Часть 10. Глава 65
…вытащить его из костлявых рук тяжёлой болезни…
КТ подтвердила худшее и одновременно дала надежду: ишемический инсульт в бассейне левой средней мозговой артерии. Острое начало. Но пациент всё ещё находился в том самом «золотом окне» для тромболитической терапии. Решение нужно было принимать сию секунду. Я стоял перед монитором рядом с Ольгой, ощущая вес ответственности, давящий на плечи. Она молча изучала снимки, её лицо было каменной маской концентрации.
– Обширная зона ишемии, но не некроза ещё, – тихо проговорила она, больше для себя. – Противопоказаний особых нет. Время… укладываемся. Риски высоки, но риски бездействия – фатальны, – она повернулась ко мне и просто, коротко кивнула. В этом кивке было всё: согласие, поддержка, готовность разделить ответственность.
– Делаем, – сказал я рентгенологу.
Тромболитическую терапию начали несколько минут спустя. Драгоценный препарат потек по вене. Дальше оставалось ждать и наблюдать. Через несколько часов, когда мы с Ольгой зашли в палату, динамика стала положительной. Мужчина бодрствовал. Его речь, хотя и замедленная, была уже более разборчивой.
– Поднимите правую руку, – попросила доктор Комарова.
Пальцы на правой кисти дрогнули, сгруппировались и слабо, но вполне определённо сжались в кулак. Потом он, кряхтя, но самостоятельно приподнял правую ногу над кроватью на несколько сантиметров. Это был маленький подвиг. Крошечная победа.
– Доктор… – жена остановила нас в коридоре, утирая ладонью бесконечные, тихие слёзы. – Он же утром ходил, говорил со мной… Я… я чуть не уговорила его остаться дома. Говорила: «Давай таблетку от давления выпьешь и отлежишься». Чуть не… – её голос сорвался.
Я мягко взял ее за предплечье, чувствуя глухую усталость во всём теле.
– Это тот самый случай, – сказал тихо, глядя куда-то мимо неё, в бесконечный коридор. – Когда человек ещё ходит и разговаривает, выглядит почти здоровым, но внутри уже идёт тихий, неумолимый процесс, который не ждёт. Инсульт не всегда выглядит как в кино – с грохотом падающего тела и потерей сознания. Он часто начинается именно так: с небольшой слабости, с лёгкой неловкости речи, с ощущения, что «язык не слушается». И именно поэтому его так чудовищно легко пропустить. Списать на усталость, на стресс, на магнитные бури. А он не ждёт и работает на опережение. Сегодня нам повезло – успели его опередить.
Мы вернулись в регистратуру, где, казалось, ещё витало эхо недавней гонки – отзвук грохота колёс каталки, срочных команд, сжатого до предела времени. Тело помнило адреналин, но разум уже переключался. Тишина после инсультного броска была обманчива; она всегда таила в себе следующую историю, ждущую своего часа.
И она пришла. Её доставила «Скорая». Типичный вызов с предварительным диагнозом «Отравление. Тяжёлое состояние». Женщина, лет сорока двух, лежала на каталке неподвижно, словно изваяние из бледного воска. Её голова бессильно запрокинулась, и она лишь с трудом поворачивала лицо на звук голосов, к яркому свету люминесцентных ламп. Сильная, изнуряющая тошнота сотрясала её с новой силой прямо здесь, и работники «неотложки», опытные ребята, уже подставляли лоток.
Рвота была жёлчной, скудной, мучительной. Между приступами больная стонала, хватаясь за живот, который, по её сбивчивым словам, «сводило волнами», будто внутри сжимался и разжимался чугунный кулак. Пульс под моими пальцами оказался частым, нитевидным, едва уловимым. Давление – 90 на 60 и падало. Кожа холодная, влажная от пота, липкая на ощупь – классические «мраморные» признаки гиповолемического шока.
В промежутке, когда женщину не мутило, она лишь слабо помотала головой и прохрипела:
– Просто… плохо стало… Всё кружится…
Мы начали действовать, не дожидаясь подробностей: две периферические вены, мощная инфузионная терапия для борьбы с обезвоживанием и поддержки давления, противорвотное. Только когда кристаллоиды пошли в сосуды, а препарат немного унял спазмы, она смогла говорить.
История выплывала наружу обрывочно, окрашенная стыдом и недоумением. Накануне вечером она, вполне современная женщина, решила… «почистить организм». Не потому что было плохо, а «для профилактики». Вошла в интернет, нашла блог о «натуральном оздоровлении». Там был совет – мощный настой трав «для детоксикации печени и кишечника». Пациентка, которую звали Алёна Станиславовна, движимая благим, как ей казалось, порывом, смешала сразу несколько купленных в аптеке сборов: для печени, для жёлчного, ещё какую-то горькую траву и кору «для кишечника». Заварила, следуя принципу «чем крепче, тем лучше» – почти полстакана сухой смеси на литр кипятка. И пила этот горький, вяжущий отвар весь вечер, стакан за стаканом, «чтобы наверняка».
– Ну, травы же… – прошептала она, глядя на капельницу, по которой в её вену тек спасительный физиологический раствор. – Всё натуральное… Не химия какая-то.
Ночью «очищение» началось по-настоящему. Сначала – жгучая боль в эпигастрии, как от удара током. Потом – схваткообразные спазмы, скрутившие её пополам. Головокружение, слабость, холодный пот. Затем началась рвота, которая не приносила ни секунды облегчения, только новые мучительные позывы. К утру она уже не могла подняться с кровати. Муж, обнаружив вторую половину в полубессознательном состоянии на холодном полу ванной, в панике вызвал «Скорую».
Мы в отделении увидели картину выраженной интоксикации и острого обезвоживания. Предварительные анализы, которые Светлана моментально забрала и отнесла в лабораторию, уже через полчаса начали рисовать тревожную картину: повышенные печёночные трансаминазы, сдвиг электролитов, сгущение крови. Это была не аллергическая реакция и не кишечная инфекция, – прямая токсическая атака на организм.
– Капельницы продолжаем в прежнем объёме, – отдавал я распоряжения, уже стоя над историей болезни. – Добавляем гепатопротектор. Контролируем диурез почасово, смотрим на выведение. Света, будь готова, если давление поползёт вниз, переходим на более серьёзные препараты. Сауле, срочный звонок в токсикологическое отделение. Уточни у них протокол для отравления именно таким коктейлем, который назвала Алёна Станиславовна. Нужно понять специфические антидоты и риски.
Мусина, не отрываясь от заполнения документации, тут же взяла трубку специализированного телефона. Её голос зазвучал ровно и деловито:
– Алло, токсикология? Отделение неотложной помощи. Консультируемся по случаю отравления растительными алкалоидами…
Работа закипела. Мониторинг, коррекция инфузии, повторные анализы. Через несколько часов интенсивной терапии наступила, наконец, неуверенная стабилизация. Восковая бледность на лице пациентки сменилась просто болезненной бледностью. Давление держалось на 105/70, пульс стал реже и более наполненным. Спазмы в животе утихли, сменившись тупой болью. Алёна Станиславовна смогла сжать мою руку в ответ, и в её глазах появилось нечто, похожее на понимание и стыд.
– Кажется… легче, – выдохнула.
Мы перевели её в отделение общей терапии для дальнейшего наблюдения. Опасность острой сердечно-сосудистой недостаточности миновала, но печени ещё предстояло справиться с ударом.
Закончив запись в истории болезни, я откинулся на спинку стула. В голове вертелась одна мысль, горькая и усталая. «Натуральное, – подумал, глядя на потолок. – Без «химии», без алкоголя, «всего лишь травы по совету из интернета». В этот раз, кажется, обойдётся. Но организм – не философ. Он не различает, что было «натуральным» и «экологичным», а что – «синтетическим и вредным». Для клеток печени, для слизистой желудка, для почек – яд, он и есть яд. Неважно, в какой упаковке и с каким хештегом продан. Самое страшное отравление часто начинается с самой благостной, самой «правильной» идеи».
Смена подходила к концу, когда тело начинает чувствовать каждую кость, а веки наливаются свинцом. Последний вызов «Скорой», поступивший за полчаса до условного окончания дежурства, словно нарочно решил не отпускать нас спокойно, без финального аккорда.
Мужчина лет сорока пяти в потной, пропыленной рабочей одежде прибыл не на каталке, а почти вбежал в холл, согнувшись пополам. Его обветренное и грубоватое лицо было так сильно искажено, что это сразу отсекало любые мысли о симуляции. Он принялся метаться по свободному пространству у регистратуры, держась ладонью за правый бок, то сгибаясь в глубоком поклоне, то резко разгибаясь, будто пытаясь сломать спазм внутри. Капли холодного пота катились по вискам. Увидев меня, сделал шаг навстречу, и в его тёмных, полных боли глазах вспыхнула надежда.
– Доктор… По-русски я… мало, – выдохнул он, хватая воздух. – Боль. Здесь. Очень.
Он ткнул пальцем в поясницу, потом провёл резким жестом вниз, к паху. Жест был настолько выразительным, что не требовал перевода: боль стреляла, отдавала.
Со слов диспетчера «неотложки» и из обрывочных фраз самого пациента, которые он выдавал между стонами, история сложилась быстро. Боль началась внезапно, днём, на стройплощадке. Ни с того ни с сего, будто ударили изнутри. Схватками, с той самой жестокой отдачей «вниз». Он показал жест рукой, похожий на удар ножом: короткий и точный.
– Я терпел, – сквозь зубы произнёс больной, пока мы помогали ему лечь на кушетку. – Думал, пройдёт. Работа… надо. Но стало хуже. Сильнее.
Из сбивчивого, прерывистого рассказа, который нам помогла восстановить медсестра Сауле, – мужчина оказался казахом, – выяснилась ключевая деталь: подобное уже случалось несколько лет назад. Тогда он, тоже терпя адскую боль, просто отлёживался дома, пил воду литрами, и через день-два мучений всё проходило. К врачам не обращался – «работать надо было, больничных нет, семья». Этот паттерн поведения – терпеть, пока не отпустит – был для него единственно известным.
Осмотр стал классикой, учебной картиной почечной колики. Больной не мог найти позу для облегчения, постоянно ворочался. Симптом поколачивания по области правой почки заставил его вскрикнуть – боль резко, ярко усилилась. Тошнота, сухость во рту, тахикардия. Экспресс-анализ мочи, который Светлана сделала за считанные минуты, показал макрогематурию – моча была неприятного тёмно-бордового цвета. УЗИ, которое провели в срочном порядке, расставило все точки: в правом мочеточнике, ближе к лоханочно-мочеточниковому сегменту, гиперэхогенное образование 5 мм. Лоханка почки расширена – гидронефроз. Камень встал поперёк оттока, и почка, образно говоря, кричала.
После введения мощного спазмолитика и анальгетика произошло почти чудо. Тело строителя, сжатое в тугой узел страдания, постепенно, волна за волной, начало расслабляться. Он заметно, всей грудью выдохнул, откинулся на подушку, и лицо, ещё минуту назад бывшее маской боли, разгладилось. В глазах появилось туманное облегчение.
– Рахмет, доктор, спасибо то есть, – прошептал он уже почти внятно. – Сейчас… легче. Гораздо. Может, всё? Я могу идти? Завтра смена…
Он даже попытался приподняться на локте. В этом движении была вся трагическая логика человека, вынужденного ради заработка годами игнорировать сигналы собственного тела.
– Именно в этот момент, – сказал я, присаживаясь на краешек кушетки, чтобы быть с ним на одном уровне, – люди чаще всего совершают роковую ошибку. –Понимаете, боль ушла. Мы сняли спазм мускулатуры – вот вам и облегчение. Но камень-то никуда не делся. Он всё там же, перекрывает дорогу. Если вы уйдёте, через несколько часов боль вернётся, ещё сильнее. Может присоединиться инфекция – пиелонефрит. А если терпеть и дальше, почка, которая сейчас страдает от застоя, может получить необратимые повреждения. Нет, идти нельзя. Вы остаётесь. Сейчас мы стабилизируем состояние, а дальше с вами будут разбираться урологи – они решат, как лучше удалить этот камень.
Он слушал, и по его лицу было видно, как внутри борются привычка к стоическому терпению, облегчение от прекращения боли и суровая необходимость принять новую, неприятную реальность. Мужчина молча кивнул, покорно. В его потухших глазах теперь боролись усталость и смиренное принятие.
Я вышел из палаты в основной коридор, потянулся так, что хрустнули позвонки. Шея и плечи ныли от напряжения, накопленного за эти долгие часы. В воздухе висел знакомый, ни с чем не сравнимый коктейль: запах антисептика, лекарств, стерильной чистоты и человеческой усталости. За высоким окном уже светало – сизоватым, холодным светом, размывающим контуры ночи. Предрассветная тишина, самая глубокая, окутала Санкт-Петербург.
К регистратуре, где я пытался привести в порядок бумаги, подошла доктор Комарова. В её руках были два картонных стаканчика, над которым поднимались струйки пара. Она молча протянула один мне.
– Спасибо, – сказал я, принимая. Наши пальцы ненадолго соприкоснулись. Сквозь картон чувствовалось живое тепло, и у меня мурашки побежали по телу. Эта женщина производила на меня какое-то… магическое впечатление.
– Интересная смена выдалась, – заметила Ольга, тоже глядя в окно, где медленно отступала ночь. Голос её был спокойным, чуть усталым. – Тихая, вроде бы. Но… насыщенная. Каждая история – словно головоломка.
– Да, – согласился я, сделав глоток горьковатого, невкусного, но божественного в данный момент кофе. – Сегодня не было громких катастроф, аварий с массовыми поступлениями. Не случилось ни одной драмы. Но были вот эти – тихие катастрофы. Которые разворачиваются внутри человека почти беззвучно. Которые могут стать громкими и необратимыми, если их вовремя не расслышать.
Она кивнула, не отрывая взгляда от светлеющего неба. Мы стояли молча, плечом к плечу, попивая кофе, наблюдая, как чёрный бархат ночи постепенно растворяется, уступая место холодному, будничному рассвету. Я думал о том, что почечная колика, как и тот микроинсульт с «резиновым временем», как и токсический удар от «натуральных» трав, как и тихие предвестники большого инсульта, абсолютно безразличны к нашим обстоятельствам. Болезнь не интересуется, откуда ты, на каком языке говоришь, есть ли у тебя больничный или страховка, боишься ты или надеешься. Она просто приходит. Грубо, несправедливо, внезапно. И наша задача здесь, в этом отделении, полном искусственного света, фонового шума аппаратов и тихих человеческих драм, – успеть услышать её приход, различить шаги в привычном шуме жизни. Даже когда она стучится в дверь едва слышно, почти вежливо.
В конце коридора мелькнула фигура в белом халате. Светлана Берёзка, направляясь, видимо, в ординаторскую, замедлила шаг, кивнула нам, и её губы растянулись в улыбку – мне чуть шире, чуть теплее, чем просто коллеге. Быстрый, лукавый взгляд, полный невысказанного интереса. Ольга, кажется, не заметила этого. Или сделала безупречный вид, что не заметила. Я отпил последний глоток уже остывшего кофе, ощущая, как по телу разливается остаточная, приятная усталость.
Смена заканчивалась. Через полчаса придёт дневная бригада, будет планерка, передача дел. Можно будет ехать домой, в тишину, где нет этого специфического запаха и фонового гула. Но где-то в глубине души уже шевелилось знание: завтра будет новая смена. И снова потребуется находиться начеку, снова слушать и разгадывать. Ведь тишина в приёмном отделении – она самая коварная и обманчивая тишина на свете, никогда не бывает пустой и всегда – предгрозовая.
Так оно и случилось.