Она не умела сопротивляться такой прямолинейной настойчивости. В её мире все ходили вокруг да около, спрашивали разрешения, соблюдали границы. Семён эти границы будто не замечал. И, к своему удивлению, она обнаружила, что после долгих лет полной самостоятельности это приятно. Чувствовать, что кто-то может взять и решить, хоть что-то.
В кафе он заказал два эспрессо и кусок шоколадного торта.
— Ешь, — сказал он, подвигая тарелку. — Глюкоза мозгу нужна. А то ты у меня вся в облаках юридических летаешь.
Они разговорились. Вернее, говорил в основном он: рассказывал про работу, про «недоделанных подчинённых». Он говорил о жизни как о чём-то простом и понятном: увидел проблему — решил, захотел — добился. В его истории не было места сомнениям, рефлексии, тонким материям. Это был мир действий, а не слов.
А Валя слушала и чувствовала, как её собственная тишина начинает казаться не силой, а пустотой. Рядом с его уверенностью её скрупулёзность выглядела мелкой. Его решимость превращала её осторожность в трусость.
— Ты какая-то… слишком тихая, — сказал он вдруг, внимательно глядя на неё. — Как мышь. Тебя в детстве не обижали?
— Приучали быть хорошей девочкой, — тихо призналась она, впервые за долгие годы.
— Времечко было, — хмыкнул Семён. — Хорошая девочка — это скучно. Ты живая и красивая. Надо тебя раскачать.
Когда она шла домой, её мир уже не был прежним. Ей надоело быть невидимкой, захотелось, наконец, почувствовать себя жильцом в собственной жизни. И Семён казался тем, кто мог помочь ей: сильное плечо, опора, стена, за которой можно спрятаться от собственной тишины. Она не понимала тогда простой истины: стена, за которой прячутся, рано или поздно превращается в стены тюрьмы.
Свадьба была скромной, но по всем правилам. Семён настоял.
- Надо, чтобы всё было как у людей, без этих ваших интеллигентских заморочек.
Он взял на себя организацию банкета, выбор тамады, маршрут кортежа. Она только кивала, примеряя белое платье, в котором чувствовала себя невестой из журнала: красивой, но немного чужой. Когда кольцо скользнуло на палец, она подумала: «Теперь я в безопасности».
Первые годы были похожи на красивый проект. Родились один за другим дети: Маша, Даниил, крошка Алиса. Валя выкладывалась на все двести процентов, как на самой важной работе в жизни. Что, впрочем, так и было. Она составляла графики кормлений с точностью до минуты, стерилизовала бутылочки, как хирургические инструменты, читала книги по детской психологии. Ночью, укачивая младшего, она думала: «Вот он, мой главный договор. Пункт первый: обеспечить благополучие сторон. Пункт второй: соблюдать режим. Пункт третий: быть идеальной».
Семён в это время работал, стал главным механиком. Приходил усталый, но довольный, брал на руки детей, катал по квартире, смеялся громко и заразительно. В эти моменты для Вали он был надежным добытчиком, веселым отцом. Ей казалось, что она нашла формулу равновесия.
Трещина появилась незаметно, как тончайшая паутинка на стекле. Алисе было полтора года, и Валя, выйдя из третьего декрета, вернулась на работу. Мама переехала пожить, чтобы помочь с детьми.
В первый же вечер её возвращения Семён, разглядывая её новую блузку, спросил небрежно:
— Ну что, снова в бой? Дети как, без мамы не плачут?
— Мама с ними, всё под контролем, — устало улыбнулась Валя, разбирая сумку.
— Контроль — это хорошо, — протянул он, переключая каналы телевизора. — Но бабушка — это не мать. Им материнского внимания не будет хватать. Ты сама говорила, что первые годы — самые важные.
Валя замерла с папкой в руках. В его словах не было упрёка, только забота, такая же прямая и грубоватая, как и всё в нём.
— Я буду приходить вовремя, рабочий день нормированный.
— Это сейчас, — фыркнул Семён. — А потом начнутся эти твои «срочные договоры». Я волнуюсь и за детей, и за тебя. Устанешь ведь, вымотаешься. Лучше бы дома сидела, силы берегла.
«Он волнуется», — сказала себе Валя. И это было приятно. Никто о ней так не «волновался». Она стала торопиться с работы, отказывалась от кофе с коллегами, бежала на автобус, сверяясь с часами. Опоздать даже на десять минут значило увидеть его насупленные брови и услышать:
- Опять засиделась? Мама одна, с тремя не справляется.
Хотя мама прекрасно справлялась, и с тремя она никогда не бывала, так как Валя забирала детей из садика сама.
Изоляция Вали от окружающих началась с малого. Как-то раз Валя встретила в торговом центре бывшую однокурсницу, Наталью, поболтали пять минут, обменялись телефонами. Дома, за ужином, она поделилась:
— Представляешь, встретила Наталью, мы с ней на юрфаке учились. Она сейчас в адвокатуре, интересные дела ведёт.
— Наталья? — перебил Семён, отодвигая тарелку. — Это про которую ты рассказывала, что на третьем курсе за бизнесмена выскочила? И что, есть о чём с ней говорить? Она тебе не пара, Валя, у неё ценности другие. Нечего такие знакомства заводить.
— Но мы просто поболтали, — начала Валя.
— В мире поболтать можно о чём угодно, но не со всеми, — резко сказал он. — У тебя своя жизнь, семья, работа. Чего тебе не хватает?
Она замолчала, в его тоне была та самая «забота», но под это личиной звучал запрет. Валя стала его оправдывать:
- Он просто хочет, чтобы я не отвлекалась на ерунду, у него ведь семья на первом месте.
Потом пришла очередь двоюродной сестры, Ольги. Они всегда были близки. Оля звонила раз в два-три дня, они смеялись, обсуждали детей, сериалы, работу. Семён начал комментировать.
— Опять с сестрой полчаса трещишь? — спрашивал он, когда она клала трубку. — У каждого своих проблем хватает, а вы тут сплетничаете. Свою жизнь налаживать надо, а не по телефону языком молоть.
Однажды он взял трубку, когда звонила Оля.
— Ольга, Валя устала, дети неспокойные. Позвони как-нибудь в другой раз, ладно? — и положил трубку, не дожидаясь ответа.
Валя почувствовала укол обиды.
— Зачем ты так? Мы всего пару минут…
— Я вижу, как ты после её звонков вся на нервах, — парировал он. — Она же тебе всё про свои ссоры с мужем выкладывает? Тебе это зачем? Наша семья — наша забота, и лишние люди, даже родные, должны оставаться за стенами. Я о тебе беспокоюсь.
Беспокоился он всё чаще, когда она, гуляя с детьми, на пять минут задержалась, разговаривая с соседкой по площадке, Мариной Ивановной, о новых происшествиях во дворе.
— Ты что, с этой старой сплетницей языком чешешь? — встретил он её в прихожей. — Я её в лифте сто раз видел: глаза бегающие, всё ей интересно. Ты что, нашей личной жизнью с ней делиться собралась? Здоровайся и всё. Больше ни слова. Поняла?
Его голос был властным, категоричным, как тяжёлый пресс. Валина профессиональная натура тут же включилась в режим урегулирования конфликта. Скандалить? Повышать голос? Это неэффективно, разрушит хрупкий мир. Надо найти компромисс, снизить напряжённость.
— Хорошо, не буду, — тихо сказала она, отворачиваясь, чтобы раздеть детей. — Просто поговорили о горке.
— Не «просто», — он подошёл ближе, заслонив собой свет от окна. — Всё начинается с «просто»: потом болтовня, потом проблемы. У нас всё хорошо, нам никто со стороны не нужен. Ты, я, дети. Всё.
Он обнял её, и в этом объятии было что-то удушающее, но она отбросила эту мысль, прижалась к его груди, слушая знакомый стук сердца.
- Он просто очень любит нас, хочет защитить. Он сильный, а сильные иногда бывают такими категоричными. Это цена за чувство безопасности
Валя, специалист по скрытым рискам, начисто игнорировала главный риск в собственной жизни. Привитый ей с детства навык идти на уступки теперь работал против неё. Каждый раз, уступая, вычёркивая из жизни подругу, сокращая разговор с сестрой, отводя глаза от соседки, она подписывала очередную поправку к договору под названием «Брак». Поправку, которая всё больше ограничивала её права и расширяла его полномочия на контроль.
Однажды вечером, когда дети уже спали, а она пыталась доработать договор на кухонном столе, Семён выключил свет над ней.
— Кончай, уже ночь, глаза сломаешь.
— Сема, мне нужно доделать, завтра сдача.
— Это детям мать не вымотанная нужна. Я устал смотреть, как ты убиваешься ради этих бумажек. Работа не волк, в лес не убежит. Или тебе здесь, с нами, хуже, чем в офисе?
Это был не вопрос, а ультиматум. Валя посмотрела на экран ноутбука, на строчки, в которых была её ценность, её маленький островок самоуважения, потом посмотрела на его лицо — напряжённое, недовольное. Конфликт. Его нужно немедленно купировать.
Она медленно закрыла ноутбук.
— Ладно, пойдём спать.
В темноте она лежала с открытыми глазами, слушая его ровное дыхание. В груди было тяжёлое, сосущее чувство, как будто что-то важное и живое внутри медленно угасало, лишаясь воздуха. Но разум, её верный, логичный разум, уже строил оправдание:
- Он прав, я устаю, надо расставить приоритеты. Семья — главный проект, всё остальное вторично. Это не изоляция, а концентрация на главном.
Она не знала, что лучший способ лишить кого-то сил — это не запереть в четырёх стенах, а медленно, день за днём, отрезать все нити, связывающие его с внешним миром, оставляя только одну-единственную — ту, что в его руках. И что скоро он начнёт дёргать за неё, проверяя, насколько прочна его держава.
Известие о наследстве пришло обычным будним утром в виде звонка от сестры. Валя стояла у плиты, помешивая кашу, и пыталась уговорить Даниила надеть именно синие носки, а не красные.
— Валя, твоя мама продала бабушкину квартиру, часть денег отдала моей маме, чтобы было, по справедливости, а вторую, сказала, тебе отдаст, но не просто так, а на отдельную от Семена квартиру.
Валя замерла с ложкой в руке: это было просто замечательно.
— Оля, — прошептала Валя, чувствуя, как в горле встаёт ком.
— Я знаю, — сестра всё поняла без слов. — Она о тебе заботится.
Когда Валя положила трубку, её руки дрожали, у неё появился личный ресурс, не совместный с Семёном, не «семейный».
Она сказала Семёну вечером, осторожно, как всегда, подавая информацию.
— Кстати, мама квартиру продала, Оля звонила. Нам с ней поровну досталось.
— Серьёзно? — Семён оторвался от телевизора, в его глазах мелькнул быстрый, оценивающий блеск. — Ну, это хорошо, на машину новую можно накопить, или вклад сделать. Умно.
— Я подумала, — Валя сделала паузу, собираясь с духом. — Я подумала о квартире, о своей. Мы живем в квартире твоей мамы, но мы можем купить свое жилье, с материнским капиталом.
Семён нахмурился.
— Какая квартира? Зачем? У нас всё есть. А тут две коммуналки будет, зачем нам это?
— Не две, — тихо, но чётко сказала Валя. — Одна, но наша. Я уже посмотрела варианты в том новом микрорайоне, у хорошей школы и сада.
Он смотрел на неё, и в его взгляде удивление постепенно сменялось раздражением. Она не спрашивала, а сообщала, предлагала план.
— Ты это серьёзно? Без меня решила?
— Я обсуждаю с тобой, — парировала Валя, и её голос, к её собственному удивлению, не дрогнул. — Хотя деньги мои, могу брать и без твоего участия. Процесс покупки стал для Вали впервые за долгие годы стал радостью. Она изучала документы на дом, вычитывала каждый пункт договора. Она вкладывала в это дело не только деньги матери, но и частичку себя, своей запретной мечты о просторном, светлом, безопасном доме.
Семён отстранился, ворчал, что «жена с деньгами — это проблема», что «всё равно она налажает», но подписывать документы пришлось: материнский капитал требовали согласия обоих. Когда они получили ключи и вошли в пустую, пахнущую краской квартиру с огромными окнами, Валя расплакалась от счастья.
— Ну, поздравляю, хозяйка, — сдавленно произнёс Семён, глядя на её сияющее лицо.
В его тоне не было радости, была горечь и злоба, он чувствовал, как власть ускользает из его рук.
Переезд лишь обострил все проблемы. В новой, Валей выбранной квартире, Семён чувствовал себя не хозяином, а гостем. Его раздражение копилось и прорывалось по любому поводу.
— Опять с сестрой шепчешься? — он мог вырвать у неё из рук телефон, если слышал голос Оли. — Чего ты ей всё про наш дом рассказываешь? Чтобы потом вся ваша родня тут ходила? Я не разрешаю!
— Семён, это моя сестра, и это мой дом тоже! — впервые за долгое время Валя попыталась возразить.
— Твой дом? — он фальшиво рассмеялся, подойдя так близко, что она почувствовала его дыхание. — На мои деньги коммуналку платим и живем, так что не строй из себя хозяйку.
- Вообще-то я тоже зарабатываю, иногда и больше тебя, когда с премиями.