В жизни каждой женщины наступает момент, когда звук закрывающейся двери звучит как выстрел в упор. Разница лишь в том, по какую сторону порога ты стоишь.
— Уходи и не возвращайся, — Слава стоял в дверях, картинно скрестив руки на груди.
Боже, как я раньше не замечала, насколько этот жест у него отрепетирован? Он смотрел на меня так, будто я — не жена, с которой он прожил пять лет, а бракованный товар, который наконец-то удалось сбагрить по гарантии. В его глазах не осталось ни капли той патоки, которой он заливал мне уши, когда мы только поженились.
— Я устал, Диана. Ты стала... душной. Скучной. Вечно это твое «как прошел день» и котлеты по расписанию. Мне нужен драйв, а не домашние тапочки.
Драйв. Какое красивое слово для человека, который последние три года «искал себя», лежа на диване, пока я впахивала на двух работах в этой бешеной Москве. Я смотрела на него и чувствовала, как внутри что-то с тихим хрустом лопается. Знаете, так лопается тонкий лед под ногами, когда ты понимаешь: все, приплыли.
В руках я сжимала ручку старого чемодана. Того самого, с которым когда-то переезжала к нему, полная надежд на «долго и счастливо». В горле стоял ком — горький, колючий, со вкусом невыплаканных слез и невысказанных обид. Мне хотелось кричать. Напомнить ему, как я продала свою «Мазду», чтобы закрыть его идиотские долги по очередному «стартапу». Как его мамочка, Валентина Васильевна, при каждом удобном случае напоминала мне, что я «пришла на все готовое», хотя «готовое» состояло из облезлых обоев и вечных Славиных амбиций.
— Слава, на улице ливень... — голос мой подвел, сорвавшись на унизительный шепот. — Мне даже до мамы не добраться, метро уже закроется, пока я дотащусь с этим...
— Такси вызовешь. Или пешком прогуляешься, освежишься, — он усмехнулся. — Ключи в почтовый ящик брось. Счастливо оставаться в прошлой жизни, Диана.
Щелчок замка. Этот звук ударил меня в спину больнее, чем если бы он меня ударил наотмашь. Я осталась стоять на грязном кафеле подъезда. Пахло пылью, чьей-то пережаренной рыбой и безнадежностью. Москва за окном на лестничной клетке ревела потоками воды, смывая остатки моей гордости.
Я опустилась прямо на чемодан. Двадцать девять лет. Ни жилья, ни машины, три тысячи рублей в кошельке и статус «отработанного материала». И знаете, что было самым странным? Я выдохнула. Впервые за годы я не ждала, что сейчас дверь откроется и мне прилетит очередное замечание о том, что я «недостаточно вдохновляю».
Свобода оказалась на вкус как дешевый вокзальный кофе — горькая и обжигающая.
Я просидела так минут десять, тупо глядя на облупленную краску на стене. В голове пульсировала одна мысль: «Где я свернула не туда? Когда я разрешила превратить себя в обслуживающий персонал для его эго?».
Тишину взорвал резкий звонок домофона. Потом еще. И еще — настойчиво, истерично. Слава открыл дверь своей — теперь уже только своей — квартиры. Наверное, ждал пиццу. У него же «драйв», ему нужно подкрепиться после такого эпичного расставания.
Лифт со скрежетом остановился на моем этаже. Двери разъехались, и из них вылетела девица. Яркий дождевик, растрепанные волосы и... автомобильная люлька в руках. Она пронеслась мимо меня, забившейся в угол за мусоропроводом, как мимо пустого места. И начала колотить в дверь Славы.
Тот выскочил, уже набрав воздуха в легкие, чтобы снова орать на меня, но осекся.
— На, забирай сокровище! — девица буквально впихнула люльку ему в живот. — Я больше не могу! Он орет вторую неделю, у меня крыша едет. Ты отец — ты и разбирайся. А я жить хочу! Мне двадцать два, Слава! У меня чартер на Кипр через четыре часа, я не собираюсь гробить молодость на подгузники!
— Юля?! Ты что несешь?! Какое сокровище? Какой отец?! — Слава заверещал так, что у меня заложило уши.
— Твое, дорогой, твое. Вспомни прошлый август, ту турбазу, куда ты ездил «проветрить голову от семейной рутины». Тесты пришлю, если не веришь. Хотя посмотри на него — такой же противный, когда злится. Чао!
Она развернулась на каблуках и почти бегом бросилась к лестнице. Слава стоял с младенцем на вытянутых руках, как будто ему вручили активированную бомбу. Из-под пледа донеслось кряхтение, а потом... Боже, этот звук я не забуду никогда. Ультразвуковой крик маленького, голодного и брошенного человечка.
— Эй! Вернись! Юля! Я не умею! — заорал мой «герой драйва» в пустоту пролета.
Он обернулся и увидел меня. В его глазах застыл такой первобытный, жалкий ужас, что мне на секунду — клянусь, всего на секунду! — стало его жаль. Но это была та самая жалость, которую испытываешь к таракану, попавшему в мыльную воду.
— Диана... Диночка... — он сделал шаг ко мне, нелепо качнув люльку. — Ты слышала? Это бред какой-то. Помоги, а? Он же орет. Сейчас соседи полицию вызовут. Ты же женщина, ты знаешь, что делать...
В этот момент сверху послышался топот. Валентина Васильевна, наша «семейная совесть» в махровом халате, уже летела вниз, почуяв запах скандала.
— Славочка, что случилось? Что за крики? — она замерла, переводя взгляд с сына с младенцем на меня, сидящую на чемодане. — Это что еще за подкидыш? Диана, ты что, решила нам чужого ребенка подсунуть, чтобы Славу удержать?!
Я даже не нашлась, что ответить. Уровень абсурда зашкаливал.
— Мама, это не Диана... Это Юля принесла... Мой он, кажется, — пролепетал Слава.
Свекровь схватилась за сердце, но быстро сориентировалась. Ее глазки, всегда искавшие виноватого, пригвоздили меня к стене.
— Диана! Ну чего сидишь, как неродная? Видишь — мужчине плохо, ребенок заходится! Живо в дом, посмотри, что там с ним. Может, обделался, или голодный. Ты же жена, ты обязана помочь! Слава, заноси его в квартиру, простудишь!
Я медленно поднялась. В голове стало удивительно звонко и чисто. Я смотрела на них — на этого взрослого младенца Славу и на его мать, которая уже начала строить всех вокруг своей «заботой».
— Ну! — прикрикнула свекровь. — Заходи! Поможешь нам, а завтра разберемся. Не бросать же дитя!
Я посмотрела на дверь. На ту самую дверь, через которую меня выставили как мусор. Посмотрела на Славу — жалкого, испуганного, лишенного всякого «драйва».
— Нет, Валентина Васильевна, — сказала я тихо, но так, что ребенок на секунду замолк. — Я теперь ваше прошлое. Скучное, душное и совершенно свободное. Сами, все сами.
Я подхватила чемодан и пошла к лифту.
— Ты куда?! — взвизгнул Слава мне вдогонку. — Диана! Он же плачет! Ты что, не человек?!
— Человек, — ответила я, не оборачиваясь. — Впервые за пять лет — живой человек.
Лифт закрылся. Я вышла под холодный московский дождь, и... улыбнулась. У меня не было плана. У меня не было дома. Но у меня больше не было их.
***
Москва в дождь похожа на злую мачеху — холодная, равнодушная и вечно куда-то спешащая. Я брела по тротуару, таща за собой чемодан, который с каждым метром становился тяжелее на тонну. Мои любимые ботильоны, купленные на распродаже, окончательно сдались и начали хлюпать.
Я зашла в круглосуточную аптеку. Не за таблетками — просто чтобы не превратиться в мокрый памятник собственной глупости. Внутри пахло антисептиком и стерильной чистотой. Я стояла у витрины с гематогеном, пытаясь унять дрожь в руках, и тут мой взгляд упал на доску объявлений. Среди рекламы «чудо-мазей» от радикулита висел клочок бумаги: «Требуется сиделка с проживанием, срочно. Бабушка вредная, зато комната большая».
— Вредная бабушка? — прошептала я. — После Валентины Васильевны мне и черт не страшен.
Я сорвала листок. Это был мой спасательный круг.
Дом оказался классической сталинкой в районе Университета. Высокие потолки, тяжелые дубовые двери и тот самый специфический запах старой Москвы: книги, нафталин и немного валерьянки. На пороге меня встретила женщина, похожая на престарелую королеву в изгнании. Сухонькая, с идеальной осанкой и взглядом, который прошивал насквозь.
— Сиделка? — Антонина Марковна смерила мои старые кроссовки (пришлось переобуться в подъезде) таким взглядом, будто я притащила в ее замок кусок болотной тины. — Скорее, побитая собака. Проходи, не мочи паркет. И запомни: я не терплю соплей, жалоб на жизнь и плохо сваренного кофе.
Я зашла. Мне было все равно. Моя комната действительно оказалась огромной, с окном во двор и старым бюро, на котором так и хотелось написать мемуары о том, как я прос.ала пять лет жизни.
Но выдохнуть мне не дали. Через два часа мой телефон, который я забыла выключить, начал вибрировать так неистово, что едва не спрыгнул с тумбочки. Слава. Кто же еще.
«Диана, возьми трубку, черт тебя дери! Он орет! Он не затыкается! Мать в обмороке, у нее давление сто восемьдесят! Ты должна приехать и покормить его, мы не знаем, чем! Это твоя обязанность как жены!»
Я смотрела на экран и чувствовала... ничего. Знаете, это удивительное состояние, когда внутри выгорает все дотла, и остается только чистая, звенящая пустота. Обязанность? Обязанность жены — это когда тебя ценят. А когда тебя выставляют за дверь с чемоданом, любая обязанность превращается в прах.
— Кто это там так настойчиво желает твоей крови? — Антонина Марковна появилась в дверях кухни, опираясь на трость с набалдашником в виде головы льва.
— Муж... бывший. — Я швырнула телефон на кровать. — Требует, чтобы я приехала спасать его от внезапного младенца и его мамы.
Старушка вдруг усмехнулась, и эта усмешка была на удивление молодой и дерзкой.
— Слава твой — никчемный бабник и маменькин сынок, это я еще по школе помню. А уж мать его, Валька... Помню, как она у меня в девятом классе сочинение украла, чтобы медалисткой стать. Всю жизнь на чужом горбу в рай ехала.
Я замерла. Мир вдруг схлопнулся до этой кухни с синими изразцами.
— Вы... вы знаете Валентину Васильевну?
— Деточка, я тридцать лет в их школе завучем отпахала. Я знаю, сколько скелетов зарыто у них в палисаднике. Валька — профессиональная жертва, которая жрет всех вокруг. И тебя бы сожрала, если бы ты не сбежала. Хотя, судя по твоему виду, она уже начала десерт.
Следующие три дня превратились в осаду крепости. Слава сменил тактику: сначала умолял, потом угрожал судом за «оставление в опасности» (какой, к черту, опасности, если там бабушка-генерал и он сам?), а на четвертый день под окнами возникла сама Валентина Васильевна.
Я видела ее из окна. В своем бежевом пальто «от кутюр», которое я помогала ей выбирать, она выглядела нелепо на фоне старых московских двориков.
— Выходи, дрянь! — кричала она, забыв про маску интеллигентности. — Бросила Славочку с чужим выродком! Ты обязана нам помочь, ты в нашей квартире пять лет на халяву жила! Мы тебя облагодетельствовали!
Антонина Марковна медленно, с каким-то садистским удовольствием подошла к окну. Она открыла форточку и, не говоря ни слова, вылила вниз стакан ледяной воды. Прямо на безупречную укладку моей бывшей свекрови.
— Валя, ты как была истеричкой, так и осталась, — звонко крикнула старушка. — Помнишь, за что я тебя из комсомола чуть не выперла? Хочешь, я твоей нынешней «высокосветской» компании напомню, откуда у твоего покойного мужа взялись деньги на первый бизнес? Там ведь не только налоги, там уголовка чистой воды, дорогая.
Свекровь внизу осеклась. Ее лицо пошло такими багровыми пятнами, что я испугалась — не за нее, а за паркет Антонины Марковны, если старушку хватит удар. Она узнала голос. Узнала эту стальную интонацию женщины, которая видела ее насквозь еще в пятнадцать лет.
— Антонина Марковна? Вы... вы что здесь делаете?
— Дианку воспитываю. Настоящую женщину из нее делаю, а не прикроватный коврик, об который ты привыкла ноги вытирать. Проваливай, Валя, пока я не достала ту самую папочку из архива. У меня память хорошая, и друзья в прокуратуре еще остались.
Вечер того дня был странным. Мы пили коньяк — настоящий, армянский, из запасов покойного мужа Марковны.
— Слушай меня, Диана, — сказала она, прищурив желтоватые, как у коршуна, глаза. — Слава твой сегодня бизнес-встречу завалил. Младенец орал так, что инвесторы разбежались. Он к тебе еще приползет. И вот тогда ты должна будешь решить: ты человек или бесплатное приложение к его проблемам. Он предложит тебе все. Но помни: он предложит это только потому, что ему больно и страшно. Не тебе. Ему.
Ночью Слава позвонил снова. Но голос... голос был другим. Ни криков, ни команд. Жалкое, липкое поскуливание, от которого меня чуть не стошнило.
— Дианочка... Прости меня. Я был полным кретином. Тот ребенок... Юля его забрала. Представляешь? Сказала, что просто хотела меня проучить, что он не мой. Она аферистка! Но я все осознал. Мне без тебя дышать нечем. Я квартиру на тебя перепишу, клянусь! Только вернись. Мама... мама согласна извиниться. Пожалуйста, Диана. Я пропаду. У меня счета арестовали, я что-то не то подписал в панике, мне нужна твоя голова, твой разум... Помоги мне в последний раз, и мы начнем с чистого листа.
Я слушала его и понимала: вот он, момент истины. Он на дне. Он готов на все. И самое страшное — внутри меня, где-то очень глубоко, шевельнулась эта проклятая женская жалость. Та самая, которая заставляет нас спасать алкоголиков, бабников и подонков, забывая о себе.
Я стояла перед дверью, которая еще неделю назад была моим персональным адом. В кармане жгли пальцы ключи — Слава сам привез их мне к подъезду Антонины Марковны, едва не лобызая мои мокрые ботильоны. Он выглядел жалко: серый, помятый, с бегающими глазами. Настоящий «король драйва», у которого закончился бензин.
— Заходи, Диночка, заходи, родная! — Валентина Васильевна выпорхнула в прихожую, натянув на лицо такую приторную улыбку, что у меня заболели зубы. — Мы тут со Славочкой чаю заварили, с твоим любимым бергамотом... Нам так тебя не хватало. А ребенок — ну, ошибка вышла, Юлька та еще аферистка, хотела на святом честном имени Славика нажиться! Главное, что семья снова вместе.
Слава сидел на кухне, обложившись папками.
— Диан, ты все подписала у нотариуса? — он с надеждой заглянул мне в глаза. — Юрист сказал, что раз счета под арестом из-за того иска... в общем, переписать квартиру на тебя — единственный шанс ее не потерять. Ты же понимаешь... это временно. Потом назад переоформим, как все уляжется. Ты же своя, ты не предашь. Ты же у нас святая.
Я молча прошла в комнату. Провела рукой по спинке дивана, за который я лично выплачивала кредит два года, экономя на нормальной косметике и обедах. Посмотрела на пустые стены. Пустота внутри меня окончательно превратилась в лед. Знаете, в такой прозрачный, крепкий лед, который не разбить даже кувалдой.
— Подписала, Слава. Все документы уже в реестре. Поздравляю, — я вытащила из сумки свежую выписку, пахнущую типографской краской и моей новой жизнью. — С сегодняшнего дня эта квартира принадлежит мне. Единолично. Как дарственная. Без права раздела.
— Ну вот и славно! — Валентина Васильевна всплеснула руками, уже прицеливаясь к моей сумке, чтобы проверить, не принесла ли я чего вкусненького. — Теперь садись, поешь. А я пойду в свою комнату, прилягу, а то давление от этих переживаний...
— Ваша комната, Валентина Васильевна, теперь в другом месте, — я медленно повернулась к ней. — Слава, напомни маме, где она прописана? Ах да, в той обшарпанной однушке в Капотне, которую вы хотели сдавать, чтобы «добавить драйва» в бюджет. Помните?
Слава медленно встал. Его лицо начало наливаться тем самым багровым цветом, который я раньше так боялась.
— Диана, ты что несешь? Это моя квартира! Мой отец ее получал! Ты просто... ты просто временный держатель, мы так договаривались! Ты не имеешь права!
— Договаривались? — я усмехнулась, и этот звук был таким холодным, что Слава невольно отшатнулся. — Ты выставил меня ночью под ливень, Слава. С одним чемоданом и тремя тысячами в кармане. Ты сказал, что я — скучное прошлое. Так вот, прошлое пришло за долгами. Я не «временный держатель». Я — хозяйка. И я требую, чтобы посторонние лица освободили мою территорию. Прямо сейчас.
— Да ты... да я тебя уничтожу! — он замахнулся, привычно пытаясь взять меня «на понт» своей агрессией.
— Попробуй, — тихо сказала я, глядя ему прямо в глаза. — Антонина Марковна уже ждет моего звонка. Тот иск, из-за которого ты так трясешься? Это ее бывшие ученики из прокуратуры дали ему ход. Один мой звонок — и твои «схемы» с налогами превратятся в реальный срок. Хочешь рискнуть, Слава?
В квартире повисла такая тишина, что было слышно, как тикают часы на кухне. Те самые часы, которые я подарила ему на первую годовщину. Валентина Васильевна сползла по стенке, хватаясь за воротник халата.
— Дианочка... доченька... как же так? Мы же тебя любили...
— Вы любили мой бесплатный труд, мой комфортный характер и мою безответность, — отрезала я. — У вас ровно час. Собирайте чемоданы. Слава, такси вызовешь. Или пешком прогуляешься, освежишься. Помнишь свой совет? Очень помогает прочистить мозги.
Через час за ними захлопнулась дверь. Та самая тяжелая дубовая дверь. Я стояла в тишине огромной, теперь уже по-настоящему моей квартиры. На столе лежал телефон. Я набрала номер.
— Антонина Марковна? Да, все. Птички улетели в Капотню. Собирайте вещи, я завтра за вами заеду. Как и обещала — к морю. Машину я уже присмотрела. Красную. Яркую. Под цвет моего нового платья.
Я подошла к окну. Дождь кончился. Над Москвой пробивался первый, по-настоящему теплый луч солнца. Я впервые за пять лет не просто выдохнула — я начала дышать полной грудью.
Осознание пришло мгновенно: твои границы заканчиваются там, где ты позволяешь другим вытирать об себя ноги. И иногда, чтобы спасти себя, нужно перестать быть «хорошей девочкой» и стать той, кого они будут бояться потерять. Но будет уже поздно.
***
P.S. Кстати, этот случай мы долго обсуждали с отцом (он тоже пишет, его канал — «Рассказы от Ромыча»). Он даже написал об этом со своей, мужской колокольни — более рассудительно и со стороны. Но я все равно убеждена: ни один мужчина, даже самый мудрый, не почувствует тот холод, который разливается внутри, когда перед твоим носом закрывается дверь. Если хотите сравнить наши взгляды на одну и ту же драму — загляните К НЕМУ.