Переехала за любовью. Получила депрессию
Вода в Исландии пахла тухлыми яйцами — не иногда, а всегда, каждое утро, из каждого крана.
В тот вечер я сидела с чемоданом посреди спальни, половина вещей уже лежала внутри, а муж ушёл в бар четыре часа назад. Я думала: может, дело не в воде. Может, дело в том, что я ненавидела эту страну, но не могла признаться в этом человеку, который здесь родился.
КАК РУССКАЯ ВЫХОДИТ ЗАМУЖ ЗА ИСЛАНДЦА
Лондон, январь 2022 года, конференция по маркетингу. Незнакомый блондин врезался в меня с кофе, извинился на ломаном английском с диким акцентом. Эйнар, 32 года, дизайнер из Рейкьявика, глаза цвета льда, приехал в Лондон на две недели.
Две недели превратились в шесть месяцев переписок, он прилетал в Москву дважды, я в Исландию один раз — на неделю в июне, когда солнце светило круглые сутки, океан сверкал, киты выпрыгивали из воды, а мы жили в люксе отеля. Последний день на чёрном пляже Reynisfjara он встал на колено: "Переезжай ко мне, давай попробуем".
Я вспомнила Москву — съёмная квартира за МКАДом, 45 тысяч зарплата, мама каждые выходные намекала, что мне 29 и часики тикают. Я сказала: да.
ЗАПАХ
Август 2022, я прилетела с двумя чемоданами в квартиру 35 метров — минимализм, окно на главную улицу. Первые три дня были идеальными: мы готовили вместе, гуляли по набережной.
Как только я включила душ, и меня накрывало запахом серы, болота, гнили. Загуглила: "Iceland hot water smells bad". Ответ: геотермальные источники, через неделю перестанешь замечать. Прошло два года — я не перестала.
СЕНТЯБРЬ-ОКТЯБРЬ: РАБОТА И ПЯТНИЦЫ
Резюме в 40 компаний, четыре ответа, два собеседования, ноль предложений. На втором собеседовании исландка лет сорока спросила, как долго я планирую оставаться в стране, я ответила, что постоянно, мой партнёр исландец, она кивнула с каменным лицом. Через неделю пришёл отказ.
В октябре позвонила турфирма — требовался контент-менеджер, 450 тысяч крон (3000 евро), я согласилась. Первая неделя прошла в улыбках и welcome, на второй неделе в обеденный перерыв я села с контейнером гречки к коллегам, которые говорили на исландском и смеялись, а я ела молча, улыбалась и не понимала ни слова.
Через месяц начала различать: "rússneska" (русская), "hún..." (она...), и однажды встала посреди обеда, ушла в туалет и сидела в кабинке с трясущимися руками.
Первая пятница октября Эйнар собирался к друзьям в бар, спросил, хочу ли я пойти, я согласилась. Бар Kaffibarinn, его друзья поздоровались по-английски, через три минуты переключились на исландский, Эйнар заметил через десять минут и попросил говорить на английском.
Кто-то спросил, как мне Исландия, я ответила "beautiful", все кивнули, кто-то рассмеялся: "Yes, cold but beautiful, haha!" — и вернулись к исландскому.
Через час я сказала, что устала, и ушла одна по холодной улице, вернулась в квартиру, легла на диван и смотрела в потолок до трёх ночи, пока Эйнар не вернулся пьяным и не заснул рядом за минуту. Между нами был метр, но ощущался он как километры.
Пятницы стали паттерном — он уходил, я оставалась, он возвращался поздно, я делала вид, что сплю.
НОЯБРЬ: ЗВОНОК МАМЫ
Середина ноября, мама по видеосвязи спросила, почему я такая грустная, я ответила, что устала, она сказала: "Не ври". Меня прорвало — я плакала некрасиво, со всхлипами, дрожью, говорила, что не могу здесь, что тяжело, что устала.
Мама сказала: "Приезжай домой", я ответила, что не могу, потому что если уеду — значит сдалась, значит слабая. Она тихо произнесла: "Уехать — не слабость", но я не слышала, потому что в голове уже звучало: "Ты должна справиться".
Эйнар зашёл, увидел мои слёзы, спросил: "Опять?", я кивнула. Он сел, обнял, а я сидела как каменная, не могла ответить на объятие. "Не знаю, как помочь", — сказал он, я ответила, что тоже не знаю. Мы сидели десять минут молча, потом он встал и ушёл.
ДЕКАБРЬ: РОЖДЕСТВО
Двадцатого декабря Эйнар сообщил, что мы едем к родителям в Акюрейри на неделю. Шесть часов на машине через снег, горы и ни одного дерева, он спросил: "Красиво, правда?", я ответила "да" и солгала — не красиво, безжизненно.
Дом родителей встретил тёплыми объятиями для сына и вежливым кивком для меня. Ужин прошёл на исландском, я ела копчёное мясо hangikjöt с непривычным вкусом, улыбалась, когда все смеялись, а Эйнар изредка переводил: "Мама спрашивает про работу", потом десять минут на исландском, потом снова: "Гудрун рассказывала про Испанию".
Через час я встала, извинилась, сказала, что устала, Эйнар зашёл через полчаса и спросил, что случилось. Я ответила, что правда устала, он вздохнул и лёг на свою кровать отвернувшись — мы спали в одной комнате на разных кроватях.
Двадцать четвёртого декабря, рождественский ужин, пятнадцать родственников, все на исландском, громко, весело, а я сидела в углу с бокалом сухого и улыбалась. Через час Эйнар предложил выйти прогуляться, мы вышли в снег и темноту, из дома доносились голоса и смех. Он сказал тихо: "Может... может, тебе стоит домой? В Москву, хотя бы на время".
Я ответила: "Нет, если уеду — не вернусь, и ты это знаешь", он кивнул, и мы зашли обратно, улыбались, делали вид, что всё хорошо.
ЯНВАРЬ: РАЗГОВОР
Мы вернулись в Рейкьявик, квартира встретила запахом серы из крана. Эйнар вышел из душа и сказал: "Катя, давай поговорим". Спросил, что мне нужно, может, найти друзей, русских?
Я ответила, что встречалась в декабре с тремя девушками из чата экспатов, весь вечер они жаловались на погоду, цены, исландцев, и одна сказала: "Первые три года — самые сложные, потом привыкаешь к тому, что всегда будешь чужой, даже через двадцать лет всегда будешь русская жена исландца".
Эйнар сказал, что это неправда, а я ответила: "Ты не знаешь, каково быть чужой в твоей стране, понимаешь?" Он спросил: "Тогда что делать?", я ответила: "Ничего, ты ничего не можешь сделать, это моя проблема".
Я зашла в ванную, закрыла дверь, включила воду, села на пол. Сидела час. Он не постучался.
ФЕВРАЛЬ: ЧЕМОДАН
Десятое февраля, пятница, Эйнар ушёл в бар, я осталась одна и скроллила соцсети — подруги в Москве смеялись в кафе, обнимались на девичнике, шестеро девчонок в одном кадре. Я встала, пошла к шкафу, достала чемодан и начала складывать — футболки, джинсы, белье, косметику, методично, одну вещь за другой.
Чемодан был наполовину собран, я села на пол рядом и подумала: если доложу до конца — уеду. Сидела час, два, в полпервого ключ в двери, Эйнар зашёл, увидел меня, чемодан, вещи. Остановился.
"Ты уезжаешь", — сказал он, я кивнула. Он снял куртку, подошёл, сел на пол рядом, долгая тишина, потом тихо: "Я знал, знал с декабря, видел в твоих глазах". Я спросила, почему молчал, он ответил: "Думал, если не говорить вслух — может, не случится".
Я посмотрела на него — под глазами тени, морщины, которых не было полгода назад. "Ты тоже страдаешь", — сказала я, он кивнул, я спросила почему не сказал, он ответил: "Потому что ты оставила всё ради меня, я не имею права жаловаться".
Меня прорвало: "Но я не справляюсь! Ты видишь!" Он крикнул в ответ: "Вижу! И не знаю, что делать! Говорю — к психологу, ты отказываешься, говорю — хобби, ты отказываешься, друзья — отказываешься! Я пытаюсь помочь, но ты отталкиваешь!"
"Потому что не поможет! Психолог не поможет! Это твоя страна, где темно, где холодно, где вода воняет, где я никогда не буду своей!" — я кричала.
"Тогда уезжай!" — крикнул он впервые за всё время. "Уезжай! Я не держу!"
Мы сидели, тяжело дышали, потом он произнёс тихо: "Ты меня больше не любишь". Я открыла рот, закрыла. "Не знаю", — ответила.
Он кивнул, слёзы на щеках. "Останься, ещё три месяца, попробуем по-другому", — сказал он, я спросила как, он ответил: "Я перестану ходить по пятницам, буду больше дома". Я сказала: "Эйнар, ты не должен менять свою жизнь ради меня", он ответил: "Почему нет? Ты изменила свою ради меня".
Мы сидели на полу рядом с чемоданом до утра. "Три месяца, но не обещаю", — сказала я. "Знаю", — ответил он.
МАРТ-АПРЕЛЬ: ПОПЫТКИ
Он держал слово — первые четыре пятницы дома, мы смотрели фильмы, он на одном конце дивана, я на другом. Я видела, как он смотрел на телефон, когда друзья писали, хотел ответить, но откладывал. Из-за меня. И это давило сильнее, чем когда он уходил.
Я записалась на курсы исландского, через месяц умела сказать: "Góðan daginn", "Takk fyrir", "Ég heiti Katya". Эйнар улыбался: "Mjög gott!", я не знала, что это значит, но улыбалась в ответ. На работе в апреле Сигрун сказала что-то на исландском, я поняла, ответила, она удивилась: "Vel gert!"
Я вернулась домой, рассказала Эйнару, он обрадовался: "Видишь? Прогресс!", я ответила "да", но голос был пустой.
МАЙ: РАЗРЫВ
Тридцатого мая Эйнар вернулся из бара в десять вечера, пах пивом. "Был с Дэйвом, извини", — сказал он, я ответила: "Ты обещал не ходить". Он сел: "Знаю, но... я не справляюсь, Катя".
"Что?" — спросила я, и он продолжил: "Не справляюсь, пытаюсь быть дома — ты всё равно грустная, учу тебя исландскому — ты всё равно чувствуешь себя чужой, я устал, устал чувствовать себя виноватым за то, что я исландец".
"Хватит!" — крикнул он. "Я больше не могу! Уезжай!"
Я взяла куртку и ушла.
Я шла по Laugavegur мимо смеющихся туристов с фотоаппаратами, шла сквозь них невидимая. Зашла в кафе, заказала чай за 800 крон, достала телефон и открыла чат с мамой. Написала: "Мам, я возвращаюсь домой", посмотрела на сообщение, палец над кнопкой отправки. Не нажала.
ИЮНЬ: ЗВОНОК
Седьмого июня я шла с работы, телефон зазвонил — незнакомый номер, московский код. "Екатерина Сергеевна? Анна из агентства 'Прайм Маркетинг', мы получили ваше резюме полгода назад, сейчас открылась позиция руководителя отдела контента, 180 тысяч плюс бонусы, рассматриваете возвращение в Москву?"
Я остановилась посреди улицы. "Я... дайте подумать", — сказала я, она ответила: "До пятнадцатого, после начнём приглашать других кандидатов". Я повесила трубку и стояла на тротуаре, пока люди обходили меня.
Работа в Москве, 180 тысяч, возвращение домой.
Я пришла домой, Эйнар был на кухне, повернулся с осторожной улыбкой. "Мне звонили из Москвы, работа, хорошее предложение", — сказала я, он замер, не обернулся. "Поедешь?" — спросил он, я ответила: "Не знаю".
Он обернулся: "Катя, я скажу одно — если останешься, должна остаться для себя, не для меня, потому что если останешься ради меня — будешь винить за каждый плохой день, и это разрушит нас".
"А если уеду?" — спросила я, он ответил: "Тогда отпущу". Я сказала: "Вот так просто?", он покачал головой: "Нет, не просто, но отпущу, потому что люблю, а любовь — это отпускать, когда нужно".
Я встала, обняла его, он обнял крепко в ответ, я чувствовала тепло, привязанность, привычку. Но любовь ли это была?
Пятнадцатое июня, крайний срок, шесть утра, я сидела у окна с чаем. Эйнар вышел из спальни: "Решила?", я покачала головой. "Хочешь, я решу за тебя?" — спросил он, я удивилась: "Что?", он продолжил: "Скажу — уезжай или останься, чтобы тебе не мучиться".
"И что скажешь?" — спросила я после долгой паузы.
"Уезжай", — сказал он тихо.
Сердце сжалось. "Почему?" — прошептала я, и он ответил: "Потому что смотрю на тебя полгода, вижу, как угасаешь, как перестала смеяться, это не жизнь, это выживание, и я не хочу, чтобы женщина, которую люблю, просто выживала".
"Но ты хочешь, чтобы я осталась", — сказала я, он кивнул: "Хочу, но не так, не из жертвы, через год ты проснёшься и подумаешь — а что если бы я тогда уехала? — и это убьёт нас".
Он поцеловал меня в макушку: "Звони им, соглашайся".
Десять утра, я набрала номер Анны. "Екатерина, здравствуйте!" — ответила она бодро, я сказала: "Здравствуйте, я... согласна, когда выходить?", она радостно: "Двадцать пятого июня, документы вышлем сегодня".
Я повесила трубку, посмотрела в окно на серые дома Рейкьявика и океан вдали. Встала, пошла к шкафу, достала чемодан.
ДВАДЦАТОЕ ИЮНЯ: АЭРОПОРТ
Восемь утра, Эйнар вёз меня в аэропорт, мы ехали молча, радио выключено, только звук мотора. Подъехали к терминалу, он припарковался, мы вышли, он достал чемодан из багажника, мы стояли у машины.
"Значит, вот и всё", — сказала я, он кивнул. "Спасибо за всё, за то, что пытался", — продолжила я, он ответил: "Ты стоила попытки".
Мы обнялись надолго, я чувствовала, как его плечи вздрагивают, он плакал. "Эйнар..." — начала я, он перебил: "Уходи прямо сейчас, иначе попрошу остаться, а я обещал не просить".
Я хотела сказать: "Проси, попроси, и я останусь", но молчала, потому что если останусь — через полгода мы снова будем здесь, у этого же аэропорта, с тем же чемоданом.
Я взяла ручку чемодана. "Прощай, Эйнар", — сказала я, он ответил: "Прощай, Катя".
Три шага. Пять. Десять. Я не оглянулась. Зашла внутрь.
Регистрация, девушка попросила паспорт, я достала и отдала. "Багаж сдавать?" — спросила она, я посмотрела на чемодан, в нём была вся моя исландская жизнь. "Да", — ответила я и поставила на ленту, чемодан уехал, теперь точно не вернусь.
Паспортный контроль, зона вылета, я села у окна и смотрела на взлётную полосу. Телефон завибрировал — сообщение от Эйнара: "Я уехал, не мог смотреть, как улетает твой самолёт, береги себя, всегда".
Руки тряслись, я написала: "И ты, спасибо за всё, ты был прав — я не жалею, прощай". Отправила и заблокировала телефон.
Объявили посадку, я встала, пошла к выходу — коридор, трап, самолёт. Место у окна, я пристегнулась, рядом села семья с детьми, девочка лет пяти спросила по-исландски: "Við förum heim?" (Мы едем домой?), мама ответила: "Já, elskan" (Да, дорогая).
Я смотрела в иллюминатор — мотор запустился, разбег, быстрее, быстрее, мы оторвались от земли, набирали высоту. Я смотрела вниз: Рейкьявик становился меньше, океан, горы, чёрные пляжи. Исландия. Облака закрыли всё.
Я закрыла глаза и думала: я бросила человека, который любил меня, который менял себя ради меня, который отпустил, потому что любил. Думала: может, проблема была не в Исландии, может, проблема была во мне, в том, что я не умею принимать жертвы, не умею быть благодарной, не умею любить сильнее, чем себя. Или может, просто нельзя построить жизнь на одной любви — нужна ещё страна, язык, корни. Или я просто трус.
Стюардесса прошла мимо: "Что будете пить?", я ответила: "Воду, пожалуйста". Она принесла пластиковый стакан, я пила — впервые за год вода не воняла, впервые за год я могла дышать.
Самолёт летел на восток, в Москву, домой, или туда, что когда-то было домом.
Я не знала, что меня ждёт — новая работа, старые друзья, мама. Не знала, правильно ли я поступила. Но знала одно: я выбрала себя. Может быть, впервые в жизни.
Я достала телефон, последний раз проверила — никаких сообщений. Эйнар молчал. Я тоже. Открыла заметки и написала:
"Любить кого-то недостаточно. Нужно ещё любить место, где этот кто-то живёт. Иначе любовь съест тебя. Медленно. По кусочку. Пока не останется ничего.
Я уехала из Исландии не потому, что разлюбила его. Я уехала потому, что полюбила себя больше, чем идею быть с ним любой ценой.
И это не эгоизм. Это выживание."
Я закрыла заметки, откинулась на спинку кресла. За окном облака. Где-то внизу — Исландия, Эйнар, квартира с запахом серы, пятницы в баре, чужой язык. Где-то впереди — Москва, неизвестность, начало.
Я закрыла глаза. Самолёт летел дальше. Я летела домой. Наконец.
КОНЕЦ
P.S. Через три месяца
Я открыла соцсеть, скроллила ленту и остановилась. Фото Эйнара с девушкой — блондинка, исландка, улыбка до ушей. Подпись: "Fyrsti dagur sumars" (Первый день лета).
Я смотрела долго. Внутри было странное чувство — не боль, не ревность. Облегчение. Он отпустил. Я отпустила.
Я закрыла приложение и пошла на встречу с подругами в парк Горького. Жарко, июль, мы смеялись, говорили по-русски, понимали друг друга без переводов.
Кто-то спросил: "Жалеешь, что вернулась?"
Я подумала. "Нет. Жалею, что уехала туда. Но не жалею, что вернулась".
"А любовь?"
"Любовь была. Настоящая. Но её оказалось недостаточно".
Я кивнула и допила кофе. Впервые за два года мне не хотелось плакать. Впервые за два года я дышала свободно.