Утро началось с резкого звонка в дверь. Настя, ещё не до конца проснувшись, накинула халат и вышла в приёмную. На пороге стояла та самая мать с пятилетним мальчиком — бледная, с дрожащими руками, в старом пальто с обтрёпанным воротником. В глазах — страх, на щеках — следы высохших слёз.
— Доктор, он опять кашляет… хуже, чем вчера, — выпалила она, сжимая в руках платок. — Я сделала всё, как вы сказали, но… он задыхается…
Настя мгновенно собралась. В голове щёлкнуло: «Не время для паники».
— Ведите его сюда. Быстро.
Мальчик лежал на кушетке, дыхание прерывистое, губы слегка посинели. Настя приложила палец к его запястью — пульс частый, неровный. В памяти замелькали тревожные образы: лекции по неотложной помощи, алгоритмы действий при удушье, страницы справочников с пометками красным карандашом.
— Вызовите «скорую» из района, — бросила она тёте Любе, не отрывая взгляда от ребёнка. — И скажите, чтобы готовили кислород. Немедленно.
Пока тётя Люба звонила, Настя начала осмотр: послушала лёгкие (свистящие хрипы), проверила реакцию зрачков, измерила температуру (38,2∘). В носу стоял запах лекарств, пота, детского страха.
— Не бойся, — шепнула она мальчику, погладив его по голове. — Мы тебя вылечим. Смотри на меня. Дыши медленно.
Мать вцепилась в край стола, шептала, словно молитву:
— Только не оставляйте его… не дайте ему…
— Не оставлю, — твёрдо сказала Настя. — Всё будет хорошо. Мы справимся.
«Скорая» приехала через двадцать минут — слишком долго, как казалось Насте. Врач, пожилой мужчина с усталыми глазами и седыми висками, быстро оценил ситуацию:
— Похоже на обструктивный бронхит с элементами астматического синдрома. Надо везти.
Настя кивнула, помогла уложить мальчика на носилки. Мать рыдала, цепляясь за руку сына, её голос дрожал:
— Он же… он же не…
— Он будет жить, — перебила Настя. — Я поеду с вами. Буду рядом.
В машине она держала руку на пульсе ребёнка, следила за дыханием, считала вдохи. В голове крутилось: «Почему не заметила вчера? Почему не настояла на немедленном рентгене? Может, я упустила что‑то важное?» За окном мелькали серые избы, покосившиеся заборы, а в ушах стоял тихий свист — то ли ветра, то ли дыхания мальчика.
Мальчика сразу забрали в реанимацию. Настя и мать ждали в коридоре — длинном, холодном, с запахом антисептиков и старой краски. Женщина то и дело вытирала слёзы, бормотала:
— Это я виновата… не сразу привела его… если бы раньше…
— Не вините себя, — тихо сказала Настя, положив ладонь на её руку. — Вы сделали всё правильно. Теперь его лечат. Мы сделали всё, что могли.
Через час вышел врач. Лицо усталое, но спокойное:
— Состояние стабилизировали. Кислородная терапия помогла. Если через сутки не будет ухудшений — переведём в палату.
Мать всхлипнула, упала на стул, закрыла лицо руками. Настя села рядом, молча взяла её за руку. В тишине слышалось тиканье часов и далёкие голоса из других коридоров.
— Спасибо вам, — прошептала женщина. — Я думала, он…
— Он будет жить, — перебила Настя. — Вот увидите.
Обратно они ехали в тишине. За окном медленно темнело, а в машине пахло лекарствами и потом. Настя смотрела на дорогу, но видела перед собой только глаза мальчика — испуганные, но доверчивые.
У ФАПа их ждала тётя Люба. Она молча поставила перед Настей чашку горячего чая, пахнущего мятой и чем‑то домашним.
— Как он? — спросила она.
— Живёт, — ответила Настя, сжимая чашку. — Но я могла бы заметить раньше.
— Ты не всемогущая, — строго сказала тётя Люба, присаживаясь напротив. — Ты врач, а не волшебник. Ты сделала всё, что могла. И ты спасла его.
Настя молчала. В голове снова и снова прокручивались моменты вчерашнего осмотра: кашель, температура, бледность. «Я должна была увидеть больше. Я должна была…»
На следующий день пациенты приходили, но разговоры велись тише. Кто‑то бросал косые взгляды, кто‑то шептал за спиной. Настя чувствовала: вчерашний случай стал поводом для новых сплетен. В воздухе висело напряжение — как перед грозой.
К обеду в приёмную вошла женщина, которую Настя раньше не видела. Высокая, с резкими чертами лица, в чёрном платке, завязанном туго, словно броня. Её шаги звучали твёрдо, голос — резко:
— Я — Раиса, — представилась она. — Слышала, ты ребёнка чуть не угробила.
Настя подняла глаза. В груди сжалось, но голос остался ровным:
— Мальчик жив. Его лечат.
— А если бы не успели? — резко спросила Раиса, шагнув ближе. — Ты тут недавно, а уже беды творишь. Городские всегда так — сначала наломают дров, потом уезжают.
Тётя Люба шагнула вперёд:
— Рая, ты не знаешь, что говоришь. Доктор сделала всё, чтобы спасти ребёнка.
— Всё? — усмехнулась женщина. — А почему он вообще в больницу попал? Потому что ты не разобралась. Потому что тебе лишь бы бумажки переписывать.
Настя встала, посмотрела ей в глаза — холодно, твёрдо:
— Потому что я не всесильна. Но я здесь, чтобы помогать. Если вы не верите — можете обратиться в район. Но пока я работаю здесь, я буду делать всё, чтобы спасать жизни. И если завтра придёт ещё один ребёнок — я снова буду бороться за него. Даже если вы скажете, что я ошибаюсь.
Раиса помолчала, потом резко развернулась и вышла. В приёмной повисла тяжёлая тишина. За окном застучал мелкий дождь, барабаня по крыше.
Когда последний пациент ушёл, Настя села за стол, закрыла глаза. Усталость накатила волной — не только физическая, но и душевная. В ушах всё ещё стоял свист дыхания мальчика, а перед глазами — лицо матери, залитое слезами.
— Переживаешь? — спросила тётя Люба, ставя перед ней тарелку с супом. Запах картошки и лука наполнил комнату.
— Да. Я могла бы заметить симптомы раньше. Могла бы…
— Могла бы, — согласилась фельдшер. — Но не заметила. И это нормально. Ты учишься. Мы все учимся. Помнишь, как я в первый год чуть не пропустила инфаркт у деда Семёна? Думала — остеохондроз. А он уже синел. Спасла только интуиция.
Настя посмотрела в окно. Поля уже тонули в сумерках, а в небе загорались первые звёзды — холодные, далёкие. Где‑то там, в районной больнице, мальчик боролся за дыхание. Где‑то здесь, в деревне, завтра будут новые пациенты — с новыми болями, новыми надеждами.
Она открыла блокнот, дописала в конце страницы:
«Случай № 2. Обструктивный бронхит. Диагностика — запоздалая. Действия — срочная госпитализация. Итог — жив. Но я должна быть внимательнее. Должна учиться быстрее. Должна доверять себе».
Потом взяла ложку, начала есть. Суп был простой — картошка, морковь, лук, но тёплый, сытный. Каждый глоток будто возвращал силы.
— Завтра будет новый день, — сказала вслух.
— Конечно, будет, — отозвалась тётя Люба из соседней комнаты. — И мы будем к нему готовы.
Настя улыбнулась. За окном догорал закат, а внутри неё разгорался тихий огонь — огонь решимости, что она не сдастся.
Ночью ей снова постучали в дверь. Настя вздрогнула, посмотрела на часы — почти полночь. Сердце забилось чаще: «Опять что‑то случилось?»
— Кто там? — спросила она, подходя к порогу.
Молчание. Потом — лёгкий стук, будто кто‑то положил что‑то на порог.
Она открыла дверь. На ступеньках лежала записка. На обрывке бумаги неровным почерком было написано:
«Ты права. Прости. Рая».
Настя замерла. Ветер шелестел бумагой, а в голове крутилось: «Она передумала? Или это ловушка? Что стоит за этими словами?» За спиной послышался голос тёти Любы:
— Опять кто‑то принёс?
Настя сжала записку в руке, спрятала в карман.
— Да, — сказала она. — Просто записка.
Она закрыла дверь, прислонилась к стене. В груди билось одно: «Я не одна. Они начинают верить».
За окном шумел дождь, стучал по крыше, смывая пыль и сомнения.
Продолжение следует. Начало истории здесь.