– Ши-ши-ши, ши-ши-ши..., – Костя лежал на кровати и слушал, как мать в большой комнате на диване укладывает маленькую сестру.
За окном валил хлопьями снег, он падал на подоконник, залепляя окно все выше и выше. В комнате даже днем становилось темно и от этого ещё печальней. Костя утром не мог открыть дверь, приходилось протискиваться в щель, а потом лопатой разгребать крыльцо, как делал в прошлом году это отец.
Недели две, как приехала мать с сестричкой из райцентровского роддома. Приехала и легла на разложенный диван. Два дня вообще не вставала, только и слышал Костя кошачий писк сестрички, да материнские "ши-ши".
На третий день пришла тетя Надя, соседка, и мать отругала. Мол, хватит горевать, хватит сына пугать, надо жить, надо питаться
– Пора вставать на ноги – кроме тебя, детей на ноги поднимать некому. Так и знай!
Тихо жила деревушка Мулыс. Утопая в леса, запорошенная снегами и едва вспоминаемая теми, кто когда-то утверждал, что будет здесь разрастаться город, потому как совсем недалеко построен был большой лесозавод. Тут, в Мулысе поначалу был серьезный сплавной участок.
Деревня эта не из тех, которые стоят веками. Возникла она, когда построили лесозавод – в пятидесятых годах. Лесозавод этот успешно работал до поры до времени. И именно сюда приехали молодожены Деревянко Николай и Августина.
Но лесозавод, проработав лет двадцать, сплав леса прекратил. Уезжать им было некуда, потому как оба они были интернатовские. Только мать Николая и была жива, но и та в матери совсем не годилась. Там, в интернате, они и сблизились. Знали друг друга с подростков – одни воспоминания, одни воспитатели, одни горести и праздники.
Остались они здесь. Тина работала на почте в соседнем селе, а Николай ездил в центральный поселок Медвецкое, работал там на стройке.
Сына родили через год после свадьбы, а вот больше детей Бог не давал до поры до времени. Огород, хозяйство, тайга... Неплохо жили. Не хуже других. Косте, сыну, стукнуло уже двенадцать, когда вдруг поняла Августина, что ждёт второго ребенка.
– Ну-у, вот те и на! – разводила руками Зоя Никифоровна, местная акушерка, которая знала, что лет шесть назад Августина ездила в область, лечилась, и ничего не помогли те методы. А теперь совсем не ждала. Даже срок пропустила. Не верила, что может это произойти, решила – болеет, – Четыре месяца уж, голубушка задержке твоей, растет.
– Как растет?
– Да вот так. Скажешь мужу-то, вот обрадуется. Ты уж как-нибудь придумай похитрее, чтоб не в лоб. Сюрпризом.
Но, как говорится, счастье и несчастье всегда идут рядом, дополняя друг друга. Вот и тут случилось все в один день. Не успела сказать Августина мужу о своей беременности, как прилетела в деревню тяжёлая весть – ушибло Николая. Упали леса на стройке, ударило его кирпичом.
Спешили выполнять план строители, вот и доспешились. Долго пролежал Николай в коме. Потом, вроде, в себя пришел, но через месяц стало ему хуже. Августина пропадала у него в больнице днями и ночами.
Костя остался на соседку – на ту самую тётку Надю – крикливую, но отходчивую. Жила она с мужем, больной матерью и младшей дочкой. Своих забот хватало, поэтому Костя практически предоставлен был сам себе.
Шло лето, каникулы. С утра тетка Надя заставляла его управляться с хозяйством, кричала и ругалась. Она всегда по утрам ругалась. А Костя таскал воду, полол траву и смотрел в сторону избы Лешки, друга. Знал, что как только отпустит его тетка Надя, побежит он туда и будет ждать, когда отпустят Лешку. Потом побредут они в лес и будут там бродить до сумерек – рвать ягоду, валятся на лужайках, рыбачить и купаться в реке.
Вечером тетка Надя опять будет ругаться, но Костя так привык к этому, что уж и внимания не обращал. Жевал ужин и терпел.
Умер Николай осенью. Начальство на похороны и носа не показало, а мужики рассказали, почему так вышло. Не до техники безопасности начальству было, быстрее надо. План бригада выполнила, да только уже – без Николая. Говорили, что выплаты должны были б семье перепасть, но вину свалили на Кольку. Так было проще и выгодней.
Августина загоревала сильно. Таким родным муж был, считай, росли вместе. Плакала днями и ночами напролет.
Костя любил отца очень. Ему тоже было его жаль, он страдал, когда его хоронили. Ему все время казалось, что отец жив, таким живым он казался ему в гробу. Отец жив, а все ошиблись. И лишь когда начали падать копья земли на гроб, он все понял и горько расплакался.
Мама же наоборот. На похоронах была холодная и чужая. Смотрела на все, как будто она не здесь. Потом ещё целый день не проронила ни слезинки, а после... А после к ней приезжали врачи, прибегали соседи, потому что мама никак не могла успокоиться. Пришлось акушерке настаивать на больнице.
И опять Костя с Лешкой часами сидели на излюбленном месте – на крохотной полянке, поросшей редким кочковатым пыреем. Лёшка частенько прихватывал из дома хлеба, зелёного лука, а иногда и сала, они клали всё это на носовой платок, в котором Лешка это и приносил ... Разводили костер, жарили рыбу прямо на углях.
– Скорей бы мамка приехала. Тогда б и я хлеба брал. А у тетки Нади фиг стащишь, – сосредоточенно жуя хлеб, сказал Костя.
– А мне бабка сама даёт. Я не таскаю. Знает же, что мы с тобой весь день проболтается. А ещё, что ты сейчас – сирота.
– Какой сирота? – недовольно буркнул Костя с набитым ртом, – Ничего я не сирота! Мамка у меня есть. А может...может ...
– Что может?
– Может и папка будет..., – пробурчал.
– Да она ж беременная у тебя. Бабка сказала – никому баба с двумя детьми не нужна. Их же кормить надо. Ну, тебя и того, кто родится, – Леха лег на спину, смотрел на рябоватое от мелких облаков небо.
И вдруг вскочил – летел в него ком земли.
– Да пошли вы все!
Костя встал и ушел к реке обиженный.
– Кость, да чего ты? – Лёха завязал носовой платок узлом и тихо подошел сзади, – Это бабка с мамкой дурости сочиняют, а я вообще не верю и никаких твоих наклонностей не боюсь.
– Каких наклонностей?
– Ну-у... Никаких, – понял что сейчас опять обидит друга.
– Да говори уж, чего, – Костя смотрел на рябь реки.
– Да это не я. Это они болтают, что у тебя и мамка и папка из детдома. Вот и у тебя могут проявиться плохие наклонности.
– Дуры они. Не из детдома, а из интерната. Это разные вещи. Они просто учились там, потому что жили далеко.
– Ну может. Но ничего они не дуры. Бабушка меня знаешь какая добрая. Вон как тебя жалеет.
– А не надо меня жалеть. Вот мамка выйдет, и заживём.
Но ссориться Костику с Лёшкой не хотелось. Он и сам понимал, что положение его сейчас незавидное. Считай, живёт у чужих людей. Скорей бы уж вернулась мамка! И вернулась бы не такая унылая.
В конце ноября родила Августина недоношенную семимесячную девочку. Назвала Машей. Вернулась из роддома похудевшая, с запавшими и потухшими глазами. Легла на диван.
Лишь после того, как отругала ее тетка Надя, начала подниматься и потихоньку принялась за дела. Костя помогал. Маленького червячка -сетричку брать на руки поначалу боялся, а потом пообвык.
– Мам, смотри, она улыбается.
– Да нет, Кость, это нервное ещё у них. Маленькая. Погоди хоть месяц, – качала головой мама без интереса.
Она горевала по-прежнему. Вздыхала тяжело, плакала ночами, скрывая слезы от Кости, но он все слышал. Понимал – у мамы совсем мало денег. В школе собирали деньги на спектакль, должны были их везти в райцентр.
Костя просить денег стеснялся, поэтому спросил по-особенному:
– Мам, там на спектакль Любовь Дмитриевна деньги собирает. А я не хочу. Можно я не поеду.
– Какой спектакль?
– Новогодний в райцентре. Фигня какая-нибудь.
Тина молчала, смотрела в окно на падающий снег. Думала о том, как будут они жить дальше?
– Ма-ам! – разбудил от задумчивости.
– А, – проснулась, посмотрела на сына, – Да, Кость. Пока нету денег. С похоронами нам не помогли ... Я надеялась, но ... В общем, послушай, – она показала ему на табурет, чтоб он сел, подбросила поленье в печь, заговорила серьезно, – Нам придется немного потерпеть. Пережить трудную полосу, затянуть пояса. Весной я может и выйду на работу. На почте ведь и с Машенькой можно... А пока... Вон как метет, – показала она за окно, – А она, сам видишь, родилась слабенькая, маленькая. Да и я ещё больная.
Костя так обрадовался! Обрадовался, что мама, наконец, перестала отмалчиваться, заговорила с ним, как со взрослым. Он ведь и так уж все понимал.
– Мам, переживём! Вон у нас картошки сколько. И капуста есть, и лук. Ты, главное, не волнуйся. Я тебе помогать буду.
– Спасибо, Кость. И ещё... Большой уж. Никакого новогоднего подарка от Дед Мороза не жди. Понимаешь ведь.
– Да? – Косте было двенадцать, но сейчас он немного удивился. Где-то в душе все время казалось, что подарки – это маленькое чудо, а не деньги родителей. Но он быстро стряхнул с себя наплыв детскости – он должен быть таким, каким был папа, – Ну, конечно. Не нужны мне никакие подарки. Глупости всё это детские. Вон Машка вырастет, ей подарки дарить будешь.
***
Потрескивала и разогревалась металлическая обшивка голландки, кто-то в классе кашлял, кто-то просил линейку ... Длинный - длинный школьный день.
За окном шёл снег. Наметало сугробы, все заборы, крыши, переплёты окон, ветви деревьев – всё это было облеплено лёгкой белой каймой.
– Деревянко! Деревянко, продолжи чтение.
Костя очнулся. За текстом он не следил. В нужное место ему ткнула Верка, соседка по карте, подвинула книжку. Книга у них была одна на двоих.
– "Таня вытерла слёзы и сразу повеселела. После обеда дедушка стал запрягать лошадь. Бабушка сказала ему:
– Дед, не забудь, сруби нам ёлочку. Да получше выбери.
– Какая встретится, ту и выберу, – сказал дедушка.
Но Таня закричала:
– Ой, дедушка, ты не такую выберешь! Надо пушистенькую. И чтобы прямая была. И чтобы густая. Дедушка, давай я сама с тобой поеду, а то ты не такую привезёшь! ..." – читал Костя тихо детскую повесть "Снег идёт", а в голове его уже зрел план.
– Ребята, а давайте напишем свои новогодние пожелания! – после чтения вдруг предложила Любовь Дмитриевна, – Только не то, что хотели бы вы найти под ёлкой, а другое – чего бы вы хотели пожелать для себя в новом году.
Верка грызла ручку, закрывалась от него ладошкой. Даже Митька Дубасов писал старательно. А Костя сидел и никак не мог начать писать хоть что-то. Глупо ведь писать "Хочу вернуть папу". Ну, а что ещё?
Он опять посмотрел за окно. Снег кончился. Задумчивое серое спокойное небо казалось отступало в вышину, чтобы посмотреть – что стало теперь с этой землёй, которую все утро оно так старательно укрывало снегом.
Он наклонился над тетрадкой и вывел:
"Хочу, чтоб мама опять стала веселой, как раньше."
В школе все только и говорили, что о елках. Хвастались, у кого елка больше. Теперь нельзя было просто пройти в лес и срубить ёлку. Теперь нужно было за это платить и рубить в определенном месте. Об этом говорили на собраниях взрослым, грозились большими штрафами. Об этом твердили учителя на классных часах.
Костя знал – нынче они без ёлки.
Он всем говорил, что не маленький, никакой ёлки ему не надо. А сам ходил на лыжах вместе с деревенскими ребятами до школы и то и дело заглядывался на ёлочки. И чем больше глядел, тем больше ему казалось, что мамина улыбка зависит от того, будет у них елка или нет.
Он помнил, как радовалась она, когда папа завалился в дом с елкой в том году. Ругала его за принесённый снег, за распахнутую дверь, но смеялась и была счастлива.
И Костя убедил себя – теперь он вместо папы. Он должен принести ёлку!
И не беда, что она будет срублена не там, где надо, и без денег. Костя слышал – у них в деревне так делают многие. Потихоньку. От одной ёлочки не прибудет, и не убудет. Тайга вокруг. А маме очень нужна елка.
Вот только днём через деревню ёлку не пронесешь, а вечером мама никуда не отпустит. И решил Костя, что подыщет ёлку днём, а рубить пойдет ее ночью.
***
Мягкий белый снег делал мир просторнее и шире. В воздухе скользили неторопливые снежинки и опускались на веки, на нос, на протянутую вперёд ладошку. Лыжни никакой не было, лыжи порошил рыхлый снег.
Поблизости хороших ёлок Костя не нашёл. Пришлось идти вдоль реки. Но вдоль реки ёлки не росли вообще, пришлось чуть углубиться в лес. Он стряхивал снег с каждой ёлки-кандидата, разглядывал, и все казалось, что лучшая елка чуть дальше.
Наконец, нашел он пушистую красавицу. Хороша. То, что надо. Огляделся, сделал зарубку на старой сосне. Топор, картонку и веревку припрятал под ёлкой. Приедет ночью, а тут уж всё готово.
Он чувствовал себя таким взрослым сейчас, хозяином. Практически, таким, как папа. Вот также занесет он в дом ёлку. Также мама будет улыбаться. Они нарядят ее, и маленькая Маша уже будет глазеть на первую свою в жизни ёлочку. Мама не верит, что она улыбается, а Костя был уверен – она радуется ему, улыбается, когда его видит.
Вообще, Костя много думал о маленьких детях в последнее время. О детях и о жизни в целом. Задавал маме вопросы. Пока Машка была похожа на присоску к маме. Вечно висела у той на груди. Ловила ротиком все, похожее на сосок. Неужели и он был таким? Неужели с сестрой когда-нибудь можно будет просто поговорить?
Странным человек рождается. Абсолютно беспомощным никчёмным существом.
***
Небо над Мулысом еще не угасло, но окна домов уже зажглись. Во многих яркими огоньками гирлянд светились елки.
Как назло, мама долго возилась этим вечером, не ложилась. У Кости слипались глаза, но он силился – не спать. Хорошо, что не заметила она, что привязал он Белку. А то ночью она обязательно за ним увяжется и выдаст. О его тайне знал только верный друг Лёха.
Он подождал, когда мерное дыхание мамы станет ещё ровнее, откинул одеяло и опустил ноги на прохладный пол. Так, теперь главное – действовать по плану и не скрипеть половицами. Оттого и большая часть одежды была припрятана в сенях.
Лыжи – тоже в сенях, а вот ... Он забыл вынести из сарая фонарик. Пришлось возвращаться в дом, брать ключ от сарая. Половица скрипнула, он застыл, ему показалось, что мама пошевелилась. Постоял минуты две и аккуратно вышел в дверь.
Желтоватый трепещущий свет качался на крыльце. Где-то над лесом выплыла луна. Дымные стволы из труб, расширившись кверху, тянулись над деревней нестройным рядом. Улица была пустынна.
Белка натянула цепь, не понравилось ей, что хозяин уезжает в ночь.
– Нормально все, – бурчал себе под нос Костя, успокаивая себя.
План был таков – ёлку срубить, привезти, спрятать за сараем, а утром занести в дом. Делов-то. Поворот от реки он запомнил, а там – рукой подать. Фонарик у него хороший. Папин.
Он шел по дороге, затем круто свернул в лощину, пошел полем, на ходу шмыгая носом. Отчего-то очень хотелось зайти в лес. Здесь одному в поле было жутковато. Нет лыжни, нет направления, видишь только метелицу под ногами, и оттого кружится голова, и кажется, что идёшь ты не туда.
Потом он вступил в тайгу, которая отчего-то недовольно загудела. Уж не от его ли вторжения за беззащитной ёлкой? Поверху шумело, то и дело осыпались с ветвей тяжёлые глухо падающие комья.
Он остановился, прикрепил к шапке фонарик. Хорошо, что об этом он подумал заранее – взял резинку.
Лыжи часто проваливались, он останавливался, вытирал рукавицами лицо. Идти приходилось гораздо медленнее, чем днем. Но отчего-то он вспотел. А вот и осинник. Здесь было светлее. Он посмотрел – луна светила слева от него.
Вышел к реке и сразу стало веселее. Все хорошо. Вон до той излучины и направо – в лес. А там уж и ёлочка. Сейчас Костя понял свою ошибку – не надо было прятать там топор. Можно было б срубить и другую подходящую ёлочку. А теперь надо искать конкретно эту.
Он опять вступил в лес. Наверное, надо идти чуть влево... И он пошел. Останавливался то у одной ёлочки, то у другой, копал возле них лыжной палкой снег. Ёлочки немного утопали в снегу, под ними были углубления, пару раз он сел в сугроб, уже набрал в рукава сырости. Задетые ветки обдавали его комьями снега. Это раздражало, Костя расстраивался, но продолжал искать именно ту ёлку – с припрятанным топором. Без ёлки и топора вернуться домой он не мог.
А снег валил и валил. В лесу ещё ничего, а вот за лесом стоял стеной. Фонарик не пробивал пространство, освещал метра три - четыре. А дальше – черные деревья. Но если поднять голову вверх, виден кусочек неба и даже луна.
И тут он обнаружил, что луна от него справа. Когда он заходил в тайгу, она была слева и сзади. Вероятно, когда садился он в снег, то вставая, терял направление.
Костя сразу решил возвращаться. Не хватало ещё заблудиться в ночном зимнем лесу. Ему казалось, что опушка, река – тут, рукой подать. К тому же лыжня его была четкой. Но вот вышел он на лужайку, по которой шел сюда, и лыжня оборвалась – открытое пространство занесло снегом. Наверное, она найдется с другой стороны. Но увы, снег скрыл ее. Мягкий белый свет, отраженный луной, исходил отовсюду. Лыжни на опушке лужайки не было. Костя пошел наугад – по луне.
И минут через двадцать он уже понял – заблудился. Это казалось невероятным. Вот, где-то тут, река. Совсем рядом. И он склонялся вправо, но реки всё не было. От волнения стал неосторожен, налетел на кочку, упал вперёд. Очень испугался, что сломал лыжу. Но это треснула ветка.
Вот только фонарик выскользнул из-под резинки и утонул глубоко в сугробе. Три раза моргнул и погас. Костя совсем расстроился, но решительно взял себя в руки. Он же взрослый, он же уже осознанный человек, а не такой, как его сестра. Он такой же, каким был папа. Правда, даже папа за ёлкой ходил днём.
И он пошел равномерно, осторожно. Поломанная лыжа здесь равнозначна гибели, он это понимал. Теперь только луна освещала ему путь. Он то медленно безразлично шагал, вытягивая ноги из снега, то начинал торопиться и двигаться с ожесточением. Носки лыж тонули в сыпучем месиве, их надо было вытаскивать, высоко поднимая ноги и балансируя.
Костя совсем измучился, по вискам тёк пот, а ноги неприятно деревенели. А самое главное – неприятно ныло в груди. Он уже ссадил руки о ледяную корку, варежки его были насквозь мокрые.
Наконец, он совсем устал. Теперь он то шел, то в бессилии садился в снег. Штаны намокли тоже. Хотелось спать. Костя знал, как и все жители сибирских деревень, что сон в зимнем лесу – это смерть. Поэтому бодрился, вставал и шел опять. В глазах мелькали мухи, он поел снегу, стало легче.
И вот, когда сел в очередной раз, когда глаза закрылись, увидел он вдруг маленькую свою сестричку Машу. Она была такая, как сейчас, но почему-то стояла и говорила. Что-то про ёлку, про подарки. Как будто ждала от него подарка. Он резко открыл глаза – он уже лежал на снегу.
И вдруг он увидел просвет справа от себя. Очередная лужайка, а за ней опять тайга? Сколько он уж видел этих просветов. Или все же река?
Заставил себя встать, пойти к просвету. Нет, это была не река. Это была просека с квартальными столбами. Считай, спасение. Спасение, если хватит сил дойти до конца просеки. Знать бы ещё в какую сторону идти. Костя опять посмотрел на луну. Сколько времени прошло? Сколько он ходит?
Он притащил себя к одному из столбов, попытался прочесть хоть что-то. Но на нем была написана лишь ничего не говорящая ему цифра. И Костя направился по просеке.
Прошло полчаса, прежде чем он первый раз сел в снег. Здесь, на просеке, такая поднялась снежная буря, что на метр впереди ничего не видно, одна сплошная стена из снега.
Силы покидали его. Он прижался спиной к столбу и закрыл глаза ...
***
Подписывайтесь на канал Рассеянный хореограф, ...