Женские романы о любви

Калуга встретила их промозглым, липким октябрем 1962 года. То был совсем не тот октябрь, что в Ленинграде – строгий, графичный, подсвеченный золотом Летнего сада и строгими линиями старинных улиц, – а какой-то серый, провинциальный и потому хаотичный, с запахом мокрой листвы и дыма из печных труб. Труппа Большого драматического театра имени Горького, приехавшая на гастроли из Ленинграда, казалась здесь инородным, слишком ярким телом, словно в черно-белую фотографию вставили кусок цветной кинопленки...

Лазарет, расположенный в огромном особняке, построенном в центре Ялты еще при царском режиме, был мрачно полутёмным, несмотря на большие заклеенные крест-накрест и покрытые вековой пылью окна. Запах карболки и перекиси смешивался с удушливой сыростью свежевымытого пола, с тяжелым духом грязных бинтов и металлическим – крови. Декорации имитировали пространное помещение с холодными железными кроватями, стоящими в несколько рядов, на которых страдали раненые бойцы, которых изображали старательно забинтованные участники массовки...

Вечер спускался на Ялту медленно, как бархатный занавес в старом театре после последнего, пронзительного акта. Море, теряя дневную лазурь, темнело, уходило в густую, почти чернильную синеву, и только редкие огни катеров тлели вдали, как отблески чьих-то заблудших, одиноких мыслей. На набережной, обрамленной пальмами и облицованной гранитом, становилось пусто. Воздух, еще хранивший тепло дня, наполнился сложным, терпким ароматом моря, цветущих магнолий и горячего асфальта, остывающего после полуденного зноя...

Они сняли маленькую комнатку в уютном частном доме в Ялте с видом на бескрайнее, мерцающее море. Но случилось это не потому, что молодые люди оказались настолько везучими. В это время года и в этой местности, – да на всём черноморском побережье! – с царских времён трудно было летом отыскать укромный уголок, чтобы прожить там приятные дни отдыха. Приходилось бронировать всё заранее, вот и Дворжецкий не оказался исключением. Он, правда, когда минувшей зимой договаривался с другом о поездке, не знал, что отправится в путешествие с красивой актрисой...

По дороге на юг «Волга» сделала остановку в Харькове. Город, неимоверными стараниями советских граждан уже почти полностью восстановленный после Великой Отечественной, жил своей обычной жизнью – тихой, провинциальной, немного сонной. Широкие проспекты были заполнены спешащими по делам людьми, изредка проезжали трамваи и троллейбусы. – Белла, ты видишь за окнами нашей машины один из крупнейших индустриальных и научных центров СССР, – сообщил Валентин. – Еще пару лет, и он официально станет городом-миллионником...

– Валя, пока не приехали, хочешь еще одну историю? – игриво спросила Изабелла. – Спрашиваешь! Разумеется! – Слушай. Я постараюсь облечь ее, скажем так… в форму художественного произведения. Актриса закрыла глаза, помолчала с полминуты, а потом заговорила так, словно читала страницы книги… Пустыня дышала зноем, и это дыхание ощущалось почти физически – волнами сухого, обжигающего воздуха, что поднимались от раскаленных песков. Он плавился над барханами, создавая дрожащее марево, в котором терялись очертания и без того скудного пейзажа...

Изабелла продолжила рассказ. – В этот день, когда сырой осенний ленинградский воздух за окном гармонировал с общей атмосферой закулисного напряжения, в нашем театре вывесили долгожданный приказ о квартальных премиях. Агата Брюллова, наша новоявленная прима, чье имя, как она считала, одним своим появлением на афишах гарантировало аншлаг, обнаружив свою фамилию в самом конце списка с суммой, заметно уступавшей гонорарам других ведущих артистов, пришла в неописуемую ярость. Разумеется, это было вполне...

– Валя, хочешь, я тебе расскажу забавную историю? – спросила Изабелла, когда они ехали по ровной, как стол, автомагистрали. – Само собой! – отозвался Дворжецкий. – Слушай. В 1956 году главный режиссёр и художественный руководитель ленинградского Большого драматического театра, Валерьян Дермидонтович Атрашкевич, человек в театральных кругах легендарный и обладавший одновременно репутацией деспота и гения, взялся за постановку спектакля «Следствие ведёт Марья Павловна». Пьеса принадлежала перу малоизвестного...

К вечеру они добрались до небольшого городка, затерявшегося где-то на полпути к Москве. Названия его они даже не запомнили – очередной безликий населённый пункт с обязательным памятником Ленину на центральной площади и типовыми двухэтажными домиками, как символ усердия советской власти на пути решения жилищной проблемы. Усталость брала своё, и Валентин решил не рисковать, продолжая путь в темноте по незнакомой, плохо освещённой дороге. Единственным местом, где можно было переночевать, оказалась придорожная чайная с несколькими комнатами для постояльцев, расположенными на втором этаже...

Вырвавшись из плотных, но уже ставших немного душными влажных объятий Ленинграда, они покатили по Московскому шоссе. Дорога в те годы была далека от идеала: узкая, двухполосная, с частыми выбоинами, которые заставляли машину недовольно вздрагивать, но для «Волги» это не было серьёзным препятствием. Машина шла плавно и солидно, покачиваясь на неровностях, словно речной корабль на волнах. Валентин вёл уверенно, одной рукой небрежно переключая передачи на рулевой колонке, и успевал бросать на Изабеллу короткие, тёплые взгляды...

Июньское солнце 1962 года, пробиваясь сквозь неплотно прикрытые шторы, заливало комнату Изабеллы мягким, тёплым светом, который казался особенно драгоценным в переменчивом ленинградском климате. Пылинки танцевали в его лучах, словно крошечные балерины Мариинского театра в золотом софите, а за окном уже вовсю кипела многоголосая жизнь портового города: слышались пронзительные крики вездесущих чаек, низкие, протяжные гудки пароходов с Невы и далекий, почти музыкальный перезвон трамваев, спешащих по своим маршрутам...

– Запомни раз и навсегда, Великолупский, – он резко остановился прямо перед трясущимся комсоргом, глядя ему в глаза, – еще одна такая твоя самодеятельная выходка, и ты у меня не то что фамилию, ты профессию сменишь. Поедешь на лесоповал в Сибирь свою бдительность проявлять, недобитых белогвардейцев среди сосен выискивать. А теперь слушай мой приказ. Чтобы через неделю все документы на товарища Копельсон были у меня на столе. И чтобы характеристика вышла такая, что сам первый секретарь обкома товарищ Андрианов, прочитав, прослезился бы от умиления...