Будильник звонил ровно в семь: не громко, не настойчиво, а так, как будто просто осторожно кашлянул в тишине. Валя тут же открыла глаза. Она никогда не переводила стрелку на «ещё пять минут».
Из кухни доносился запах омлета и мерный стук ножа о разделочную доску: мама уже была на ногах.
— Доброе утро, мама, — тихо сказала Валя, появляясь в дверях кухни, уже одетая в отглаженную школьную форму, с аккуратно заплетёнными косичками.
— Доброе, золотко, садись, уже готово. Только не шуми, папа ночью дежурил, спит.
Они завтракали под тихое бульканье чайника. Мама расспрашивала:
— Контрольная по алгебре сегодня?
— Да.
— Готова?
— Кажется, да.
— Не «кажется», а точно, повтори ещё материал на перемене. И не вздумай на последней парте со Светкой Шумихиной шептаться. Услышит Анна Петровна — будет замечание в дневник. Тебе оно надо?
Валя молча покачала головой, аккуратно отрезая кусочек омлета. Светка Шумихина, действительно, была слишком громкой, слишком заметной. С ней постоянно случались истории: то бантик на физкультуре развяжется «как у дурочки», как говорила учительница, то она громко засмеётся на уроке. Валя с ней не дружила, она ни с кем не дружила «особенно». Быть «особенно» — значило выделяться, а выделяться было нельзя.
— После школы — сразу домой, — продолжала мама, вытирая уже сухую тарелку. — Полтора часа на уроки, потом кружок макраме. В пять я вернусь, будем готовить. Папа прилет к семи.
— Хорошо, мама.
В классе Валя занимала своё привычное место — вторая парта у окна, не первая, чтобы не быть на виду, и не последняя, чтобы не считали отстающей. Она была как часть интерьера: полезная, но незаметная.
На перемене, пока другие носились, смеялись и выясняли отношения, Валя либо повторяла урок, либо читала книжку, либо просто смотрела в окно. Её мир был чётко очерчен: семья, школа, кружки. Всё остальное было фоном, в который лучше не вникать.
Но однажды фон взорвался.
Это было после шестого урока. Валя задержалась, чтобы переписать с доски задание по литературе красивым почерком. В опустевшем классе осталась она и две девочки с задних парт: Катя Романова, высокая, спортивная, с вызывающим взглядом, и маленькая, пугливая Лена Гусева, которую все звали Гусь.
Валя слышала их ссору краем уха. Речь шла о каком-то диске с музыкой, который Лена якобы не вернула, но она не вслушивалась. Это было «не её дело». Она старательно выводила: «Образ Татьяны Лариной как…»
— Ты что, ненормальная, совсем? — резко, на весь кабинет, прозвучал голос Кати. — Я тебе последний раз говорю: где диск?
—Я его дома забыла, честно, — запищала Лена, в её голосе слышались слёзы. — Принесу завтра.
— «Завтра»! Мне он был нужен вчера, а ты врунья и жадина.
Раздался звук падения учебников. Лена, отступая, задела парту. Валя невольно подняла глаза. Катя стояла над Леной, сжав кулаки. Лицо Гуся было бледным, испарина выступила на лбу. Она выглядела точно, как пойманный зверёк, не знающий, куда бежать.
В груди у Вали что-то ёкнуло. Ей стало страшно за Лену, страшно и стыдно. Стыдно сидеть и делать вид, что ничего не происходит. Рука сама потянулась к ручке — нужно было что-то сказать. Просто встать и сказать: «Катя, перестань». Всего три слова.
Но тело не слушалось, оно будто вросло в стул. Голос застрял где-то в горле комом. А в голове зазвучал мамин голос, спокойный и неоспоримый: «Не высовывайся. Не лезь не в своё дело. Хорошие девочки в драки не лезут».
— Плакса-вакса, — с презрением бросила Катя и, резко толкнув Лену плечом, вышла из класса, громко хлопнув дверью.
Лена, всхлипывая, стала собирать раскиданные учебники. Она посмотрела на Валю, всего на секунду. В этом взгляде был и вопрос, и упрёк, и жалкая надежда на хоть какое-то сочувствие.
Валя опустила глаза в свою тетрадь, буквы поплыли перед глазами. Она чувствовала жгучий стыд, от которого горели щёки. Она снова стала выводить: «… как идеал русской женщины». Рука дрожала.
Дорога домой, обычно такая знакомая и безопасная, сегодня казалась чужой. Валя шла, уткнувшись взглядом в асфальт, повторяя про себя сцену в классе. Что, если бы она вмешалась? Катя могла бы и её оттолкнуть, могла бы обозвать. Об этом узнала бы вся школа, а потом и мама… Нет, лучше так. Она ничем не могла помочь.
Дома пахло щами, мама накрывала на стол.
— Что ты такая помятая? — сразу спросила мама.
— Ничего…
— «Ничего» не бывает. Контрольную написала?
— Да, вроде, хорошо.
— Садись, рассказывай, как день прошёл.
И Валя стала рассказывать: про контрольную, про новую тему по физике, про то, что дали на макраме плести салфетницу. А потом, уже почти шёпотом, словно делая страшное признание, добавила:
— А сегодня Катя Романова Лену Гусеву обижала: кричала на неё, книжки на пол скинула.
Мама перестала помешивать щи, повернулась.
— И что?
— Я просто сидела рядом, не вмешалась и не заступилась, мне стыдно.
— И правильно сделала, — твёрдо сказала мама, снова повернувшись к плите. — Это не твои проблемы, они сами разберутся. Ты посторонний человек. Лезешь в чужой конфликт — получишь и с той, и с другой стороны. Запомни, Валя: твоя задача — учиться, помогать по дому и не создавать нам лишних проблем. Твоя безопасность в том, чтобы тебя не замечали. Шумным и выскочкам всегда достаётся. А тихие, умные девочки, — она ласково потрепала Валю по волосам, — всегда под защитой. Поняла?
— Поняла, мама.
Слова матери легли на благодатную почву страха и неуверенности, выстроившись в чёткую философию жизни.
В своей комнате, делая уроки, Валя снова представила испуганное лицо Лены Гусь, но теперь чувство вины было приглушено, словно припорошено снегом логичных маминых слов: «Не твоё дело». «Посторонний человек». «Тихие — под защитой».
Она взяла линейку и подчеркнула в учебнике истории самое важное предложение. Края подчёркивания были идеально ровными, порядок был восстановлен. И в этом порядке, в этой тишине, в умении быть невидимой и делать всё «хорошо», Валя чувствовала себя в безопасности.
Она была девочкой-фарфором: хрупкой, красивой в своей правильности, и страшно боящейся любого резкого движения, которое могло бы привести к трещине. И лучшее, что можно было сделать с фарфором — это аккуратно поставить его на полку, подальше от края, где он никому не будет мешать и где его никто не разобьёт.
Той ночью ей приснилось, что она пытается закричать, но из её рта вылетают не звуки, а аккуратные, сложенные стопочкой, чистые листы бумаги.
Шли годы. Студенческая библиотека была наполнена шелестом страниц и скрипом стульев. Валя любила это место. Здесь царил совершенный, предсказуемый порядок. Каждый том стоял на своём месте по инвентарному номеру, каждый шорох был регламентирован. Здесь она не была «мышкой» — она была студенткой юридического факультета. Выбор профессии не был озарением: это был холодный, логичный расчёт. В одиннадцатом классе, когда все метались между «хочу» и «могу», Валя села с листом бумаги. В колонку «плюсы» она вписала: «Стабильность», «Чёткие правила», «Конкретный результат», «Не требует публичных выступлений (можно специализироваться на документах)», «Уважаемая профессия». В колонке «минусы» стоял один пункт: «Скучно для некоторых». Для неё это был плюс: скучное, значит, безопасное, лишённое неожиданностей.
— Валя, смотри, кто там у входа! — прошептала её соседка по столу, Карина, тыкая её в локоть.
Валя нехотя подняла взгляд. У двери стояла пара: девушка с малиновыми волосами и юноша в косухе, они что-то горячо обсуждали, жестикулируя. Вид у них был вызывающе яркий, почти кричащий.
— Ну и что? — так же тихо спросила Валя, возвращаясь к Гражданскому кодексу.
— Как «что»? Это же Женя из театральной, с ней всегда какие-то истории. Говорят, в прошлом месяце их чуть не отчислили за перфоманс у ректората.
— Перфоманс? — переспросила Валя, всё ещё вчитываясь в статью о недействительности сделок.
— Ну, выступление такое… спонтанное. Эх, Валя, живёшь как в коконе, тебе же надо влюбиться, на танцы сходить, наконец. Юрфак — это не монастырь.
Валя слабо улыбнулась и покачала головой. Её кокон был ей дорог. В нём были стены из параграфов и крыша из прецедентов. «Влюбиться» казалось ей такой же неконтролируемой и опасной стихией, как тот давний школьный конфликт. Всё, что нельзя было регламентировать, вызывало у неё глухую тревогу.
Она окончила университет с красным дипломом, но без особых восхвалений. Её заметили за усидчивость и дотошность, пригласив на стажировку в солидную юридическую фирму, а через два года она получила предложение от крупного промышленного предприятия. Должность звучала скромно: юрист договорного отдела. Идеально.
Её рабочий стол был образцом организованности: стопки папок, цветные стикеры. Валя не бегала по судам, не произносила пламенных речей. Она была архитектором сделок. Её инструментами были не эмоции, а формулировки. Она вычитывала договоры поставки, лицензионные соглашения, сложнейшие подряды так, как будто разминировала бомбы. Каждое «может», «имеет право» и «обязуется» она проверяла на прочность, ища слабые места, подмену понятий, скрытые риски.
— Валентина Сергеевна, вы взгляните на этот пункт о форс-мажоре у новых контрагентов, — к её столу подошёл начальник отдела, Олег Викторович, положив перед ней толстую папку. — Что-то мне не нравится, как они трактуют «непреодолимую силу».
Валя молча кивнула, погрузилась в текст, мир вокруг перестал существовать. Были только строки, слова, запятые. Через полчаса она подняла голову.
— Олег Викторович, здесь не «что-то», здесь лазейка. Смотрите: они включают в форс-мажор «существенное изменение рыночных условий». Если цены на сырьё в мире упадут, они могут отказаться от поставки нам без санкций, сославшись на это. Нам нужна более жёсткая формулировка, привязанная к объективным, документально подтверждаемым событиям: запрет на ввоз, национализация предприятия, стихийное бедствие в локации.
Олег Викторович смотрел на неё с тихим восхищением.
— Вы, Валентина Сергеевна, идеальны, никто не видит, как вы работаете, но без вас мы бы давно налетели на какие-нибудь рифы. Спасибо.
Она снова кивнула, уже погружаясь в правку. Ей было приятно от похвалы за выполненную работу. Её ценили за её тишину, за её невидимость. Она создавала безопасные, предсказуемые миры на бумаге. Жаль, что реальная жизнь не подчинялась Гражданскому кодексу.
Семёна она встретила в лифте. Вернее, он ворвался в её жизнь, как в тот давний школьный конфликт ворвалась Катя Романова. Только теперь Валя была не наблюдателем.
Она ехала с работы, уставшая, но довольная, так как только что закрыла сложный контракт. В лифте стоял мужчина: высокий, широкоплечий, в простой, но качественной куртке. От него пахло не офисом, а чем-то уличным, мужским — лёгким оттенком бензина, древесины и морозного воздуха. Он говорил по телефону, и его голос, низкий и уверенный, заполнил всё маленькое пространство.
— Да брось ты гнать мне, — говорил он. — Бери того сварщика, которого я тебе рекомендовал. Он хоть и дороже, но сделает на совесть, а то потом переделывать за свои деньги будешь. Решай.
Он говорил жёстко, почти грубо, но ясно и решительно, от чего у Вали, привыкшей к оговоркам и условностям, закружилась голова. Он положил трубку, вздохнул и только тогда заметил её.
— Тяжёлый денёк? — вдруг спросил он, глядя на её усталое лицо.
Валя смутилась. Её редко «замечали» незнакомые мужчины.
— Да нет, обычный, — пробормотала она, уткнувшись в пол.
— Не похоже, — он усмехнулся. — У вас вид человека, который только что битву выиграл, но сил праздновать нет. Я Семён.
— Валя, — выдохнула она.
Лифт остановился на её этаже.
— Ну, Валя, держись, — сказал он, провожая ее взглядом. Вале было приятно от его грубоватой заинтересованности.
Она вышла, и дверь лифта закрылась, а в груди осталось странное чувство, будто кто-то включил яркий свет в её тихой, уютно освещённой комнате. Он был слишком громким, слишком ярким, слишком реальным. И в этой реальности было что-то пугающе притягательное.
Они стали сталкиваться всё чаще, Семен жил несколькими этажами выше и работал, как выяснилось, начальником смены на соседнем машиностроительном заводе. Он начал здороваться первым, потом как-то раз они оказались в одном магазине у дома, и он помог ей донести тяжёлый пакет до квартиры.
— Ты всё одна с этими тяжестями ходишь? — спросил он.
— Да, я так привыкла.
— Привычка — не всегда хорошо, — сказал он просто. — Иногда нужно, чтобы помогли.
Однажды, в пятницу, он буквально перегородил ей дорогу в подъезде.
— Всё, хватит, — заявил он. — У тебя вид затюканной совы. Идём пить кофе, рядом кафешка нормальная.
— Я… мне надо, — начала было Валя, но он перебил.
— Надо отдохнуть. Или ты из тех, кто сам себе враг?
продолжение в 9-00 и в 14-00