Алексей Гаренар

Глава 23. Меж двух огней Мысль пронзила сознание Громова с ясностью обреченного: они – мишень. Для всех. Немцы Штайнера отступили, чтобы наблюдать за тем, как НКВД прикончит их работу. – Не стрелять! Свои! – закричал Громов, вставая во весь рост и заслоняя собой девочку. Но его голос потонул в окриках и щелчках взводимых затворов. Полукольцо бойцов в синих петлицах сомкнулось вокруг них. Лица – напряженные, озлобленные. Прожектор снова включили, теперь он бил в лицо Громову, слепил его. – Руки вверх! Пистолет на землю! – скомандовал старший, старший лейтенант с умным, жестоким лицом...

Глава 22. Ночной дозор День тянулся мучительно долго. Время в склепе, лишенное солнечного света, текло подобно густой смоле. Каждый шорох снаружи, каждый крик вороны заставлял их вздрагивать и вжиматься в темноту, сдавливая оружие. Орлова металась в бреду. То звала Зайцева, то бормотала что-то о частотах и пеленгациях, то плакала тихо, по-детски. Соболев не отходил от нее, смачивая ее губы водой, поправляя повязки. Его лицо было каменной маской, но в глазах стояла тяжелая, молчаливая боль. Громов дежурил у щели в заваленном входе...

Глава 21. Шепот в руинах Громов вернулся под утро. Он был похож на призрака — замерзший, в копоти, с пустыми глазами, но с трофеем. В потрепанной планшетке он принес не только антибиотики и бинты, но и банку тушенки и полбуханки черного хлеба. Запах дыма и гари шел от него невыносимо сильно. – Что там было? – тихо спросил Соболев, принимая у него драгоценные лекарства. Рация лежала разобранной у его ног — бесполезная груда металла. – Склад горел, как факел, – глухо ответил Громов, снимая промерзшую куртку...

Глава 20. Воля к жизни Они нашли убежище в склепе заброшенного польского кладбища. Запах тления, сырости и старого камня смешивался с едким запахом крови и пота. Орлова лежала на импровизированных носилках из плащ-палаток, ее дыхание было поверхностным и хриплым. Лицо — цвета мела. Соболев, при свете огарка свечи, найденного в склепе, делал все, что мог: перевязал раны, дал ей воды, укрыл своей шинелью. Но в его глазах читалась страшная, беспомощная ясность — пули прошли опасно близко к легкому и позвоночнику...

Глава 19. Кровь на снегу Три дня они скрывались в глухом, промерзшем насквозь болоте. Ночью температура падала ниже нуля, и лед на лужах хрустел под ногами, как стекло. Они не разводили костер, боясь демаскировать себя. Питались тем, что было в вещмешках у Соболева — сухари, сало, замерзшая тушенка. Воздух был густой, влажный и пронизывающе холодный. Громов сидел на скрюченном корне дерева и смотрел в никуда. В руках он сжимал ту самую папку Штайнера, но уже не читал ее. Он просто сжимал, как талисман, как доказательство того, что все это не кошмарный сон...

Глава 18. Цена трофея Они шли через лес, уходя все дальше от усадьбы «Ясенец». Громов молчал, сжимая в руке пистолет и толстую папку — свой трофей, свою добычу. Она жгла ему пальцы, словно была отлита из раскаленного металла, а не из бумаги. Соболев шел первым, прокладывая путь, его автомат был наготове. Орлова замыкала, постоянно оглядываясь, прислушиваясь к каждому шороху — не преследуют ли их люди Штайнера. Они должны были вернуться к сараю, к Зайцеву и пленному Эриху. Эта мысль гвоздем сидела в голове у Громова...

Глава 17. Логово профессора До усадьбы «Ясенец» было пятнадцать километров по бездорожью. Идти пришлось пешком, бросив сгоревшую полуторку и связанного Эриха под присмотром Зайцева – он был слишком слаб для марш-броска, а тащить его на себе значило обрекать на смерть всех. Они шли молча, призраками в ночи, и каждый шаг отдавался в сердце Громова тяжелым, мерным стуком. Пятнадцать километров – это три часа пути. Три часа, за которые Штайнер мог все понять, замести следы, исчезнуть. Или подготовить им достойную встречу...

Глава 16. Голос врага Горящая полуторка освещала жутковатым оранжевым светом почерневшие руины деревни и бледное, испуганное лицо пленного радиста. Его звали Эрих. Ему было девятнадцать. И он смотрел на Громова как кролик на удава. – Он меня бросил! – рыдал Эрих, когда Соболев грубо обыскивал его. – Он сказал… сказал, что я не нужен! Расходный материал! – Перестань выть, – холодно оборвал его Громов. – Ты жив. Значит, ты нам нужен. Или ты хочешь присоединиться к своим товарищам в болоте? Эрих заткнулся, сглотнув слезы...

Глава 15. Радиошторм Точкой стал заброшенный командный пункт на окраине большого лесного массива. Бетонный бункер, вросший в землю, с остатками аппаратуры и клубками оборванных проводов. Идеальное место для их безумного плана. Здесь был хоть какой-то шанс избежать быстрого пеленга своими же. До 19:30 оставалось меньше часа. Они работали молча, слаженно, как части одного механизма. Зайцев и Орлова, как два сапера, разобрали и собрали заново трофейную немецкую рацию «Феликс», снятую с тела убитого унтер-офицера, и подключили ее к советскому усилителю...

Глава 14. Тень большой игры Они покинули усадьбу под покровом ночи, как призраки, оставляя за спиной разруху и горький привкус унизительного поражения. Даже Соболев молчал, угрюмо сжимая руль. Каждый переживал свой стыд и свою ярость. Их, элиту Смерша, переиграли, как мальчишек. Громов сидел в кабине, глядя на убегающую в свете фар темную дорогу. Он не видел асфальта. Он видел насмешливую улыбку призрачной девочки и холодные буквы на записке: «Тройка. За старание». Он сжимал в кармане серебряный карандаш, и острие впивалось ему в ладонь, но эта боль была слабым утешением...

Глава 13. Игра в поддавки Заброшенная усадьба походила на призрака былой жизни. Облупленные колонны, выбитые окна-глазницы, скрип половиц под ногами, нарушающий гнетущую тишину. Они заняли оборону на втором этаже, в бывшей бальной зале с осыпавшейся лепниной. Отсюда открывался вид на заросший парк и подъездную аллею. Работа закипела тихо и быстро. Соболев и Зайцев расставляли «сюрпризы» на подступах – растяжки с гранатами, мины-ловушки. Орлова настраивала рацию, пытаясь поймать хоть какой-то след Штайнера в эфире, но эфир молчал...

Глава 12. Кровавые чернила Мельница стала их коконом, их лабораторией безумия, отгороженной от мира скрипом старых крыльев и запахом страха. Воздух внутри был густым, спертым, пропитанным стонами Шуберта и тихим, напряженным гулом работы. Зайцев, с лицом, осунувшимся за одну ночь, не отходил от немца. Он не применял грубых методов – в состоянии Шуберта это было бы убийством. Он работал как хирург, вскрывая его память тонкими, точными вопросами, подпитываемыми данными из планшета. – Он… он никогда не писал шифровки сам, – выдохнул Шуберт, закатывая глаза от боли и усталости...