Продолжение. Начало см.
2. ДЛЯ "СВЯТОГО ИСПАНСКОГО ВОИНСТВА"
В начале XVI столетия, после судьбоносных для Старого и Нового Света открытий Колумба, Испания приняла у Португалии эстафету лидерства в открытии заморских земель и прокладке торговых путей через океаны. В 1600 г., через каких-то 78 лет после зверских расправ, учинённых конкистадором Эрнандо Кортесом и его людьми над коренными жителями Мексики, в Америке имелось уже около 50 испанских поселений, нуждавшихся в сообщении друг с другом и с метрополией и в защите от английских, голландских и французских пиратов. Для решения этих задач стране, конечно, был необходим большой флот.
Из судов, традиционно использовавшихся испанцами для океанских плаваний, наибольшей известностью пользовались галеоны – трёх- или четырёхмачтовые корабли с высокими бортами, сильно приподнятой кормой, хорошо заметным удлинением носовой части (гальюном) и прямым парусным вооружением, которое, впрочем, на задней мачте (или двух таковых) «разбавлялось» латинским (косым треугольным) парусом. Такие суда служили, в основном, для перевозок золота, серебра и всяких ценных товаров (вроде пряностей) из колоний в метрополию, а также для транспортировки за моря провианта, необходимых колониям вещей и новых поселенцев.
Хотя галеоны считались торговыми или транспортными судами, на протяжении двух столетий они ни архитектурой, ни парусным вооружением, ни даже количеством артиллерийских орудий почти не отличались от navio, т.е. военных кораблей. Различия стали заметными в XVIII в., когда галеоны, по-прежнему использовавшиеся как грузовозы (у них было одно неоспоримое достоинство – большая вместимость трюмов), безнадёжно устарели в их боевой ипостаси. Пиратские экспедиции англичан, голландцев и французов показали, что самый крупный из испанских галеонов – манильский – из-за своей тихоходности и неповоротливости часто не может отразить нападение даже малогабаритного фрегата. Кроме того, уже к началу столетия прочно утвердилась линейная тактика морского боя, предъявлявшая особые требования и к архитектуре собственно военных кораблей, и к их артиллерийскому вооружению. Основной ударной силой флота стали отныне линейные корабли, чьим главным достоинством были количество и мощь установленных на них пушек. Испанцы отреагировали на данный, как сейчас говорят, вызов достаточно быстро и умело, но, к несчастью для себя, надолго прониклись уверенностью в незыблемости императивов конца XVII в. и пребывали в «плену» стереотипных представлений о морской войне уже тогда, когда, благодаря русским и английским флотоводцам-новаторам, классическая линейная тактика стала устаревать.
С материалами для строительства кораблей дела у потомков конкистадоров обстояли гораздо лучше, чем у тех же англичан или французов, издавна мастеривших суда из деревьев, распространённых в Европе: корпуса - из дуба, рангоут – как правило, из сосны. К середине XVIII в. площади западноевропейских лесов сильно сократились, и, как писал в своей статье Дж. Д. Харброн, «англичанам и французам пришлось всерьез задуматься о том, как обеспечить достаточное количество дуба и сосны для строительства новых кораблей». Испания же, благодаря своим центральноамериканским колониям (так называемой Вест-Индии), и в XVIII столетии имела колоссальные, по меркам того времени, запасы древесины, причём особо ценных, твёрдых её пород. Речь идёт, в первую очередь, о так называемом красном дереве, или махагони (Swietenia mahagoni), самые известные разновидности которого – вест-индская, или кубинская, и гондурасская - произрастают, соответственно, на Кубе и в Гондурасе. Ценным это дерево делает высокая прочность и намного бóльшая, чем у дуба, сопротивляемость грибкам, поедающим содержащуюся в сухой древесине целлюлозу. Жизнедеятельность плодящихся в деревянных конструкциях грибков вызывает гниение структурообразующего материала и, в конце концов, обращает его в труху. Проблем, возникавших в связи с этим у всех занимавшихся строительством и ремонтом деревянных судов наций, испанцы нельзя сказать чтобы совсем не знали: но для них они не были такими трудноразрешимыми, как для британцев, голландцев, французов или, скажем, шведов.
Начало строительству в Вест-Индии больших судов для испанского военного флота было положено примерно в 1610 г. Со временем крупнейшим заокеанским корабельным центром Испанской империи стала Гавана на острове Куба. Нетрудно понять, почему: ведь побережье этого острова покрывали обширные леса Swietenia mahagoni. И хотя часть использовавшегося в Гаване красного дерева привозилась из Гондураса, часть – (правда, небольшая) из Мексики, а часть - из других областей Центральной Америки, именно на Кубе условия для развёртывания деревянного строительства оказались наиболее благоприятными. Выделялась также Картахена в Южной Америке, но там был «не тот размах»: специализировались на малых, в основном патрульных и разведывательных судах. А Королевская верфь Гаваны уже к 1770-м стала основным производителем не чего-нибудь, а линейных кораблей (исп. navio de linea) Его Католического Величества (официальный титул испанского короля). Из 221 построенного в XVIII веке во всей империи 3-х мачтового корабля 74 сошли со стапелей на Кубе.
В настоящее время одной из лучших в мире коллекций адмиралтейских моделей парусных судов владеет Военно-морской музей испанской столицы Мадрида. Любой опытный судомоделист знает, чем адмиралтейская модель отличается от обычной – в первой не только безукоризненно соблюдён масштаб, но и отсутствует местами обшивка корпуса и настил открытой палубы, что даёт возможность ознакомиться с внутренними помещениями корабля. Значительная часть макетов мадридской коллекции относится к XVII-XVIII векам. Среди них есть замечательно выполненная модель большого трёхмачтового судна, материалом для которой служат красное дерево (корпус), самшит (имитации резных украшений) и слоновая кость (многочисленные мелкие детали). Носовая скульптура этого явно военного корабля изображает льва в короне, положившего лапы на католический крест. На корме красуется щит с портретом испанского короля Карла III, а в середине верхнего ограждения (балюстрады) – декорированная двумя щитами табличка, на которой выгравировано El Real Carlos 1766 («Королевский Карлос 1766»). Эта надпись давала основание думать, что модель воспроизводит 112-пушечный линейный корабль Real Carlos. Но смущало число 1766: ведь постройка того «Карлоса» была завершена только в 1787 году!
Тщательное исследование модели и сравнение её конструкционных деталей с известными по хранящимся в архивах документам и описаниям позволило специалистам абсолютно точно установить, что она не имеет никакого отношения к вышеназванному судну. В конструкции отображаемого макетом корабля было хорошо заметно влияние английской судостроительной школы, в то время как Real Carlos строился по французским канонам. Что до надписи на табличке, то она было просто данью уважения обратившемуся «лицом к флоту» монарху (см. об этом ниже) со стороны корабелов.
В конце концов, морским историкам удалось выяснить, какое судно запечатлел в своей работе искусный моделист. Об этом корабле и пойдёт сейчас речь.
Начать следует, пожалуй, с того, что на протяжении XVIII столетия Испания несколько раз ввязывалась в европейские войны, присоединяясь к врагам Великобритании. Попытки взять реванш за 1588 г. (когда английский флот разгромил в Дуврском проливе испанскую «Непобедимую Армаду») и поквитаться с «островитянами» за действия их пиратов в Вест-Индии, у побережья Южной Америки и на «нахоженных» испанскими караванами трансокеанских путях неизменно кончались для Мадрида бесславными поражениями. В 1704 г., во время так называемой Войны за испанское наследство, англичане и их союзники-голландцы отобрали у Его Католического Величества крепость Гибралтар. Она занимает важное стратегическое положение –находится на берегу пролива, ведущего из Средиземного моря в Атлантический океан, - и испанским донам, конечно, очень хотелось её вернуть. И вот в 1762 г. страна вступает в Семилетнюю войну на стороне противостоявших англо-прусской коалицией Франции, Австрии и России. У англичан есть пословица: «Не умеешь кусаться – не показывай зубы» (If you cannot bite never show your teeth). Давно утратившая былую военно-морскую мощь Испания не только не отвоевала Гибралтар, но и потеряла многое из того, чем владела: англичане заняли Гавану, потом оккупировали остальную Кубу, а войска британской Ост-Индской компании взяли приступом столицу Филиппинской колонии – город Манилу.
И вот тут мы подходим к очень интересному факту. 30 сентября 1762 г. в водах вблизи уже павшей Манилы 2 военных британских корабля – 60-пушечный «Пантер» и 28-пушечный «Арго», захватили манильский галеон под названием Santisima Trinidad у Nuestra Senora del Buen Fin («Пресвятая Троица, или Наша Сеньора Богоматерь»). Испанские колониальные власти гоняли его по Тихому океану (с Филиппин в Мексику и обратно) с полными трюмами всяких дорогостоящих товаров. Так было и на этот раз: представление о стоимости груза галеона даёт величина призовой суммы, выплаченной по вердикту Адмиралтейского суда капитану корабля «Пантер» Хайду Паркеру: 30 000 фунтов. Команда галеона, надо сказать, почти не пыталась отразить нападение: видимо, их капитан решил, что его 70 пушек маловато для боя сразу с двумя HMS.
Потери Испании на море в 7-летней войне были велики: 14 линкоров (12 действовавших и 2 недостроенных, сожжённых на верфи при взятии Гаваны) и множество иных судов (в том числе пресловутый «Сантисима Тринидад»). А вот с территориями более или менее обошлось: страна утратила лишь Флориду и земли восточнее Миссисипи - зато получила от французов Луизиану (как компенсацию за отданную «лягушатниками» британцам Менорку). Кубу и Филиппины победители оставили испанцам.
Но это была присказка, а сказка – впереди.
В середине XVIII в. в испанской политической элите в полный голос заявили о себе сторонники политики обновления и укрепления отечественного военного флота. К ним принадлежал маркиз де ла Энсенада, начавший активно действовать в этом направлении ещё в 1748 г. Обманув бдительность сыщиков британской Королевской Тайной службы, испанцы внедрили на государственные английские верфи ряд своих агентов, в обязанности которых входили не только сбор и передача информации, но и вербовка корабельных инженеров для последующей работы на благо флота Его Католического Величества. Агенты блестяще справились со своим заданием: в 1750 г. они успешно и, можно сказать, под самым носом у островной полиции переправили в Испанию пятьдесят четыре человека, имевших доступ к военным секретам британской короны.
Шпион Энсенады инженер и военный специалист Хорхе Хуан умудрился соблазнить перспективой сотрудничества с мадридским двором ирландца Мэтью Маллена (на «новой родине» его переименовали в Маттео Муллана). Результатом его вербовки стало пополнение испанского флота 35-ю фрегатами, 46-ю 70-пушечными линейными кораблями и пятью линкорами, вооружёнными более чем 90 орудиями. Из этих пяти мы присмотримся к одному – самому мощному и знаменитому.
В 1759 г. на испанский трон взошёл король Карлос III (1716 – 1788). Историки относят его к «просвещённым деспотам» (если вы сейчас вспомнили Петра I Великого, то правильно сделали). Приоритетной задачей для себя он считал сохранение колониальной империи и защиту от покушений извне заморских её территорий. В решении этой задачи первостепенная роль отводилась флоту, поэтому после окончания Семилетней войны средства, выделяемые на строительство, ремонт и содержание военных кораблей, были сильно увеличены. Кроме того, при Карлосе III был произведён ряд реформ, направленных на улучшение управления и планирования в национальной промышленности, в частности, в государственном судостроении. Так, к 1770-м годам все проектируемые и уже построенные военные корабли были распределены по 6 рангам, каждый из которых характеризовался общими для всех входящих в него кораблей конструктивными признаками. В целях убыстрения процесса строительства и, вследствие этого, повышения производительности судоверфей, стандартизации подверглось устройство корпусов, батарейных палуб, парусное вооружение. Но, как мы увидим, корабль, интересующий нас, оказался как раз во многих отношениях нестандартным.
Он был заложен на Королевской верфи Гаваны в соответствии с монаршим указом от 12 марта 1768 г. Тем же указом новому кораблю было присвоено имя, из-за которого его впоследствии часто путали (и до сих пор путают) с захваченном британцами в 1762 г. манильским галеоном - «Nuestra Señora de la Santísima Trinidad» («Наша сеньора Пресвятая Троица»). Известно, однако, он стал под кратким вариантом названия – «Сантис(с)има Тринидад» («Пресвятая Троица»). Судно строилось, как вы наверняка уже поняли, по проекту бывшего Мэтью Маллена, но он умер 25 ноября 1767 г., и непосредственное руководство работами осуществляли его сын Игнасио Муллан и испанец Педро де Акоста.
Технологии, применявшиеся тогда на Гаванской верфи, принципиально не отличались от тех, что были «в ходу» на любом судостроительном предприятии Европы. Закладка судна начиналась с киля – «хребта» остова корпуса, - а затем непосредственно над килем укладывалась укрепляющая его (и всю структуру) продольная балка – кильсон. Спереди к килю присоединялся форштевень – балка, образующая оконечность носа корабля, сзади – ахтерштевень, выполнявший такую же функцию в корме. С наружной и внутренней сторон остова к килю прочно крепились шпангоуты – рёбра корпуса. Они соединялись бархоутом – совокупностью надводных поясов обшивки (также называются вельсами) и бимсами – поперечными балками, каждая из которых связывает противоположные бортовые ветви одного и того же шпангоута.
Всё это скреплялось нагелями – деревянными гвоздями (у корабля «Сантисима Тринидад» - из махагони) и делавшимися прямо на верфях металлическими болтами. Последние пропускались через проделанные в элементах набора отверстия и фиксировались гайками, металлическими или деревянными. Одновременно с выполнением в сухом доке операций по сборке производилось (вручную) шитьё парусов из льняной ткани и плетение из пеньки тросов и такелажных снастей.
Изначально «Сантисима Тринидад» строился как трёхдечный линейный корабль 1 ранга[1], по распространённым описаниям – со 112-ю орудиями. Подлинные чертежи судна, к сожалению, не сохранились, и единственное, на что могут опереться пытающиеся восстановить его конструкцию и облик историки – это чертежи другого 112-пушечного линкора, 1765 г. постройки. Они дают представление о подразумевавшихся проектом Маллена-Муллана параметрах корабля. Размеры, приводимые здесь, даются в испанских бургосских футах (27,86 см; названы по имени города Бургоса) и (в скобках) в общепринятых сегодня метрах.
Длина –213 2⁄3 (59,53); по килю - 1825⁄12 (50,82)
Ширина - 57 3⁄4 (16,09)
Осадка - – 28 11⁄12 (8,06)
В англоязычных источниках можно найти несколько иные цифры:
Длина – 61.3 м (201 английский фут)
Ширина - 16.2 м (53 фута)
Осадка - 8.02 м (26.3 фута)
Водоизмещение – 4 950 т
Как видим, испанский линкор был крупнее «Виктори». Он также несколько превосходил размерами французскую «Бретань» (110-пушечный линейный корабль 1766 года постройки: длина – 56 м (по килю – 50 м), ширина – 15 м, осадка – 7,5 м). Основным преимуществом «Пресвятой Троицы» перед вышеназванными и другими судами одного с ней ранга была не её величина, а качество строительных материалов. Корпус её, как и других линкоров кубинской постройки, был сделан из отличного красного дерева, а рангоут - из мексиканской сосны. Суммарной толщиной внешней и внутренней обшивки бортов «Троица», по одним сведениям, не отличалась от «Виктори» (60 см), по другим – превосходила её на 35 см (95). Даже если меньшая цифра верна, следует помнить, что у «испанца», в отличие от «англичанина», борта выигрывали в прочности, потому что были не дубовыми.
Внутреннее устройство спущенной на воду 3 марта 1769 г. «Пресвятой Троицы» было, в целом, таким же, как у других современных ей трёхдечных линейных кораблей. Высота корпуса от киля до верхней палубы равнялась высоте сегодняшнего здания в 5 этажей. Над спрятанным под стланями (настилом) дном находился основной трюм, над ним – самая нижняя палуба (та, что на британских кораблях называлась «орлоп дек»). Она, как было сказано в предыдущей главе, считалась самой безопасной, поэтому здесь располагался лазарет. Во время боя в нём почти непрерывно обрабатывали лёгкие раны, оперировали тяжелораненых и ампутировали конечности. На служившей лазарету стеной переборке над хирургическим столом висело огромное распятие, призванное напоминать морякам, что они страдают и отдают свои жизни за истинную католическую веру. На этой же палубе в специальном «чулане» складировались заряды для артиллерийских орудий.
Далее снизу вверх шли, как и на «Виктори», три (по первоначальному проекту) батарейные палубы: нижняя, средняя и верхняя. Корпус, в котором уставленные тяжелыми орудиями палубы находились выше сравнительно лёгкого – как, бишь, его? – «орлоп-дека», обладал недостаточной остойчивостью и был в большой степени подвержен бортовой качке, из-за чего пушечные порты (отверстия для выдвигания наружу стволов орудий) нижней батарейной палубы часто опускались под воду. Проектировщики перворанговых «навио» пытались уменьшить дисбаланс тяжести, делая эту палубу несколько шире двух настланных выше. Так было и на «Троице»; с той же целью здесь на нижней батарейной палубе установили 30 (по 15 на борт) самых тяжёлых корабельных пушек: 36-фунтовых, со стволами длиной более 3 м, способных поражать цепь на расстоянии 1,5 мили (2,4 км). В ближнем бою ядра этих пушек пробивали дубовые борта метровой толщины. Понятно, какой урон могли нанести кораблю противника даже 2 или 3 таких ядра.
Судя по сохранившейся информации о проекте, на средней палубе «Троицы» должны были стоять 32 24-фунтовых пушек, на верхней батарейной - 32 12-фунтовых, а на баке и квартердеке - 18 8-фунтовых. В сумме это даёт как раз 112. Но цифры, фигурирующие в росписи от 9 августа 1770 г.,позволяют усомниться в вышеприведённой информации. Если количество 36-, 24- и 12-фунтовых пушек совпадает с предусматривавшимся для 112-пушечного линкора, то 8-фунтовых указано на 4 больше. Выходит, на только что построенной «Пресвятой Троице» было, в общей сложности, не 112, а 116 «стволов»? А в некоторых описаниях линкора приводится ещё более впечатляющая цифра – целых 120 пушек! Возможно, многие статисты XVIII в. игнорировали при подсчёте орудий вращающиеся малокалиберные.
Отводимые под артиллерию участки средней и верхней батарейных палуб служили также и общими каютами (кубриками) для рядовых членов корабельной команды. Койки, как и на британских судах, подвешивались между пушками, а когда ими не пользовались - сворачивались и убирались. И опять же, как у британцев, неотъемлемыми атрибутами жилых помещений для «нижних чинов» были духота, теснота и вирусы. Положение усугублялось тем, что таким кораблям, как «Сантисима Тринидад», нужны были очень многочисленные экипажи. Причём не только в боевых условиях: ведь все операции, связанные с перестановкой парусов и управлением снастями, погрузкой на судно провизии, боезапаса и тех же орудий осуществлялись вручную! Вращение якорных кабестанов и барабанов, на которые наматывались тали, использовавшиеся для подъёма принимаемых на борт тяжёлых предметов, требовало сложения мускульных усилий множества (в случае с кабестанами – более чем ста!) палубных матросов. Вручную управлялись и помещавшиеся на средней батарейной палубе и служившие для откачки воды из трюмов помпы; а в бою к ним присоединялись ещё и дополнительные, подававшие воду для борьбы с возгораниями и ... смывания с палуб крови. На борту «Троицы», как правило, одновременно пребывало 1050 человек, и из «нижних чинов» не все были настоящими матросами: многие до попадания на линкор никогда и ни на чём не выходили в море.
В середине судна располагался камбуз с плитой, на которой рядовые кипятили воду и готовили еду. В кормовой части находились офицерские жилые помещения, являвшие собой полную противоположность матросским: отдельные, хорошо обставленные и проветриваемые каюты, во многом похожие на комнаты в привычных дворянам (идальго) на суше дорогих домах. На «Виктори» обстановка даже адмиральской каюты была значительно скромнее, но известно, что испанцы всегда отличались особой любовью к роскоши. Имелась в корме и просторная кают-компания, стилизованная под модный салон и с соответствующей мебелью. То, что бортовой залп вражеского корабля мог мгновенно превратить это великолепие в кучу дымящегося мусора, видимо, не смущало ни дизайнеров, ни военно-морских чиновников.
О декоре корпуса и форштевня судна «Сантисима Тринидад» можно судить по вышеописанной модели из мадридского музея. Сделанная в 1766 -1767 гг., т.е. ещё до закладки киля корабля, сия модель, вероятно, была наглядным пособием для строителей. В те времена, когда схемы и чертежи в употребление ещё не вошли, адмиралтейские модели выполняли их функции, т.е. являлись теми эталонами, на которые ориентировались сооружавшие суда мастера. И впоследствии, в том числе в середине XVIII века, макеты оставались важными дополнениями к графическим изображениям.
В 1769 г. корпус линкора был окрашен в типичные для испанских военных кораблей цвета: чёрные горизонтальные полосы чередовались с жёлтыми (по линиям пушечных портов).
В том же мадридском музее экспонируется рисунок художника Алехо Берлингеро (1750-1810), дающий представление о первоначальном парусном вооружении «Пресвятой Троицы». Помимо необходимых тихоходным линейным кораблям лиселей, т.е. дополнительных парусов на выдвижных реях, бросается в глаза ещё одна любопытная деталь. На бизань-мачте мы видим не прикреплённую к гафелю и (снизу) гику косую четырёхугольную бизань, а треугольный латинский парус на бизань-рее (бизань-рю), т.е. рангоутном брусе, расположенном под острым углом к палубе по правую сторону бизань-мачты. Такая бизань широко применялся на европейских кораблях с прямыми парусами на фок- и грот-мачтах в средние века и позже, вплоть до XVIII столетия, но в 1760-х считалась уже архаикой. Наличие у «Троицы» устаревшего парусного вооружения является, вероятно, дополнительной причиной (основная – сходство названия с таковым у захваченного британцами в 1762 г. торгового судна, см. выше) того, что и сегодня в некоторых публикациях о ней можно увидеть слово «галеон». Но по этой логике имевшие на бизань-мачте такой же парус линейные корабли Петра I «Полтава» и «Ингермандланд» тоже следует «обозвать» соответственно.
В описании картины художника-мариниста лейтенанта Королевского флота Роберта Стриклэнда Томаса «После окончания боя» (“After The Close Of The Action”, 1840 г.), содержащемся в каталоге произведений, выставленных на аукционе Кристи в октябре 2007 г., говорится, что «Сантисима Тринидад» «под всеми парусами устрашала своим видом, но только при хорошей погоде, так как в бурном море огромная высота борта делала её неустойчивой». Действительно, совершенно избавить корабль от этого «родимого пятна» не удалось ни в ходе достройки, ни при последующих модернизациях. Перегон линкора из Вест-Индии в Испанию (через Атлантику) выявил другие недостатки проекта. Несмотря на то, что на борту ещё не было артиллерии, «Троица» плохо слушалась руля и неважно маневрировала. Хуже того: когда ветер слабел, любое маневрирование становилось невозможным. По прибытии в испанский порт Эль-Ферроль, где на «Пресвятую Троицу» должны были установить орудия, сразу же, одновременно с запланированными работами, начали осуществлять разнообразные переделки. Кое-что улучшилось, но принципиальных изменений не добились. Поэтому, хотя «Троицу» и включили официально в состав испанского королевского флота, несколько лет корабль играл в этом флоте чисто символическую роль: не участвуя ни в каких походах и боевых действиях, впечатлял видевших его своими размерами и как бы служил материальным воплощением мощи возрождённых военно-морских сил страны. Но содержание этого символа обходилось казне, мягко говоря, недёшево, и командование не могло, конечно, не думать о перспективах использования судна по прямому назначению.
В июле 1779 г. Испания объявила Великобритании войну, присоединившись к Франции в деле поддержки восставших против метрополии американских колонистов. Разумеется, испанцам (как, впрочем, и французскому правительству) было наплевать на претензии жителей заокеанских территорий на собственную государственность: Мадрид поддержал бы самого чёрта, если бы тот надумал воевать с «проклятыми островитянами». «Сантисима Тринидад» стала флагманом испанского флота. В конце лета того же года вместе с другими судами оного и французскими кораблями «Троица» действовала на коммуникациях противника в Ла-Манше.
Летом 1780 г. через воды у берегов Пиренейского полуострова проходил караван из 55 британских торговых судов, направлявшийся в колонии с грузом английских промышленных товаров, в том числе стратегических, и воинскими контингентами, предназначенными для усиления гарнизонов отдалённых крепостей. В Ла-Манше конвой сопровождал большой эскорт, но когда суда вышли за пределы пролива, им оставили в качестве охраны только 74-пушечный линейный корабль «Рамильес» (Ramillies, командир – капитан Джон Муттрей) и 36-пушечные фрегаты «Фетида» («Thetis») и «Саутгемптон» («Southampton»).
О приближении каравана и о небольшом количестве кораблей охранения испанцам сообщил фрегат-разведчик. Франко-испанская флотилия из 31 линейного корабля, 6 фрегатов, одного корвета и трёх торговых судов стояла на якоре у мыса Санта-Мария. Командовал всем этим опытный испанский флотоводец дон Луис де Кордоба. Разведка у союзников работала отлично: им было известно, сколько кораблей у противника и каким строем они идут. Направление движения выстроившимся в кильватерные колонны транспортам указывали ходовые огни идущего далеко впереди «Рамильеса»; фрегаты эскорта также обогнали конвой. Такая «расчленённость» вражеского строя давала союзникам шанс, которым Кордоба решил воспользоваться. В ночь с 8 на 9 августа он вывел навстречу британцам эскадру с погашенными ходовыми огнями. Сам адмирал на «Троице» вошёл в «брешь» между конвоем и обогнавшим последний эскортом и приказал зажечь гакабортные фонари[2]. В темноте капитаны британских транспортов приняли их свет за указующие огни «Рамильеса» и выстроились в колонну в кильватере испанского флагмана. Тот, понятное дело, привёл их прямо в «объятия» своей эскадры. Где-то в 4 часа утра по сигналу с «Троицы» (пушечные выстрелы) французы и испанцы атаковали британцев. Разгром, учинённый союзниками, был тем ужасней для людей на транспортах, что никто из них до самого момента нападения и в мыслях не держал ничего подобного. 36 фрегатов, 10 бригантин и 6 пакетботов сдались или были взяты абордажем. Спаслись только корабли эскорта и 3 державшихся к ним ближе других транспорта. В плен попали более 3 тысяч человек, из них 1400 – солдаты и офицеры сухопутных войск. Добыча победителей включала монеты и золотые слитки общей стоимостью 1,5 млн. фунтов, 80 тыс. мушкетов, 3 тыс. бочек пороха, полную экипировку 12 пехотных полков и множество изделий британских мануфактур и фабрик. Из всего этого богатства соотечественникам де Кордобы достались 36 судов, превращённых, в их большинстве, в сторожевые и курьерские, и почти миллион фунтов стерлингов, то бишь примерно 40 миллионов испанских реалов. 34 из этих миллионов ушли, конечно, в королевскую казну (на них можно было построить десяток 74-пушечных линейных кораблей), остальные в качестве призовых денег выплатили морякам флотилии.
Операция франко-испанского флота нанесла ощутимый удар британской экономике. Все суда конвоя были застрахованы на полную сумму. Стремительный рост страховых ставок, ставший следствием разорения ряда страховых компаний, надолго парализовал коммерческую деятельность: несколько недель фондовая биржа вообще не функционировала. Не получившие подкреплений, оружия, боезапаса и прочих необходимых вещей войска проиграли в колониях ряд важных сражений. Без материалов и комплектующих корабельные мастера лишились возможности ремонтировать суда Королевского флота, и те, будучи не в состоянии выйти в море, застряли на своих базах.
Но торжествовать надменным идальго суждено было не более 17 лет.
Продолжение см.:
_______________________________________________________________________________________
[1] По принятой в XVIII в. классификации – линейный корабль с тремя батарейными палубами и более чем 90 орудиями. На рубеже XVIII—XIX веков — корабль с более чем 98-ю орудиями.
[2] Гакаборт — закруглённая часть кормовой оконечности судна.