого спора за лучший свет, жил-был вампир по имени Костя. Костя слыл вампиром образцово-показательным, но с поправкой на лень и mild-депрессию. Спал в перевёрнутом гробу из IKEA (так удобнее хранить носки и запасные кассеты с кровью… то есть, с томатным соком). Пил только сок «Моя семья» (аллергия на гемоглобин, да и вообще он вёл трезвый образ «не-жизни»)...

Я люблю смотреть дорамы, и кто бы не говорил, что нет ничего лучше нашего или западного кино, я давно смотрю южнокорейские фильмы. Что мне нравится. Необычные повороты, игра актёров, неординарные сюжеты...

Новогодние истории перед праздником для улыбки и тёплого ощущения чудес перед Новым годом! Щелчок замка. Грохот опускающейся решётки лифта. И — тишина. Квартира выдохнула, сбросила маску порядка и замерла в предпраздничном полумраке. Пахло хвоей, воском и пылью, которую только что вспугнул пылесос. Первым не выдержал робот-пылесос Арчи. —Я не вынесу! — взвизгнул он, шаркая щёткой по ламинату. — Вон, под диваном, пылевой комок размером с голубиное яйцо! Они его не видят! Я – вижу! Я всё вижу! — У-у-ух… — из угла, с тумбы, донёсся глубокий, бархатный вздох...

Лика всё поняла. Воздух в комнате, густой от воска и тления, будто сжался, ожидая её выбора. Она раскрыла Гримуар на том самом развороте, заложенном большим пальцем. Страницы, ломкие, как осенние листья, шелестели под её прикосновением. Не изгнать. Не уничтожить. Успокоить. Мятежный дух требовал не смерти, а признания. Искупления. «Аннэт, — пронеслось в её мыслях, жгучим и ясным осознанием. — Как же я сразу не поняла?» Имя, вышитое шёлком, потускневшим от времени, на подоле платья тряпичной куклы...

Тишина, последовавшая за голосом Предвестницы, сгустилась плотнее темноты. Лика замерла, впиваясь пальцами в шершавый, облупленный край деревянной полки, пока боль не вернула её к реальности. История Элизы и Патриции повисла в воздухе ядовитым маревом. Немая мольба, крик души, запертой в дереве и фарфоре, ждала отклика. Она медленно выдохнула и повернулась обратно. Шаги её теперь отдавались твёрже. Страх никуда не делся — он спрессовался в ледяной, тяжёлый ком под рёбрами, но поверх наросла решимость...

Подвал Димы уже не напоминал холостяцкое убежище. Стараниями Лики он превратился в почти уютное гнездо. Они вернулись под вечер, усталые, перекусив по дороге в забегаловке. Темнота, казалось, въелась в стены. Лишь через мгновение Дима осознал, что в доме погас свет. — Свечи и керосинка имеются, — отозвался он, пожимая плечами. — Если Иваныч за свет не платил, всё логично. Жутковато? — Да нет, привыкла. — Лика прильнула к его груди. — С тобой мне не страшно. А помнишь, как ты гнал меня отсюда? —Помню, — в темноте дрогнули уголки его губ...

Дорога в Заречный тонула в осенней хмари, низкое небо давило на пожухлые поля. Дима вёл арендованную машину, его крепкие, покрытые мелкими шрамами пальцы плотно обхватывали руль. Взгляд, обычно светящийся озорством, сейчас был твёрд и сосредоточен. Он украдкой поглядывал на Лику. Она сидела, прижавшись лбом к прохладному стеклу, её каштановые пряди, чуть тронутые медью от редкого осеннего солнца, падали на щёки, скрывая выражение лица. — Снилось мне… – начала она тихо, и голос её прозвучал чуждо, словно пришёл из той же дали, что и сон...

Найти старика, который просто исчез, оказалось сложнее, чем Лике представлялось. Первые два дня они действовали как самые обычные люди в самой необычной ситуации. Их расследование упёрлось в тупик. Найти продавца дома у реки оказалось нереально, хоть Михаил Иванович сделку и заключил. Соседи знали немного. Пожилая женщина с нижней квартиры, та самая «оконная наблюдательница», при виде фотографии кивнула своими седыми кудряшками: — Михайлыч-то… Засобирался ещё летом. Всё говорил: «Надоело, Надюш, в кирпичных джунглях...

Кукла в руке Михаила Ивановича была холодной и неподвижной, как речной камень. Он сжал её, и глухой, безучастный смешок вырвался из его груди. Уйти. Уйти из этого дома, которым владел тридцать лет, стало навязчивой, жгучей мыслью. В ночь исчезновения Артёма он слышал странные звуки за стеной — скрипы, похожие на детский смех, и тихий плач. Он тогда махнул рукой, списав на ветер в старых трубах. А куклу… куклу подобрал почти машинально, движимый смутным чувством долга перед покинутым хламом. Он не сразу понял, какое дьявольское семя принёс в свой дом...

Кофе остывал, но Лика не могла оторваться от его горечи — сейчас лишь этот напиток казался единственным настоящим вкусом. Дима сидел напротив, его молчание стало тяжёлым, но не давящим. Он ждал. И она поняла, что тоже должна рассказать. Не просто «он ветеран», а почему именно эта тишина стала для Артёма домом и ловушкой. — Ты спрашиваешь, какой он, дядя Артём, — начала Лика, глядя на тёмную жижу в чашке. — Он не всегда был тихим. Моя мама говорила, в молодости он пел под гитару, хохотал так, что стекла дребезжали...