Когда мне позвонил мужчина и спокойно сообщил: «Ваш муж вам изменяет», я сначала даже не разозлилась.
— Простите, вы кто? — спросила я, присев прямо на табурет на кухне.
Картошка в кастрюле булькает, дочка уроки делает… идиллия, если бы не этот голос.
— Меня зовут Олег. Я… муж той, с кем ваш Сергей живёт уже полгода, — сказал он без эмоций. — Я подал на развод. Решил и вас заодно предупредить.
Голос был такой уставший, что спорить с ним было бессмысленно. Я сказала «спасибо за информацию», положила трубку и минут пять просто смотрела в стену. Потом встала, выключила газ, вымыла руки и пошла к Сергею в зал.
Он лежал на диване, смотрел футбол и лениво ковырялся в тарелке с салатом.
— Нам надо поговорить, — сказала я.
— Опять? — закатил глаза он. — Что на этот раз?
Я вдохнула.
— Мне только что позвонил муж твоей любовницы. Сказал, что подал на развод. Ты можешь хотя бы не делать вид, что не понимаешь, о чём речь?
Сергей пару секунд молчал, потом спокойно выключил телевизор.
— Ладно, — пожал плечами. — Всё равно собирался тебе сказать. Я люблю другую женщину. Хочу жить с ней.
Вот так просто. Пятнадцать лет брака — и «я люблю другую». Даже без театра с «это не то, что ты думаешь».
— Интересно, а сколько мужей она уже «полюбила» до тебя? — не выдержала я. — Олег сказал, что она официально замужем четвёртый раз. А сожителей он уже не считает. Ты у неё там какой по счёту?
— Это всё было до меня, — спокойно ответил он. — С тобой я жил по привычке, а с ней — по любви. Любовь, знаешь ли, меняет людей.
Я на секунду даже растерялась. «Любовь меняет людей» — это он мне, женщине, которая вытаскивала его из запоя, говорит?
* * * * *
Наш брак нельзя назвать сказкой. Я в золоте не купалась, в Турцию не летала, букеты по поводу и без повода мне не дарили. Зато я прекрасно знала цену «нашему счастью». Сергей пил. Не каждый день и не из горла во дворе, но стабильно:
— «Отметить зарплату»;
— «С пацанами посидели»;
— «Начальник достал, надо расслабиться».
Сколько раз я его откачивала — не пересчитать.
Ночью скорая, утром отпаивание рассолом, через день — «прости, я больше так не буду». Пару раз находила его в подъезде: он просто не дошёл до квартиры.
Подруги давно мне говорили:
— Ты чокнутая! Бросай его! Дочке только нервную систему портишь!
— А ты мне мужа найди, который не пьёт, — огрызалась я. — Сказочницы, то же мне...
Когда у Сергея случился второй запой за месяц, я сорвалась:
— Всё, или кодируешься, или катись отсюда к хренам! Я больше не могу!
И он… закодировался. Чудо.
Мы потянулись наверх: он устроился нормально работать, стал помогать на кухне, завёлся идеей — взять участок в СНТ и построить дочери дом «к свадьбе». Я даже поверила, что у меня тоже начнётся нормальная жизнь. Ну ладно, не «как в кино», но хотя бы без этих его перегаров и стыда перед соседями.
Моментов, когда я хотела уйти, тоже было достаточно. В особо удачные запои я мысленно уже делила мебель и думала, как дочку в сад возить буду, если он свалит. Но потом он вроде бы приходил в себя, тащил пакеты с продуктами, что‑то чинил, дочка радостно висла у него на шее… И я сама себе говорила: «Ну терпится ещё. Не самый худший вариант. Не пьёт же каждый день».
Я, кстати, никогда не думала, что это он уйдёт. Всегда представляла, как собираю его вещи в пакет и торжественно выношу. А получилось наоборот. Через неделю после разговора он собрал пакет (да, даже не чемодан — пакет) и сказал:
— Я ухожу к Ларисе.
Так звали ту самую «любовь всей жизни».
— Удачи, — ответила я. — Только давай сразу: квартиру делим пополам, алименты на дочь платишь по закону. И да, Лариса — не твоя "любовь", у неё, судя по биографии, опыт большой. Постарайся выжить.
Он скривился:
— Ты жестокая.
— А ты — неблагодарный, — пожала я плечами.
Он ушёл. Через два дня к нам постучали. Я открыла — на пороге стояла Лариса. Если честно, я ожидала кого угодно, но не её.
Высокая, ухоженная, волосы уложены, ногти как из рекламы, духами пахнет на полподъезда. Если не вслушиваться в слова — вполне себе приличная «дама».
— Здравствуйте, я Лара, — она даже руку мне протянула. — Женщина вашего мужа.
— Бывшего, — поправила я её. — И кто вам адрес скинул, ваш четвёртый или пятый муж?
Она будто не услышала.
— Я пришла поговорить по‑женски, — сообщила она. — Вы должны отпустить Сергея.
С этого места я даже рассмеялась.
— В смысле «должна»? Я что, его к батарее приковала? Чемодан вам собрать помочь?
— Вы его не любили, — абсолютно серьёзно сказала она. — Вы его использовали. Он мне всё рассказал. Вы его заставили бросить пить, гоняли по участкам, по ремонтам. А он — творческая натура. Он мне стихи посвящает, а вы его вогнали в быт.
Я на секунду потеряла дар речи.
— То есть я, по‑вашему, его эксплуатировала? — уточнила я. — Видимо, когда я в три ночи его в душе держала, чтобы скорая не забрала, это была эксплуатация? Или когда носки ему стирала после запоев?
— Не передёргивайте, — поморщилась она. — Сейчас он другой. Со мной он раскрывается, он пишет, он чувствует. А вы его тянули на дно своим «построй дочке дом». Это ваши амбиции, а не его.
Я посмотрела на неё ещё раз. Да, эффектная. Но в глазах — то самое знакомое мне «вчера пила, сегодня похмеляюсь».
— Хорошо, — сказала я. — Раз вы его так любите — занимайтесь теперь «его эксплуатацией» сами. Запои, скорые, кредиты. Вы же у нас муза. Вам и карты в руки.
Она ещё попыталась что‑то сказать про «высокие чувства», но я просто закрыла дверь.
* * * * *
Судья посмотрела на нас поверх очков и развела нас как море перед иудеями. И всё.
Я продала нашу двушку в панельке, добавила немного накопленного, купила себе однушку в соседнем городе. Там же устроилась работать: бухгалтером в частную контору. Ничего особенного, но зарплата была, и главное — никакого алкаша рядом.
Дочка переживала. С отцом она любила общаться, как ни крути. Причём в отличие от меня, у неё была иллюзия, что «папа хороший, это тётка его уводит». Она звонила ему, плакала:
— Папа, ну приди, ну поговори с мамой, ну давай вместе…
А он отвечал из нового «счастья»:
— Я теперь живу по‑другому. Я нашёл любовь. Ты всё равно не поймёшь... Маленькая еще.
Постепенно звонки сошли на нет. Он ни разу к нам не приехал. Алименты платил по минимуму, и то через приставов. Дом, который он так собирался строить «для дочери», превратился в историю из серии «ну было и было».
Я замуж снова не пошла. Не потому, что «все мужики козлы». Просто не было желания снова тащить кого‑то на себе. Работа, дочка, коммуналка, отпуск раз в три года — мне этого хватало.
Про Ларису и Сергея я слышала изредка через общих знакомых. Там всё было «страстно»: то «они поссорились, он ночевал в машине», то «опять мирятся, вон, вдвоём пьяные с подъезда тащились». Любовь, одним словом.
* * * * *
Прошло пятнадцать лет. Мы с дочкой жили своей жизнью. Она училась, потом работала, уехала в другой город. Я старела, варила тот же борщ, только уже для себя. И вот однажды вечером мне звонит дочка:
— Мам… мне тут написала какая‑то тётка в мессенджере. Говорит, что мой отец умер.
Я села.
— Как умер? Когда? — тупой вопрос, но башка отказалась думать.
— Пишет, что неделю назад. Говорит, это… Лариса. Помнишь ту? Она сейчас… ну, типа вдова.
Слово «вдова» мне показалось каким‑то издевательским.
Я взяла её номер телефона у дочки вечером, сама написала Ларисе: «Когда похороны?» Ответ пришёл позже: «Уже похоронили. Вы же всё равно не приедете».
Вот так. Человек, с которым я прожила пятнадцать лет, умер, а «муза» решила, что нам незачем об этом знать. Мы всё равно поехали. Дочка настояла:
— Мам, ну как так? Он всё равно отец. Я хоть на могилу схожу.
Город не изменился: те же убитые дороги, тот же рынок с палатками. Адрес Ларисиного дома тоже был прежний, только подъезд стал ещё более облезлым. Мы позвонили в домофон. Тишина. Телефон Ларисы — «абонент недоступен».
— Мы… к Ларисе из 38‑й. Она дома? — спросила я у женщины с авоськой, которая вышла нам навстречу.
— А вы кто ей? — прищурилась та.
— Я — бывшая жена Сергея. Это его дочь, — кивнула на девчонку. — Нам сказали, что он умер.
Соседка тяжело вздохнула.
— Ох… Девочки. Пошли в подъезд, не на улице же такое говорить.
Оказалось, Сергея похоронили ещё вчера. Тихо, без поминок, без венков. Бюджетно, как говорится.
— Они неделю пили, — рассказывала соседка, пока мы поднимались по лестнице. — Лариса, её оба оболтуса, сыновья, и ваш… покойный. Квартира — дурдом: орут, музыка, потом тишина. Мы скорую вызывали пару раз, но они как тараканы — живучие. А в этот раз… не успели. Он же после операции был, — добавила она. — Год назад горло ему что‑то резали, он потом с трудом говорил, шрам вот тут был. Врач говорил: пить нельзя вообще. А кто тут слушал врачей?
«Творческая натура, стихи пишет», — вспомнились мне Ларисини слова. Сыновья «музы» нигде не работали. Жили на Сергееву пенсию, его подработки и, как я поняла, какие‑то его же кредиты. Соседка рассказывала:
— Он за них платил. А они только с балкона курили да в интернетах сидели. Лариса тоже… Ну, вы её знаете. «Мне плохо, мне надо выпить, чтоб нервы успокоить». А за мужиком смотреть некогда.
Поднимаемся выше — навстречу Лариса. Если тогда, пятнадцать лет назад, она была «муза», то сейчас… тяжёлое зрелище. Лицо опухшее, волосы грязные, халат застёгнут кое‑как, от неё несёт так, что глаза слезятся. Она на нас посмотрела мутными глазами и промычала:
— Кого вам?
— Мы… — начала я, но дочь вцепилась мне в руку.
— Это мы… Сергея…
Лариса поморгала, попыталась сфокусироваться.
— А… вы эти… — махнула рукой. — Опоздали вы. Всё. Поздно.
И пошла дальше, цепляясь тапком за ступеньку. Дочь всхлипнула. Я хотела что‑то ей сказать, но поняла, что бессмысленно.
— Мам, я ей… — дочка оборвала саму себя. — Ладно. Пошли отсюда. С ней говорить не о чем.
Мы вышли из подъезда и поехали прямо на кладбище. Могилу нашли по подсказке всё той же соседки. Обычный холмик, криво воткнутый крест, табличка с именем и датами. Ни цветов, ни венков. Как будто не человека хоронили, а бездомного кота.
Дочка поставила пластиковый стаканчик с какими‑то полевыми цветами, которые нашла по дороге.
— Папа, привет, — сказала она тихо. — Я всё равно пришла.
Стоя у этой пустой могилы, я почему‑то не чувствовала злости. Ни на Ларису, ни на Сергея. Было только какое‑то тупое сожаление. Он сам выбрал так жить. Сам выбрал музу, запои, чужих бездельников‑сынков вместо своей дочери. Сам забил на врачей после операции и решил, что «немножко можно». В чём‑то мне его даже жалко было. Потому что, как ни крути, пятнадцать лет моей жизни — это не шутка.
Я же когда‑то тоже его любила, по‑своему. Тащила, спасала, верила. Но вот стою я у его могилы, а рядом — моя взрослая дочь, которую он фактически вычеркнул. И думаю: может, я тогда зря вообще за него цеплялась? Может, надо было уходить ещё в те первые запои, а не «спасать до последнего»?
Лариса, видимо, тоже считала, что её любовь «меняет людей». Изменила. Только не туда, куда хотелось...
Если вам есть что сказать, пишите в комментариях. А чтобы не потерять канал, можно на него подписаться.
Читайте дальше...