Грани близости

В роддоме было холодно. Не физически — хотя стены казались промозглыми, а окна покрытыми тонкой плёнкой инея, несмотря на весну. А холодно как будто внутри. Не от температуры, а от отношения. От света, который бил в глаза, от стерильности, от пустоты. Простыни шуршали, как бумага, лампы жужжали, как мухи, всё вокруг напоминало не место рождения, а место дежурства. Место, где жизнь — поток, а ты — временное тело в этом потоке. И ни одна деталь здесь не принадлежала ей. Даже воздух казался чужим — пахнущим не домом, не весной, не чем-то живым, а хлоркой, уколами, чем-то кислым и металлическим...

Всё началось не резко. Не громом среди ясного неба, не неожиданным криком, не спешкой. А тихо. Почти исподтишка. Лена почувствовала, как низ живота туго свёлся, словно изнутри что-то медленно, но настойчиво тянулось наружу. Она замерла. Это было не больно, но точно — иначе. Не как прежде. И не как вчера. Она поняла: началось. И всё вокруг сразу потускнело, словно в кино, когда фокус смещается с заднего плана на героя. Казалось, даже стены комнаты стали серее, а воздух — плотнее. Всё было наполнено предвкушением...

Утро было каким-то подозрительно тихим. Ни грохота сковородки на кухне, ни бубнения телевизора, ни даже шарканья тапок по линолеуму. Лена лежала, вслушиваясь в эту тишину, как в предвестие чего-то странного. Дом как будто замер. Впервые за долгое время он не звучал — не скрипел, не звенел, не командовал. Тишина была не успокаивающей, а настораживающей, словно пауза между вдохом и выдохом. В ней было что-то незнакомое, почти тревожное. Казалось, что сама квартира ждёт чего-то, затаившись в тени. Даже старый холодильник, обычно гудящий, как трактор, почему-то молчал...

Дни стали короче. Сначала почти незаметно — как будто кто-то каждый день крал по минуте из её вечеров. Сумерки начинали подкрадываться раньше, и Лена чувствовала, как день исчезает, не успев начаться. Время как будто схлопнулось — между сном, едой, уколами магнезии, очередями за молоком, визитами в консультацию, дурацкими рекламами по радио и вечными разговорами о предстоящем. Всё повторялось, как в затёртой аудиокассете: один и тот же голос, один и тот же шум, одни и те же фразы. Вся её жизнь за...

Утром телевизор гремел из кухни. Мария Ивановна с чашкой цикория сидела у экрана и комментировала происходящее, как будто это был спектакль, который ей давно наскучил. Её голос вплетался в поток новостей, будто дополнял их собой. — Опять про реформы. Всё реформируют. А толку? Пенсии урезают, продукты — по карточкам, в магазинах одни консервы. Всё новое — для них, а мы, значит, должны терпеть… Мы, значит, должны в очередях стоять, зубы стискивать, молчать, как будто это и есть наша роль — выживать в любой погоде...