Вера не любила Новый год. Не переносила этот навязчивый шум, мишуру, одинаковые поздравления и обязательную радость, будто кто-то сверху приказал всем быть счастливыми именно в эту ночь. Вера не верила в чудеса. Она слишком рано поняла, что в этой суровой и серой жизни всё решают не желания и не добрые слова, а обстоятельства. И что за любым праздником, каким бы ярким он ни был, обязательно приходит утро — холодное, будничное, с привкусом разочарования.
Когда-то, ещё в детстве, Вера пыталась верить в сказку. Ещё совсем маленькой, с аккуратно заплетёнными косичками, она сидела за кухонным столом и писала письмо Деду Морозу. Писала медленно, старательно выводя каждую букву — так, как учила бабушка. Она даже язык слегка прикусывала от усердия. Другие девочки просили кукол, коньки, красивые платья, а Вера долго думала, прежде чем решиться.
Она просила маму. Просто чтобы мама пришла, чтобы взяла за руку и больше никогда не уходила. В этих нескольких неровных строчках было всё её детское одиночество, вся надежда и такая наивная вера в то, что если очень захотеть, то обязательно услышат.
Письмо она сунула в почтовый ящик, и всю ночь почти не спала. Лежала, уставившись в темноту, прислушивалась к каждому звуку. Ей казалось, что вот-вот скрипнет половица, тихонько звякнет колокольчик…
Но ночь прошла, как и обычно, а на школьном утреннике Дед Мороз вручил Вере сладкий подарок — маленький мешочек с конфетами, такой же, как у всех детей. Только другим Дед Мороз приносил ещё и то, о чём они просили. А Вере — нет. Да и тот мешочек бабушка тут же забрала, строго поджав губы.
— От сладкого зубы выпадают, — отрезала она и поставила мешочек на самую верхнюю полку серванта, куда Вера дотянуться не могла.
Вера ничего не сказала. Она уже тогда умела молчать. Просто проглотила обиду, как горькую таблетку, и почувствовала, как внутри что-то сжалось, словно её снова не услышали. С того самого дня она перестала писать письма и ждать чудес.
В школе Вера тихо завидовала одноклассницам. Когда девочки наперебой рассказывали, как ходили с мамами по магазинам, как пекли вместе пироги, как мама хвалила за пятёрки и даже за четвёрки, Вера сидела за партой и делала вид, что очень увлечена учебником. Она знала — ей сказать просто нечего. У неё мамы не было совсем.
Иногда, по вечерам, уже засыпая, Вера всё же позволяла себе мечтать. Осторожно, будто боялась спугнуть эти мысли. Она представляла, что мама обязательно придёт. Что однажды раздастся звонок в дверь, и на пороге появится красивая женщина с добрыми глазами. Скажет, что её заколдовала злая фея, поэтому она так долго не могла вернуться. Но теперь заклятие снято, и они всегда-всегда будут вместе. Вера будет называть её мамой, а та будет гладить по голове, обнимать, спрашивать, как прошёл день. Будет слушать — по-настоящему, не перебивая и не поучая.
Но годы шли. Детские мечты рассыпались, как старые ёлочные игрушки, упавшие на пол и разбившиеся на мелкие осколки. А мамы так и не было.
Была только бабушка. Мария Леонидовна была женщиной строгой и властной. Она не любила лишних слов, не терпела возражений и искренне считала, что ребёнка нужно воспитывать в строгости, иначе «сядет на шею и вырастет неблагодарным». Она всегда знала, как правильно и как неправильно, что можно и что нельзя. А вот обнять, погладить по голове, сказать доброе слово — на такие мелочи бабушка была скупа.
За любую провинность Вера наказывалась. Она стояла в углу до самого вечера, глядя в обои с выцветшими цветами, зубрила уроки до рези в глазах, переписывала диктанты по нескольку раз, пока строчки не начинали сливаться. Бабушка могла долго читать нотации, тяжело вздыхая и качая головой, и в такие моменты Вере казалось, что она — главное бабушкино разочарование, что именно из-за неё мир устроен неправильно и всё идёт не так.
Вера быстро поняла, что спорить бесполезно. Нужно молчать, слушать, кивать. Исполнять все поручения — точно, вовремя, без лишних вопросов. Быть примерной во всём: в учёбе, в быту, в поведении. Лишь бы бабушка не хмурилась, не вздыхала, не смотрела этим тяжёлым, оценивающим взглядом. Она рано научилась взрослым вещам. Варить супы, стирать руками, наводить порядок так, чтобы не к чему было придраться. Рано поняла и другое — слёзы здесь никого не трогают. Если уж плакать, то тихо, уткнувшись в подушку, зажав рот ладонью, чтобы не вырвалось ни звука.
Бабушки не стало, когда Вере исполнилось девятнадцать.
Смерть пришла неожиданно и в то же время, словно давно стояла на пороге. Мария Леонидовна долго болела, но даже лёжа в постели не теряла привычки командовать. Она раздавала указания хриплым голосом и недовольно морщилась, если что-то делалось не так.
Вера ухаживала за ней, как умела. Кормила с ложки, по часам давала лекарства, меняла бельё, убирала в комнате, бегала в аптеку. Всё — аккуратно, точно, без суеты и лишних эмоций. Так, как её научили. Она не позволяла себе жалости — ни к бабушке, ни к себе.
В последние дни Мария Леонидовна почти не вставала. Лежала, глядя в потолок, иногда что-то шептала, словно разговаривала с кем-то невидимым. Вера сидела рядом на низкой табуретке, слушала тяжёлое дыхание и чувствовала странную пустоту внутри. Не было ни слёз, ни паники — только усталость и тревожное ожидание, будто она давно знала, чем всё закончится.
И всё же однажды вечером Вера решилась.
Она долго собиралась с духом, перебирала слова, боялась услышать резкий ответ, боялась снова остаться ни с чем. А потом тихо, почти шёпотом спросила:
— Бабушка… а мама моя… где она?
Мария Леонидовна медленно повернула голову. Лицо её было осунувшимся, серым. Она долго смотрела на Веру, будто взвешивала что-то внутри себя, будто решала, стоит ли открывать дверь, за которой пряталось прошлое. Потом устало закрыла глаза и едва заметно покачала головой.
— Ничего я тебе не скажу, — прошептала она.
Через несколько дней бабушки не стало. Вера осталась одна в пустой квартире, среди старой мебели, гулкой тишины и недосказанных слов, которые теперь уже никогда не прозвучат.
Она не знала, почему и за что мать её бросила. Не помнила ни лица, ни голоса, ни запаха — будто мамы и вовсе не существовало. Только однажды, когда Вера была уже в подростковом возрасте, Мария Леонидовна обронила, как бы между делом, что мать её бросила. Сказала резко, почти зло, и тут же нахмурилась, словно пожалела о сказанном.
С тех пор всякий раз, стоило Вере попытаться вернуться к этой теме, бабушка злилась. Могла резко оборвать, могла демонстративно уйти на кухню, а могла сказать холодно и окончательно:
— Нечего ворошить прошлое. Ничего хорошего там нет.
Вера больше не спрашивала. Она научилась глотать вопросы так же, как когда-то глотала обиды. И бабушку она не винила. Как ни странно, именно рядом с ней Вера выросла собранной, серьёзной, умеющей держать себя в руках. Она рано поняла простую и жёсткую вещь: рассчитывать можно только на себя.
Школу Вера окончила с отличием. Учёба давалась ей легко не потому, что она была особенно одарённой, а потому, что умела терпеть и ждать. Она могла сидеть над учебниками часами, не отвлекаясь, переписывая конспекты ровным почерком. Для неё не существовало слова «потом» — всё нужно было сделать сразу и как следует.
В институт поступила без проблем и там тоже отлично училась. Пока сокурсники гуляли, влюблялись, ходили на вечеринки и жаловались на сессии, Вера сидела над тетрадями и книгами. Она не завидовала им. Просто знала, что ей важнее другое. Зачёты и экзамены она сдавала почти без усилий. Преподаватели ставили её в пример, хвалили за собранность и ответственность. Вера была спокойной, вежливой, всегда готовой поделиться конспектами или объяснить сложную тему. Но близко к себе никого не подпускала. Она привыкла держать дистанцию — так было надёжнее, так было безопаснее.
Получив диплом, Вера быстро нашла работу. Её приняли в хороший, спокойный коллектив и почти сразу оценили: за аккуратность, пунктуальность, умение доводить дело до конца. Она старалась, задерживалась после работы, если было нужно, брала дополнительные задачи, не задавая лишних вопросов. Зарплата была стабильной, и Вера начала постепенно устраивать свой быт. Сделала ремонт в квартире — не роскошный, но аккуратный. Поменялa старую бабушкину мебель на новую, светлую. Купила удобный диван, шкаф, новые шторы. Впервые это пространство стало по-настоящему её.
Иногда, сидя вечером на кухне с чашкой чая, Вера мечтала. Она представляла, как когда-нибудь в этом доме зазвучит детский смех. Как по полу будут разбросаны игрушки, как на стене появятся рисунки, приклеенные скотчем. Вера была уверена: она станет хорошей мамой. Такой, какой самой ей когда-то так не хватало.
Пока на горизонте не было ни мужа, ни даже серьёзного претендента. Да и времени на это Вера особо не оставляла. Но внутри жила уверенность — всё у неё будет. Обязательно. Просто не сразу.
Тем временем приближался Новый год. В коллективе только и разговоров было, что о корпоративе. Обсуждали ресторан, меню, платья, кто с кем пойдёт и кто уже успел купить наряд. Веру даже не приглашали — знали, что она откажется, как всегда. И она была этому даже рада. Радовалась, что её наконец перестали уговаривать и убеждать «хоть раз выбраться».
Работу свою Вера выполняла безупречно, общение поддерживала — могла улыбнуться, пошутить, перекинуться парой фраз. Но вечеринки и прочие, как она считала, глупости проходили мимо неё. Она не чувствовала себя обделённой. Просто это было не её.
Вера была уверена, что и этот Новый год встретит одна. Как всегда. Когда-то, в детстве, она мечтала о шумном празднике: мама рядом, подарки под ёлкой, звонкий смех, запах мандаринов. Но с возрастом мечты растаяли, как снег под ногами. Вместе с ними исчезла и надежда когда-нибудь найти маму. Иногда Веру посещали особенно тяжёлые мысли: а вдруг всё правда? Вдруг никакой злой феи не было, никакого заклятия, а просто женщина, которая не захотела быть матерью.
И вот, возвращаясь с работы тридцатого декабря, Вера неожиданно для самой себя свернула к ёлочному базару. Она вовсе не хотела этого делать — собиралась пройти мимо, как проходила каждый год, не замедляя шага и не оглядываясь. Ёлки, гирлянды, суета — всё это всегда было где-то рядом, но не для неё.
С бабушкой Новый год они почти не отмечали. В доме не было даже ёлки. Мария Леонидовна говорила, что живая — это лишний мусор и осыпавшиеся иголки, а искусственная — и вовсе бессмысленная трата денег и места. Всего неделю постоит, а потом будет пылиться в кладовке. Вера соглашалась. Ей тогда казалось, что так и должно быть. Но в этот раз ноги будто сами остановились.
Вера постояла немного в стороне, наблюдая. Пушистые тёмно-зелёные ветки тянулись вверх, на них мерцали огоньки гирлянд, продавцы переговаривались с покупателями, люди смеялись, тащили пакеты, спорили, какую ёлку взять — повыше или погуще. И вдруг внутри Веры что-то дрогнуло, словно осторожно, несмело проснулось то самое чувство, которое она когда-то давно похоронила в себе.
Она подошла ближе, выбрала небольшую ёлку, взяла её в руки и, вдыхая терпкий хвойный аромат, неожиданно почувствовала детскую радость.
По дороге Вера снова подумала о маме. Мысли пришли сами, без её воли, будто эта ёлка стала ключом к давно запертой комнате. Она вдруг ясно осознала, что даже не знает, как та выглядела. Ни одной фотографии, ни одного снимка — ни в альбомах, ни в ящиках. Словно человек был вычеркнут из её жизни задолго до того, как она научилась помнить и задавать вопросы.
Поднимаясь в лифте, Вера прижимала ёлку к себе и смотрела на своё отражение в зеркальной стенке. Лицо казалось другим — мягче, живее. День вообще был каким-то странным, непохожим на другие. А выйдя из лифта, Вера и вовсе замерла.
У её квартиры стоял Дед Мороз — настоящий, в красной шубе, с белой бородой, с большим мешком за плечами. Он звонил в дверь и терпеливо ждал. Вера несколько секунд просто смотрела, не в силах осмыслить увиденное. Сердце ухнуло куда-то, потом резко забилось. Первой мыслью было — ошибся дверью.
— Простите… — неловко сказала она, — вы, наверное, перепутали квартиру. Это моя.
Дед Мороз обернулся и внимательно посмотрел на неё, словно всматривался не только в лицо, но и в душу.
— А не ты ли девочка Вера, — спросил он, — которая когда-то писала дедушке Морозу очень необычное письмо?
Веру бросило в жар. Она даже рассмеялась растерянно, чтобы скрыть смущение.
— Я уже не девочка, — сказала она. — Хотя Вера, да. А письмо… это было так давно, что тот Дед Мороз, наверное, давно уже на пенсии.
Дед Мороз громко и искренне рассмеялся.
— Пенсии у нас не бывает, — ответил он добродушно. — А время прошло потому, что ты попросила очень необычный подарок. Такие желания не исполняются быстро. Но я детские просьбы без ответа не оставляю. Пусть и с большим опозданием, зато подарок для тебя готов.
Вера покачала головой.
— Вы, наверное, ошиблись, — сказала она уже твёрже. — А если это розыгрыш коллег, то можете быть свободны. У меня совсем нет настроения для таких шуток.
Она потянулась к двери, но Дед Мороз вдруг опустил руку в мешок и достал конверт. Старый, пожелтевший, с немного оборванными краями. Он протянул его Вере.
— А это тогда чьё письмо?
Вера посмотрела на конверт, и у неё перехватило дыхание. Она узнала его сразу. Неровные линии, детский почерк, своё имя. Всё внутри оборвалось. Сердце заколотилось так сильно, что в ушах зашумело.
Она молча выхватила конверт из его рук и, не сказав ни слова, быстро вошла в квартиру.
— Я вернусь завтра, — услышала она за спиной, прежде чем дверь захлопнулась.
Вера прислонилась к ней спиной и долго стояла, не двигаясь, будто боялась упасть. Потом прошла в комнату, села в кресло и положила конверт на колени. Руки дрожали. Наконец, глубоко вздохнув, Вера осторожно разорвала край и достала сложенный листок. Бумага была тонкой, местами помятой, пожелтевшей от времени. Она развернула её и прочитала:
«Дорогой дедушка Мороз, помоги мне найти мою маму. Мне очень плохо без неё. Пусть злая волшебница её вернёт».
Вера заплакала. Так же, как тогда, много лет назад, когда писала это письмо, стараясь не капать слезами на бумагу. Плакала тихо, по-детски, закрывая ладонью рот, чтобы не было слышно всхлипов. Она не понимала, откуда у этого Деда Мороза её письмо. И неужели… неужели он действительно собирался исполнить то самое, давнее желание?
Всю ночь Вера не могла уснуть. Она лежала в темноте, прислушиваясь к редким звукам, и думала о маме. Мысли кружились по замкнутому кругу, возвращались снова и снова, не давая покоя. А вдруг это не шутка? А вдруг всё-таки правда? А вдруг… чудо? Сердце то замирало, то начинало колотиться, как в детстве, когда она ждала скрипа половиц и звона колокольчика. Только теперь ждать было страшнее — слишком многое могло рухнуть, если всё окажется обманом.
Этой ночью Вера так и не уснула. Она встала, сварила себе кофе, долго стояла у окна, обхватив кружку обеими руками. За стеклом медленно светлело небо, город просыпался, а внутри всё ещё жила эта странная, тревожная нереальность. Произошедшее казалось сном, который вот-вот рассеется.
Чтобы не сойти с ума от ожидания, Вера занялась делом. Она достала ёлочные игрушки — самые простые, без вычурности. Наряжала ёлку медленно, аккуратно, будто боялась спугнуть то тёплое чувство, которое поселилось в ней накануне. Развешивала шарики, расправляла ветки, включила гирлянду. Огни мягко зажглись, и комната сразу стала другой — как будто живее. Вера вдруг поймала себя на том, что улыбается, просто так, без причины.
Потом она оделась и отправилась в магазин. Купила платье — светлое, нарядное, совсем не похожее на то, что обычно носила. Купила подарки, красивые коробки, ленты, открытки. Делала всё будто на автомате, не задумываясь, зачем и для кого. Казалось, кто-то незримый вёл её за руку, подсказывал, что именно нужно взять, словно всё уже было решено за неё.
К вечеру Вера привела себя в порядок. Долго выбирала украшения, перебирала их, откладывала, снова брала в руки. Укладывала волосы, внимательно всматриваясь в отражение — и не узнавала себя. Сердце билось тревожно и радостно одновременно.
Когда в дверь позвонили, Вера вздрогнула. На пороге стоял тот самый Дед Мороз, всё такой же, в красной шубе и с доброй улыбкой.
— Ну вот, — сказал он, окинув Веру взглядом. — Совсем другое дело. Красавица. Молодец, что вовремя собралась.
— Куда… собралась? — растерянно спросила Вера.
— Узнаешь, — подмигнул он. — Я жду тебя внизу.
Вера надела шубу и поспешила за ним. Сердце колотилось, ладони вспотели. Внизу её ждало нечто невероятное: у подъезда стояла запряжённая тройка коней, рядом — сказочная карета, словно сошедшая с новогодней открытки. Вера остановилась, не веря глазам.
— Это… настоящее? — прошептала она.
— Самое что ни на есть, — улыбнулся Дед Мороз и помог ей сесть.
Ехали недолго. Вера смотрела по сторонам, не в силах отвести взгляд. Снег искрился, улицы проплывали мимо, дома казались декорациями, будто город вдруг превратился в театр. Всё происходящее было слишком красивым, слишком нереальным, чтобы быть правдой.
Когда карета остановилась у большого, нарядно украшенного дома, у Веры перехватило дыхание. Дверь открылась, и навстречу вышла женщина. Высокая, стройная, с такими же, как у Веры, глазами. Те же черты лица, тот же наклон головы, тот же взгляд — внимательный и чуть настороженный.
— Мама… — едва слышно выдохнула Вера.
Слов больше не понадобилось. Они шагнули навстречу друг другу и обнялись — крепко, отчаянно, будто боялись, что всё исчезнет, стоит только ослабить руки. Обе заплакали — все годы разлуки, вся боль и тоска разом прорвались наружу.
Потом они долго сидели в большой, светлой гостиной. Пили чай, держались за руки, словно боялись отпустить. Арина Васильевна говорила медленно, иногда замолкала, собираясь с силами.
— Я была счастлива, Вера, — начала она. — Мы с твоим папой очень тебя любили. Ты была нашим чудом.
Она рассказывала, как Мария Леонидовна с самого начала не приняла её. Считала недостойной, чужой. Как после гибели Егора настояла, чтобы Арина шла работать, и сама устроила её в магазин к своей подруге. И как параллельно — осторожно, исподволь — настраивала маленькую Веру против матери.
— Мне некуда было идти, — тихо сказала Арина. — Я выросла в детском доме. Терпела всё, ради тебя.
Потом в магазине обнаружилась крупная недостача. Обвинили Арину. Она клялась, доказывала, но её не слышали. И тогда свекровь поставила условие: либо она пишет отказ от ребёнка, либо тюрьма.
— Я выбрала второе, — сказала Арина, глядя Вере прямо в глаза. — Я не могла от тебя отказаться.
Её осудили. А когда она вышла на свободу, узнала, что Мария Леонидовна лишила её родительских прав и оформила опекунство над Верой. Арина пыталась приходить, писала, добивалась встреч.
— Однажды она увидела меня и сказала, что если я ещё раз подойду к тебе, она сделает так, что я снова окажусь за решёткой, — прошептала Арина.
Арина подала в суд. Но всё было против неё: судимость, отсутствие жилья, работы, поддержки.
— Суд решил, что с бабушкой тебе будет лучше, — сказала она тихо. — А мне запретили даже подходить к тебе.
Арина Васильевна рассказала о том, как металась в отчаянии, как искала работу — любую, хваталась за объявления, ходила на собеседования, соглашалась на унизительные условия. На одном из таких разговоров она вдруг устала врать и приукрашивать. Рассказала всё как есть: про судимость, про прошлое, про дочь, которую у неё отняли. Говорила тихо, почти не надеясь на понимание. И вдруг нашёлся человек, который не отвернулся, который смог увидеть в ней не прошлые ошибки, а живого человека. Он дал ей шанс — хорошую должность, нормальную зарплату, возможность начать все сначала.
Когда Арина смогла снимать квартиру и впервые за долгое время почувствовала под ногами хоть какую-то почву, она снова собралась бороться за дочь. Но было поздно. Мария Леонидовна с Верой уже переехали — исчезли, будто растворились.
— Я искала тебя, Вера, — сказала Арина, сжимая её руку. — Всю жизнь искала. И жила только надеждой на чудо.
А год назад, под самый Новый год, в её дверь действительно позвонило чудо. Правда, сначала — по ошибке. Арина Васильевна открыла дверь и растерялась. На пороге стоял мужчина в красной шубе, с мешком за плечами и виноватой улыбкой. Он извинился, сказал, что перепутал квартиру, и уже собирался уходить. Но, оглянувшись, вдруг заметил, какая она грустная, с потухшим взглядом в канун праздника, в пустой квартире, где даже ёлки не было. Он ушёл, но ближе к полуночи снова позвонил.
— Простите… — сказал он тогда неловко. — В одиночестве Новый год встречать не очень правильно… Может быть, вместе встретим?
Так они и познакомились.
Его звали Виталий. Он руководил фирмой по организации праздников, и в тот день один из сотрудников не вышел на заказ, поэтому ему самому пришлось надеть костюм и поехать. Они сидели за столом, пили чай, слушали бой курантов и много смеялись. Легко, просто, будто знали друг друга давно. Очень быстро стало ясно — это судьба. Уже через месяц они расписались.
У Виталия был взрослый сын Никита. Арина переживала, как он её примет, но напрасно. Никита оказался добрым, открытым, сразу стал относиться к ней тепло и уважительно. Они легко нашли общий язык.
Иногда Никита замечал, как Арина вдруг задумывается, уходит в себя, грустит. Однажды он не выдержал и осторожно спросил:
— Арина Васильевна, а вы почему такая печальная бываете?
И она рассказала. Про дочь, про годы поисков, про надежду, которая с каждым годом таяла. И про то, что чудес, наверное, не бывает.
Никита слушал внимательно, не перебивая. Потом задал несколько вопросов — как зовут дочь, сколько ей лет. А выслушав всё, неожиданно улыбнулся и подмигнул:
— Мечты сбываются. Надо просто верить.
Арина тогда решила, что это просто добрые слова поддержки, не более. Поэтому, когда муж однажды сказал ей, что скоро её дочь приедет к ним, она сначала рассмеялась.
— Виталик, не надо так шутить, — сказала она. — Я уже давно не верю в сказки.
Но это была не шутка.
Оказалось, что Никита с отцом когда-то жили рядом с Верой — там, куда она переехала с бабушкой. И однажды Никита увидел, как девочка торопливо пыталась опустить конверт в почтовый ящик. Она засунула письмо не до конца и убежала, а конверт упал в снег. Никита поднял его. Проследил за девочкой, узнал, где она живёт. Он хотел отдать письмо отцу — у Виталия уже тогда было агентство, принимавшее письма от детей. Но, прочитав желание, понял: оно почти неисполнимо.
Никита решил, что когда-нибудь обязательно поможет, и сохранил письмо у себя. А потом жизнь закрутилась, и он почти забыл об этом, пока однажды Арина не рассказала свою историю. Тогда Никита всё вспомнил. Поехал в старый двор, убедился, что Вера всё ещё живёт там. А дальше всё было просто. Он надел костюм Деда Мороза и решил подарить взрослой девочке сказку. Ту самую, которую она ждала всю свою жизнь.
Этот Новый год стал самым счастливым для всей семьи. В большом доме было тепло, светло и весело. Смех, разговоры, объятия, звон посуды. Вера впервые в жизни встречала Новый год по-настоящему. И рядом была мама.
А Никита смотрел на Веру и улыбался. Кто знает, возможно, впереди у них тоже будет своя красивая история. Ведь иногда чудеса всё-таки случаются, особенно под Новый год.
Рекомендую к прочтению:
И еще интересная история:
Благодарю за прочтение и добрые комментарии! 💖