— Ты не имеешь права влюбляться в другого! — голос свекрови, Тамары Игоревны, прозвучал не как угроза, а как приговор суда, не подлежащий обжалованию.
Я замерла в дверях гостиной, сжимая в руках остывший кофе. В воздухе пахло лавандовым освежителем и тем специфическим, едва уловимым ароматом лекарств, который за последний год намертво въелся в стены этой квартиры. Мой муж, Олег, сидел в кресле напротив окна. Красивый, подтянутый, в дорогой шелковой пижаме, которую я купила ему на прошлый день рождения. Его глаза были открыты, но смотрели куда-то сквозь меня, в ту область пространства, где время остановилось. Клиническая депрессия в тяжелой форме — это когда человек превращается в изысканную мебель. Живую, дышащую, но бесконечно далекую.
— Мама, вы о чем? — я постаралась, чтобы мой голос не дрогнул. — Я просто спросила, придет ли сегодня Марк Эдуардович.
— Марк Эдуардович, — выплюнула она его имя, как горькую косточку. — Реабилитолог. Спаситель. Ты думаешь, я не вижу, как ты на него смотришь? Как у тебя зрачки расширяются, когда он входит в комнату и касается твоей руки, «случайно» передавая бланк назначений? Диана, твой муж жив. Он здесь.
Я посмотрела на Олега. Мой муж. Мужчина, за которым я была как за каменной стеной, пока эта стена не рухнула, погребя меня под обломками своей психики. Я год не слышала от него ни слова. Год я мыла его, кормила с ложечки, читала ему вслух новости экономики, надеясь на искру узнавания. А теперь... теперь появился Марк.
Марк пахнет дождем, авантюризмом и настоящей, пульсирующей жизнью. Когда он заходит, в этой склепоподобной квартире словно открывают форточку. Он не просто врач. Он — единственный человек, который за этот год спросил меня: «Диана, а как чувствуете себя вы?». Не Олег, не его анализы, а я. И в этот момент я поняла, что я — женщина. Не сиделка, не функция, не приложение к больному телу.
— Он наш врач, Тамара Игоревна. И он помогает Олегу, — я сделала глоток кофе. Горько. Совсем как моя жизнь.
— Он помогает тебе забыть о долге, — свекровь подошла вплотную. От нее всегда пахло «Красной Москвой» — душно и властно. — Запомни, дорогая. Пока Олег в этом доме, ты — Раневская. Ты не имеешь права даже думать о других мужчинах. Это будет предательством. Ты хочешь быть предательницей? После всего, что Олег для тебя сделал? Кто вытащил тебя из твоей провинции, кто оплатил твои курсы, кто купил тебе эту жизнь?!
Внутри меня что-то оборвалось. Тихий такой звук, будто лопнула струна.
— Эту жизнь? — я обвела взглядом комнату. — Вы называете это жизнью? Я живу в музее его болезни. Я не сплю, я не смеюсь, я забыла, какого цвета у меня помада, потому что мне не для кого губы красить!
— Для мужа! — отрезала она. — Чистота помыслов, Диана. Это то, что держит семью. Если ты предашь его сейчас, в его самом слабом состоянии... я тебе этого не прощу. И бог не простит.
Она знала, куда бить. Чувство вины — это мой персональный цербер. Я ведь и правда чувствовала себя преступницей. За то, что вчера в коридоре Марк задержал мою руку в своей на пару секунд дольше, чем того требовала этика. За то, что я полночи представляла, как его губы касаются моей шеи, стирая этот запах лаванды и безнадеги.
— Уходите, мама, — тихо сказала я. — Мне нужно подготовить Олега к процедурам.
Когда дверь за ней закрылась, я опустилась на пол рядом с креслом мужа. Положила голову ему на колени. Ткань шелка была холодной.
— Олег, ну подай хоть какой-нибудь знак, — прошептала я. — Скажи, что тебе не все равно. Скажи, что я имею право... хотя бы дышать.
Олег не шевельнулся. Его пальцы, длинные и тонкие, оставались неподвижными.
А через час пришел Марк.
Он зашел, как обычно, стремительно, бросил сумку на стул и улыбнулся мне той самой улыбкой, от которой в животе становилось горячо и страшно.
— Добрый день, Диана. Вы сегодня бледнее обычного. Опять не спали?
— Пыталась, — соврала я, отводя глаза.
Он подошел к Олегу, проверил рефлексы, что-то отметил в блокноте. А потом обернулся ко мне. Мы стояли в узком пространстве между кроватью и окном.
— Знаете, Диана... я завтра уезжаю на конференцию. В Сочи. На три дня.
Я почувствовала, как земля уходит из-под ног. Три дня без этого глотка воздуха? Три дня наедине с Тамарой Игоревной и молчанием Олега?
— Понятно, — только и смогла выдавить я.
— Я хотел предложить... — он сделал шаг ко мне, нарушая все границы. — Поедемте со мной. Как мой ассистент. Вам нужно вырваться, иначе вы просто сломаетесь. Я вижу трещины, Диана. Они уже глубокие.
В этот момент в приоткрытую дверь я увидела тень. Тамара Игоревна не ушла. Она стояла в коридоре, слушая каждое слово. И я знала, что за этим последует.
— Я не могу, — прошептала я, глядя в глаза Марку, а сама думала: «Господи, пожалуйста, уговори меня».
— Можете, — его голос стал низким. — Вы имеете право на три дня свободы. Всего три дня. Олег будет под присмотром лучшей медсестры, я уже договорился. Решайтесь.
Я посмотрела на неподвижное лицо мужа, на тень свекрови в дверях и на протянутую руку Марка. Моя «двойная жизнь» только что вырвалась из подполья и потребовала выбора.
***
Слова Марка о поездке повисли в воздухе, как тяжелая, сладкая капля меда. Три дня. Всего три дня быть просто Дианой, а не сиделкой с потухшими глазами. Я уже почти открыла рот, чтобы сказать «да», как вдруг тишину комнаты прорезал звук, от которого у меня по спине пробежал ледяной пот.
Это был хрип. Тяжелый, натужный, исходящий откуда-то из глубины грудной клетки Олега.
Мы с Марком синхронно обернулись. Мой муж, мой неподвижный манекен, вдруг судорожно вдохнул, и его пальцы, те самые, что не шевелились год, впились в подлокотники кресла. Лицо его исказилось, вены на шее вздулись.
— Олег! — я бросилась к нему, забыв обо всем на свете. — Олег, ты меня слышишь? Марк, сделайте что-нибудь!
Марк мгновенно оказался рядом, его пальцы нащупали пульс. Глаза мужа, обычно пустые, как выгоревшие лампочки, вдруг сфокусировались. Но не на мне. Он смотрел куда-то в пустоту перед собой, и губы его зашевелились.
— Юля... — вытолкнул он вместе со сгустком слюны. — Юля... где мой телефон... отдай...
Я застыла на коленях у его ног. Юля? В нашей семье не было никаких Юль. Мою свекровь зовут Тамара. Мою единственную подругу — Лена. Кто, черт возьми, такая Юля?
В дверях возникла Тамара Игоревна. Лицо ее, обычно бледное и высокомерное, сейчас стало серым. Она не радовалась пробуждению сына. Она была в ужасе.
— Он бредит! — вскрикнула она, пытаясь оттеснить меня от кресла. — Это агония или реакция на препараты! Диана, отойди, ты его пугаешь! Марк Эдуардович, вколите ему что-нибудь успокоительное, немедленно!
— Подождите, — я оттолкнула руку свекрови. Сила, взявшаяся из ниоткуда, удивила меня саму. — Он попросил телефон. Он заговорил впервые за четырнадцать месяцев, и он хочет телефон.
Олег снова закрыл глаза, обмякнув в кресле, но это уже не было тем мертвым оцепенением. Это был сон человека, который выполнил непосильную задачу.
— Да какой телефон, деточка? — голос свекрови мелко дрожал. — Он не в себе. Пойдем, выпьем чаю, тебе нужно успокоиться. А Марк Эдуардович присмотрит...
— Нет, — я встала с колен. — Марк, присмотрите за ним пять минут. Я сейчас вернусь.
Я знала, где лежит его старый смартфон. В сейфе, в кабинете, вместе с документами на квартиру и моими золотыми украшениями, которые свекровь «любезно» предложила спрятать «от греха подальше». Ключ от сейфа висел на моей связке, но я ни разу за этот год не открывала его. Мне казалось это кощунством — рыться в вещах «уходящего» человека.
Тамара Игоревна пыталась преградить мне путь в коридоре, хватала за локти, что-то шипела про приличие и мою нестабильную психику. Я просто прошла сквозь нее.
Сейф открылся с тяжелым щелчком. Вот он, тонкий корпус черного айфона. Я включила его в розетку — заряд был на нуле. Пока на экране медленно загоралось надкушенное яблоко, мое сердце билось так, будто хотело проломить ребра.
Пароль. Я ввела дату нашей свадьбы. Неверно. Дату его рождения. Неверно. Пальцы дрожали. И тут меня осенило. Я ввела цифры, которые он всегда использовал для рабочих кодов. Экран мигнул и открылся.
Я сразу зашла в мессенджеры. Последняя переписка была датирована тем самым днем, когда Олег не вернулся с работы, а потом его нашли в парке без сознания — физически здорового, но психически мертвого.
«Юлия В. (Личный юрист)». Так она была записана.
«Олег, документы на развод готовы. Квартира куплена на подставное лицо, как ты и просил. Твоя мать в курсе, она подтвердит в суде твое фиктивное банкротство, чтобы Диане не досталось ничего. Завтра в 10:00 подписываем. Люблю, жду».
И его ответ:
«Завтра я буду свободен от этой обузы. Чемоданы уже в машине. Диана даже не подозревает, что завтра станет бомжом. До встречи, котенок».
Я перечитала это три раза. Пять раз. Десять.
«Обуза». Это я. Женщина, которая год выносила за ним утки. Которая отказалась от карьеры, чтобы кормить его с ложечки. Которая винила себя в том, что влюбилась в другого, пока муж «страдает».
А «страдалец» просто не дошел до юриста. Его собственный организм не выдержал такой концентрации лжи и выдал сбой. Психосоматика — штука честная. Мозг просто отключился, не желая проживать сценарий предательства.
Я услышала шаги за спиной. В дверях стояла Тамара Игоревна. Она больше не изображала скорбь. В ее глазах была холодная, расчетливая ненависть загнанной в угол крысы.
— Ты не должна была это видеть, — тихо сказала она. — Но это ничего не меняет. Ты жена. И ты будешь сидеть рядом с ним столько, сколько потребуется. Потому что если ты заикнешься о разводе или покажешь кому-то этот телефон, я уничтожу твою репутацию. Все будут знать, что ты бросила инвалида ради любовника-врача. Я сделаю твою жизнь адом, Диана.
Я посмотрела на нее, потом на телефон в своей руке. Внутри меня не было боли. Там была странная, звенящая пустота. И в этой пустоте медленно разгорался огонь.
— Марк! — крикнула я, не оборачиваясь. — Зайдите сюда, пожалуйста!
Марк вошел в кабинет мгновенно, будто только и ждал моего зова. Он перевел взгляд с моего побелевшего лица на вскрытый сейф и на свекровь, которая застыла в углу, как кобра перед броском.
— Диана, что случилось? — его голос был спокойным, но в нем лязгнула сталь.
— Случилось чудо, Марк, — я усмехнулась, и этот смех самой показался мне пугающим. — Наш больной заговорил. И первое, что он сделал — потребовал телефон, чтобы завершить сделку по превращению меня в нищую. Оказывается, этот год я была не женой, а бесплатным хосписом для человека, который меня ненавидит.
Тамара Игоревна открыла рот, чтобы что-то возразить, но я вскинула руку.
— Молчите. Если вы сейчас произнесете хоть слово о «долге» или «морали», я за себя не ручаюсь. Марк, скажите мне как врач... Олег действительно был в коме все это время? Или он просто... отдыхал?
Марк подошел к столу, взял смартфон из моих рук, мельком глянул на экран и тяжело вздохнул.
— Диана, я не хотел говорить вам раньше, без прямых доказательств. Но его показатели... они были слишком стабильными для глубокой депрессии. Он реагировал на внешние раздражители. Когда вы уходили из комнаты, его пульс замедлялся. Когда вы плакали у его ног — он учащался. Он все слышал. Он просто ждал, когда юридические лазейки, подготовленные его... кхм... юристом, окончательно захлопнутся.
Я посмотрела на свекровь. Она сжалась. Весь ее апломб, вся эта столичная спесь осыпалась, как дешевая штукатурка.
— Вы знали, — это был не вопрос. — Вы оба знали. Вы держали меня в этой тюрьме, заставляя чувствовать вину за каждый глоток воздуха, пока он просто выжидал удобного момента, чтобы выкинуть меня на улицу.
— Олег болен! — взвизгнула она. — У него был срыв! Он имел право защитить свои активы от такой, как ты!
Я подошла к ней вплотную. Внутри меня больше не было той испуганной девочки, которую они привезли из провинции. Была женщина, которая за один год постарела на десять лет и наконец-то прозрела.
— Свои активы? — я ткнула пальцем в сторону гостиной. — Это те, что оформлены на мое имя, потому что он боялся проверок налоговой? Которые я, как законный опекун, имею право продать завтра же?
Я вернулась в гостиную. Олег сидел в той же позе, но веки его мелко дрожали. Он притворялся. Снова.
— Вставай, Олег. Концерт окончен, — я включила запись видео на телефоне и поднесла экран к его лицу. — Сейчас ты на камеру подтвердишь, что все это время был в сознании. А завтра мы вместе едем к нотариусу, которого выберу я. Либо это видео и твоя переписка с Юлей уходят в полицию и налоговую прямо сейчас. Выбирай: или ты отдаешь мне квартиру как компенсацию за мой «хоспис», или ты садишься за мошенничество вместе со своей мамочкой.
Тишина была такой звонкой, что казалось, она сейчас лопнет. И тут Олег открыл глаза. В них не было ни капли депрессии. Только ярость и холодный, расчетливый блеск.
— Ты ничего не докажешь, — прохрипел он. Голос был сорван от долгого молчания, но интонации были прежними — властными и мерзкими. — Моя мать подтвердит каждое мое слово. Ты просто истеричка, которая запуталась в чувствах.
— А я? — Марк сделал шаг вперед. — Я — ведущий специалист клиники. И у меня есть записи мониторинга вашего состояния за последние три месяца. Хотите, чтобы независимая экспертиза проверила вашу «недееспособность»? Это тюрьма, Олег. Мошенничество в особо крупных размерах.
Олег посмотрел на Марка, потом на меня. Он понял, что проиграл. Сильные люди всегда ломаются первыми, когда их лишают аудитории.
— Я все подпишу, — прохрипел он. — Забирай все, подавись. Только удали это.
Следующие полчаса прошли в ледяном деловом ритме. Я заставила его под диктовку написать предварительное обязательство. Тамара Игоревна рыдала в углу, проклиная тот день, когда я вошла в их дом, но я даже не смотрела в ее сторону. Я оформляла свою свободу — документально, шаг за шагом. Чувствовала только одно — невероятную, оглушительную легкость. Будто с моих плеч сняли бетонную плиту, которую я тащила целую вечность.
Когда за ними закрылась дверь (я дала им час на сборы вещей), в квартире стало непривычно тихо. Исчез запах лаванды. Остался только запах дождя, который принес с собой Марк.
— Мы закончили, — я выключила телефон и посмотрела на Марка. Он стоял у окна, наблюдая за этой безобразной сценой с тем спокойным достоинством, которого так не хватало в этом доме.
— Я вызову вам такси, Диана? — тихо спросил он.
— Нет, — я покачала головой и впервые за долгое время улыбнулась по-настоящему. — Я хочу пройтись пешком. Один на один с городом.
Мы вышли вместе. В лифте Марк молчал, и я была ему за это благодарна. На крыльце он на мгновение задержал мою ладонь в своей.
— Вы же знаете, где меня найти, когда... когда пыль уляжется?
— Знаю, Марк. Спасибо. За то, что увидели во мне человека, а не просто часть интерьера.
Я развернулась и пошла прочь, чувствуя, как каблуки чеканят ритм по асфальту. На лестничной клетке я оставила не только Марка, но и ту испуганную женщину, которой была целый год. Я вышла из подъезда, не оборачиваясь.
Моя «двойная жизнь» закончилась. Началась моя собственная.
Мораль этой истории проста, хотя я осознала ее слишком дорогой ценой: никто, слышите, никто не имеет права запрещать вам чувствовать. Ваше сердце — это не камера хранения для чужих планов, и ваша верность не должна превращаться в подпись под приговором самой себе. Иногда «запретное» чувство — это не грех, а единственный компас, который показывает путь к выходу из ада. Если вы чувствуете, что тонете в чужой лжи — перестаньте спасать тех, кто держит вашу голову под водой. Плывите к берегу. Там, на берегу, всегда есть вы. И этого более чем достаточно.