— Да кому ты нужен, дед - сто лет?! — Галина залилась колючим смехом, вытирая руки о засаленный передник. — Был бы ты помоложе, я б ещё поревновала для приличия. А сейчас? Ты в зеркало-то давно смотрелся, жених ненаглядный? Ты ж как старый гриб-дождевик: тронешь — и одна пыль полетит. Сиди уже, не позорься! Ни одна баба на тебя, корявого, и глазом не поведёт, разве что из жалости копеечку подаст.
Семён стоял в дверях кухни, сжимая пальцы так, что костяшки побелели. Ладно бы просто ворчала — к этому он за сорок лет привык. Но сегодня Галя перешла черту.
Утром к ней заскочили подружки, и Семён, ковыряясь в сенях с замком, невольно подслушал их щебет. Галина, выставляя на стол вазочку с абрикосовым вареньем, вещала на всю избу: «Да если б не я, мой-то до сих пор бы в рваных ватниках ходил да матерком лаялся! Это я из него человека сделала, огранила, так сказать, алмаз неочищенный».
«Человека она сделала...» — Семён скрипнул зубами. Она — доярка, у которой в голове только сплетни да жирность молока, — рассуждает о нём, главном ветеринаре в округе! Человеке, который в своё время каждую корову в трёх совхозах по имени знал, которого на «вы» и по отчеству сам председатель величал. К нему из области за советом приезжали, когда мор начинался, а она — «огранила»!
— Значит, не нужен никому, говоришь? — тихо, с какой-то опасной хрипотцой переспросил Семён.
— Не нужен! — отрезала Галина, даже не повернувшись к нему. — Сходи вон лучше, дров принеси, «человек» ты мой. Сидит он, думы думает...
Семён не пошел за дровами. Он развернулся и ушел в холодную горницу, где в старом шифоньере, пахнущем махоркой и нафталином, висела его прошлая жизнь. Он долго рылся в недрах шкафа, пока не выудил его — тёмно-синий костюм, купленный ещё к юбилею области. Пиджак был слегка потёрт на локтях, а брюки немного пахли сыростью, но ткань была добротная, тяжёлая.
Он одевался медленно, торжественно. Натянул чистую рубашку, которую Галя берегла «на похороны», затянул узел галстука, глядя в мутное зеркало. На него смотрел не «старый пень», а Семён Иванович — суровый мужик с умными глазами и волевым подбородком, пусть и заросшим седой щетиной.
— Ты куда это вырядился? — Галина застыла в дверях, увидев мужа в полном параде. — Никак на кладбище собрался, место приглядывать?
— Гулять, Галя, — коротко бросил Семён, поправляя лацканы. — Пойду поищу, может, и правда кто посмотрит. Раз тебе не мил, так, может, другой пригожусь.
Он вышел, громко хлопнув дверью, так что в сенях звякнуло пустое ведро.
Галина постояла минуту, хлопая глазами, а потом махнула рукой.
— Иди-иди! Далеко не уйдешь, ноги-то не казенные, через полчаса приплетёшься, как миленький!
Она вернулась на кухню к подружкам — Зинке, соседке через улицу, и Татьяне, бывшей продавщице. Чай в кружках уже остыл, но варенье было сладким, а новости — горячими.
— Помирились? — поинтересовалась Зинка, прихлебывая из чашки.
— С этим-то? — Галина презрительно фыркнула, усаживаясь на своё место. — Да мы и не ссорились особо. Это он так характер показать пытается, комедию ломает. «Уйду», говорит, «другую найду». Смех один! Кому он нужен, старый пень, в костюме-то своём доисторическом? Его ж моль по дороге съест.
— А если и вправду уйдёт? — вмешалась в разговор тихая и рассудительная Татьяна. — Семён Иванович мужик видный был всегда. И руки золотые, и голова на месте. Зря ты его так, Галка.
— Ой, Танька, не смеши! — Галина махнула рукой. — Для того, чтобы уйти, смелость нужна. А у этого её отродясь не было. Всю жизнь под моей юбкой просидел. Куда он пойдёт? К речке подышать да на лавочке посидеть. К ужину приползёт, хвост поджав.
— Смотри, — уже чуть более серьёзно сказала Зина. — Упустишь мужика, останешься одна под старость лет. Будешь сама телевизору жаловаться. Мужик — он как кот: ласку любит, а если его всё время тапком шпынять, он и в другую подворотню юркнуть может.
— Пускай юркает! — храбрилась Галина, хотя в глубине души что-то неприятно кольнуло. — Хоть отдохну от его кряхтенья.
Дальше разговор потек по привычному деревенскому руслу. Обсудили главу поселения, который, говорят, новую любовницу завёл — помощницу молодую, что из города приехала в коротких юбках. Хаяли её долго и со вкусом. Досталось и новому директору школы — городская фифа, «ну уж совсем запустила образование на селе», дети вон курить за посадкой начали чаще прежнего.
Время за сплетнями пролетело незаметно. Когда за Зинкой и Татьяной закрылась калитка, солнце уже начало клониться к горизонту.
Галина вошла в дом. Тишина. Обычно в это время Семён уже гремел на кухне чайником или телевизор бубнил в комнате. А тут — ни звука. Только муха бьётся о стекло в горнице.
Она присела на табурет, посмотрела на часы. Семёна не было уже четыре часа.
— Ну, дурак... Ну, старый... — проворчала она, но голос прозвучал как-то неуверенно.
Хозяйства они уже не держали — сил не хватало, остались только куры да старая кошка Мурка. Раньше-то, бывало, Семён всё вечерами во дворе возился: то забор подправит, то косу отбивает. А сейчас и правда, без его ворчания и шарканья в доме стало пусто и неуютно.
Темнело быстро, как это всегда бывает в конце августа. Где ночевать-то будет, старый дурень?
Галина зажгла свет в прихожей. В горле поселился комок. Она вспомнила, как Семён уходил — прямой, плечи расправлены, взгляд суровый. И костюм этот...
— Ох, беда мне с ним, — вздохнула Галина.
Надо идти искать. Сама себе не верила, что идёт, но ноги уже несли к шкафу за курткой. На полке в сенях лежал старый алюминиевый фонарик. Галина схватила его, щёлкнула выключателем — тишина. Батарейки сели.
Началась суета. Она дрожащими руками нашла в ящике новые батарейки в упаковке. Долго вертела их в руках, щурясь на значки. Где там плюс, где минус — чёрт разберёт в этих импортных штуковинах!
— Да как же ты... — она чуть не расплакалась, пытаясь запихнуть бочонки в трубку фонарика. Фонарик брыкался, пружинка вылетала. Наконец, со второй попытки, луч света — слабенький, желтоватый — разрезал темноту сеней.
Баба Галя вышла на улицу. Воздух стал прохладным, пахло дымком от чьей-то бани.
— Семён! — позвала она, но голос сорвался, превратившись в тихий хрип. — Сёма!
Она шла по улице, светя фонариком по сторонам. Обошла все лавочки у домов. Пусто. Заглянула в беседку у клуба, где молодёжь иногда собиралась. Только пустая банка из-под газировки блеснула в свете фонаря.
— Куда ж ты подевался, ирод? — шептала Галина, и в сердце её уже не было злости, а только тупая, тягучая тревога. — Ну, старый, ну погоди у меня, найду — все волосы повыдергиваю...
Она дошла до края деревни, где дорога уходила в поле. Фонарик мигнул и погас. Галина потрясла его, стукнула по ладони, но луч не вернулся. Она стояла в полной темноте, и только далёкий лай собак да стрёкот цикад нарушали тишину. И вдруг ей стало по-настоящему страшно. Не за себя — за него. За своего Семёна, про которого она думала, что «никуда не денется».
— Сёмушка... — позвала она в темноте поля, и по щеке, теряясь в морщинах, скатилась первая за много лет слеза. — Сёмушка, ну отзовись, старый ты дурень... я ж пошутила...
Фонарик окончательно сдох. Галина постояла в густой темноте, слушая, как бешено колотится сердце. Страх начал подступать к самому горлу. Куда он мог пойти? В лес? На болото? Да нет, Семён не из таких, чтобы в омут с головой. Он человек рассудительный, приземлённый. Значит, к кому-то прибился.
— К Кольке пошёл, точно! — вслух произнесла Галина, и от собственного голоса ей стало чуточку легче.
Николай был единственным настоящим другом Семёна. Они вместе ещё в школе за одной партой сидели, а потом всю жизнь бок о бок в колхозе лямку тянули. Если Семёну и нужно было куда-то уйти, то только туда.
Галина прибавила шагу. Дом Николая стоял на отшибе, утопая в зарослях сирени и малинника. Галина решительно толкнула калитку — та жалобно скрипнула на всю округу. Она подошла к окну и изо всей силы забарабанила в ставни.
— Коля! Николай! Открывай! Знаю, что вы там заседаете!
Через минуту в глубине дома зажегся тусклый свет, послышалось ворчание, и на крыльцо вышла Нина, жена Николая, кутаясь в байковую кофту.
— Галка? Ты чего по ночам шастаешь? — Нина испуганно уставилась на запыхавшуюся женщину.
— Привет, Нинка, — высокомерно бросила Галина. — Ты, это самое, не пужайся. Ты мне мужика моего позови. Засиделись они с твоим Колей, чести не знают. Скажи, домой пора, хватит лясы точить, завтра дел невпроворот.
Нина на мгновение замерла, переводя взгляд с Галины на пустую темную улицу.
— Гал, ты что, с дуба рухнула? — голос Нины стал жестче. — Не было твоего у нас сегодня. Ни в обед, ни вечером. Да и Коля спит давно, седьмой сон видит. Он сегодня в город на рынок ездил, утомился, бедолага, еле ноги до кровати донёс.
— Нету, говоришь? И не приходил? И рядом с домом вашим не тёрся? Может, в бане у вас спрятался?
— Не было, вот те крест! А что, случилось что-то?
— Так если бы я знала…
— Погоди-ка! Он что, ушёл от тебя? — На лице Нины сначала мелькнуло искреннее сочувствие, но оно тут же сменилось едва заметной, ехидной усмешкой. — А я мужу говорила: уйдёт Семён от Галки!
Галина не выдержала. Она опустилась прямо на край крыльца, закрыла лицо руками и зашлась в глухих, надрывных рыданиях.
Нина тут же осеклась. Ей стало неловко за свою минутную злорадность. Она присела рядом, обняла Галину за вздрагивающие плечи.
— Ну, ну, брось ты, Галка... Чего ты сразу в слезы? Живой он, где ему шляться? Сидит с мужиками где-то.
— Да с кем он может сидеть, если твой дома? — всхлипывала Галина, размазывая слёзы по лицу.
— Ну, не знаю. А куда ему ещё идти?
— Так я, главное, сама его выгнала!
Нина вздохнула.
— Ну и дура ты, Галина, уж прости за прямоту. В наше время бабы мужиками не раскидываются, тем более такими, как Семён.
Нина, понимая, что оставлять Галину в таком состоянии нельзя, накинула платок и пошла провожать её до дома. Всю дорогу она старалась её приободрить.