— Он создал фейк, купил сим-карту, записал её на моё имя и сам себе, то есть тебе, писал эти гадости.
Лена взяла телефон. Перед глазами всё поплыло. Она открыла сообщение от этого лже-дяди.
Ты позор семьи, Лена. Не смей мне больше звонить. Родители бы в гробу перевернулись, видя во что ты превратилась. Для меня ты умерла. Живи как хочешь, ко мне за помощью не суйся.
Буквы на экране начали двоиться. Она вспомнила, как плакала ночами над этими сообщениями. Как выла в подушку, чувствуя себя окончательно, безнадежно брошенной единственным родным человеком. Она вспомнила, как Дима в такие моменты обнимал её за плечи, шептал, что он — её единственная опора, её спасение. Что мир жесток, и только в их маленькой семье она в безопасности.
Холод, который она принесла с улицы, вернулся. Но теперь он шёл не снаружи, он поднимался из самой глубины души, ледяной коркой сковывая сердце.
— Он… он сам это писал? Голос её был едва слышным шелестом.
— Сам, Анатолий откинулся на спинку кресла.
— Ему нужно было, чтобы ты оглядывалась только на него, чтобы каждое твоё решение проходило через его одобрение. Чтобы ты верила, кроме этой квартиры и этой святой Зинаиды Петровны, у тебя нет ничего.
Лена закрыла глаза.
Перед внутренним взором поплыли картинки последних двух лет, бесконечные придирки Димы, которые он подавал под соусом заботы.
— Лен, зачем тебе этот бухгалтерский учёт? Ты же вечно путаешь цифры, только расстраиваешься. Сиди дома, я сам со всем справлюсь.
— Твои подруги, ты видела, как Катька на тебя смотрит? Она тебе завидует. Она разрушит наше счастье, не общайся с ней. Ты такая слабая, Леночка, такая хрупкая.
Пропадешь ты без нас. Она верила. Каждый день капля за каплей из неё вытравливали самостоятельность, превращая в безвольное дополнение к их семейному укладу. Она стала тенью, которая боялась громко дышать и всегда искала одобрения в глазах свекрови.
— Они лепили из тебя рабыню, Лена, — голос Анатолия прозвучал, как удар топора по сухому дереву, — бесплатное приложение к квадратным метрам, которые оставил твой отец.
— И у них почти получилось.
Лена посмотрела на свои руки. На безымянном пальце все ещё блестело обручальное кольцо, тонкий ободок золота, который теперь казался ей кандалами.
— Почему я ничего не видела? прошептала она. Как я могла быть такой слепой?
— Когда человеку каждый день говорят, что солнце чёрное, он в конце концов начинает щуриться от темноты.
Анатолий подался вперёд, положив локти на колени.
— Но теперь всё, больше не получится. Теперь ты здесь.
Лена почувствовала, как в животе что-то болезненно сжалось.
Память услужливого подсунула ещё один фрагмент, от которого во рту стало горько, как от полыни.
— Квартира…
Она подняла глаза на дядю.
— Неделю назад, в роддоме…
Это было за день до того, как Тёмочка решил появиться на свет.
Палата была залита ярким стерильным светом декабрьского солнца, который больно резал глаза. Лена лежала на высокой койке, опутанной проводами КТГ. Спина ныла, а в голове стоял туман от сильных обезболивающих, которые ей кололи каждые четыре часа из-за угрозы преждевременных родов. Мысли ворочались медленно, словно сонные мухи в патоке.
Дима вошел в палату вместе с Игорем, своим старшим братом.
Тот всегда казался Лене скользким типом с вечно влажными ладонями и бегающим взглядом человека, который ищет, что плохо лежит. Рядом с ними шла женщина в строгом сером костюме, с туго затянутым пучком волос и папкой под мышкой.
Нотариус Жанна, старая подруга Зинаиды Петровны. Дима сел на край постели, взял руку Лены своей и начал покрывать её пальцы мелкими частыми поцелуями.
— Родная, ты как? — шептал он, заглядывая ей в глаза.
— Потерпи, скоро всё закончится. Мы так ждём нашего принца.
— Дима, мне так плохо, голова кружится, — пробормотала Лена, пытаясь сфокусировать взгляд на его лице.
— Конечно, конечно, солнышко, мама обо всём договорилась. Чтобы Тёмочку сразу прописали, чтобы у него была лучшая поликлиника и элитный садик, нужно уладить одну
формальность.
Игорь подошёл ближе, раскрывая папку.
— Лен, тут чисто технический момент.
Его голос был паточным, приторным.
— Чтобы бюрократы в администрации не придирались, нужно подписать согласие на страховку жилья. Мама сказала, так будет безопаснее для ребёнка. Юридическая защита, понимаешь?
Женщина в сером молча положила перед Леной стопку бумаг.
— Я не могу, я ничего не вижу.
Лена попыталась приподняться, но мир качнулся и поплыл в сторону.
— Ой, да что там смотреть?
Дима нежно прижал её голову к своей груди.
— Ты мне не веришь? Это же для сына, для нашего Тёмочки.
— Подпишись здесь и здесь, и я пойду к врачу. Узнаю, можно ли тебе принести тех вкусных пирожных.
Лена помнила, как её рука, тяжёлая, словно налитая свинцом, выводила закорючки на белых листах. Она помнила запах дешёвого парфюма Жанны и то, как Игорь быстро, почти суетливо прятал бумаги обратно в папку.
Она помнила, как Дима поцеловал её в висок и быстро вышел вслед за братом, даже не дождавшись медсестры.
Тогда она думала, что это любовь, что это забота о будущем.
Лена сидела у камина в доме Анатолия, и в её сознании наконец-то сложился этот чудовищный пазл.
Каждый жест, каждое слово было выверено, как в аптеке. Они ждали момента её максимальной слабости.
Они ждали, когда она будет беспомощной, одурманенной болью и лекарствами, чтобы забрать последнее.
— Дарственная, — хрипло произнесла она. Я подписала дарственную на Зинаиду Петровну, сама, своими руками.
Анатолий молчал, глядя на огонь. Его лицо в сполохах пламени казалось высеченным из гранита.
— Они подсунули мне её под видом страховки для ребёнка.
Лена почувствовала, как по щекам потекли слёзы, но она не стала их вытирать.
— Дима, он ведь клялся, он держал меня за руку…
— Твой муж — обыкновенный стервятник, Лена.
Анатолий встал и подошёл к окну, за которым завывала вьюга. Но стервятники сильны только тогда, когда жертва не сопротивляется.
Он обернулся, в его глазах отражались угли камина.
— Теперь слушай меня.
— Завтра приедет мой юрист. Мы поднимем все записи из больницы. Мы найдем способ доказать, что в тот момент ты не могла отвечать за свои действия.
— Жанна — женщина жадная, а у жадных всегда есть цена. Мы её найдём.
Лена посмотрела на люльку, где мирно спал Тёмочка, посасывая во сне крошечный кулачок. Он не знал, что его отец предатель, а бабушка воровка. Он просто жил.
Она медленно протянула руку к чашке с чаем. Её пальцы всё ещё мелко дрожали, но теперь это была не дрожь страха. Это была вибрация внутри, напоминающая гул натянутого провода перед грозой.
— Дядя Толя, — сказала она, её голос впервые за долгое время прозвучал чисто.
— Я хочу вернуть своё. Не ради себя, ради него.
Анатолий чуть заметно улыбнулся, одними углами глаз.
— Вот теперь я вижу кровь Ермоловых. Пей чай, Лена, завтра будет долгий день. И поверь мне, они ещё пожалеют, что ты не замёрзла на той скамейке.
Она сделала глоток. Горячий настой чабреца обжёг горло, разгоняя остатки ледяного оцепенения.
В эту ночь в старой крепости Аксай Лена Воронцова умерла. Но на её месте рождалась другая женщина, та, которой только предстоит узнать, насколько она сильна, когда ей нечего терять, кроме собственной правды.
Зимнее солнце, низкое и тусклое, едва пробивалось сквозь плотные шторы в кабинете Анатолия. Здесь царил полумрак, пропитанный запахом старой кожи, остывшего кофе и того особенного, сухого духа, который исходит от старых архивных папок.
Анатолий сидел за массивным столом из масляного дуба, на котором не было ничего лишнего. Только тяжёлая бронзовая пепельница и телефон с прямой линией. Он не любил суеты.
Суета — это признак слабости, удел тех, кто пытается догнать уходящий поезд.
Анатолий же всегда предпочитал стоять на путях, точно зная расписание.
Дверь тихо открылась, и в кабинет вошёл Степан. Начальник службы безопасности, человек с лицом, которое забываешь через секунду после встречи. Он был тенью Анатолия последние пятнадцать лет, его глазами и ушами там, куда самому хозяину заходить уже не пристало.
— Садись, Анатолий не поднял головы, изучая какой-то документ.
— Что по нотариусу?
— Жанна Валерьевна Свиридова, Степан положил на стол тонкую папку.
54 года, лицензия середины девяностых. С Зинаидой Петровной Красновой связано давно, ещё по линии администрации. Специализируется на деликатных вопросах. Наследство без наследников, ускоренное переоформление, дарственные от лиц, находящихся в… он сделал небольшую паузу… затруднительном состоянии.
Анатолий наконец поднял взгляд.
Его глаза были холодными, как лёд.
— Найди мне всё, каждую её подпись за последние пять лет. Особое внимание сделкам с одинокими стариками и тем, кто внезапно уехал в другой город, оставив жильё добрым людям.
— Срок до вечера. Если она где-то оступилась, я хочу знать глубину этой ямы.
— Понял, Анатолий Савельевич. Сделаем.
Когда Степан вышел, Анатолий подошёл к окну.
Он смотрел на заснеженный сад, но видел другое.
Лицо своей сестры. Матери Лены. Она всегда была слишком мягкой, слишком верила людям. И эта вера в итоге её же и згубила. Лена унаследовала эту черту. Прозрачную честность, которая в мире Красновых считалась дефектом, изъяном, позволяющим без помех разделывать жертву.
— Больше не допущу, подумал он, и печатка на его мизинце тускло блеснула.
Офис Жанны Свиридовой расположился в тихом центре, в старом особняке с высокими потолками.
Было около шести вечера. Город, подгоняемый предновогодним ажиотажем, гудел за окнами, сверкал гирляндами и торопился к прилавкам с шампанским.
Жанна Валерьевна уже собиралась домой. Она аккуратно сложила бумаги в сейф, поправила безупречную укладку и потянулась за своей шубой из чернобурки. В этот момент дверь открылась.
Она не услышала шагов, только почувствовала, как по ногам потянуло холодом.
В проёме стоял Анатолий. Он вошёл молча, не снимая пальто, его массивная фигура мгновенно заполнила всё пространство приёмной, сделав высокие потолки давящими и низкими.
— Жанна Валерьевна?
Голос его был спокойным, почти будничным.
— Мы уже закрыты, мужчина!
Она попыталась предать лицу выражение официальной строгости, но руки её предательски дёрнулись, комкая мех шубы.
— Запишитесь на завтра!
Анатолий не ответил. Он прошёл к входной двери, повернул ключ в замке и вытащил его, положив в карман. Звук щелкнувшего замка в тишине пустого офиса прозвучал как выстрел.
— Вы что себе позволяете?
Жанна отступила за свой стол, инстинктивно ища защиты в массиве мебели.
— Я сейчас полицию вызову!