Деньги исчезли.
Марина трижды пересчитала купюры в жестяной банке из-под индийского чая. Слюнявила палец, шуршала бумажками, раскладывала их по номиналу на кухонной клеёнке. Результат не менялся. Не хватало двадцати тысяч — почти половины отложенного на новый диван.
— Интересное кино, — сказала она вслух чайнику.
Чайник молчал, пуская пар. Марина сунула деньги обратно, захлопнула крышку так, что звякнуло на всю кухню. Витя. Больше некому. Кошка Мурка воровать пока не научилась, а сын Лёшка уже полгода как в армии — родину защищает да кирзовые сапоги топчет.
Значит, Витя.
Марина села на табурет. Обида кольнула где-то под рёбрами, но она её привычно отодвинула. Скандалить? Бить тарелки? Орать «Где деньги, Зин?»? Ну уж нет. Это для тех, у кого фантазии нет. Да и Витя, если на него с криком наседать, сразу в ракушку прячется. Замкнётся, будет бубнить «не брал, не видел», а потом неделю ходить с видом оскорблённой невинности. Тут надо тоньше. Тут надо с выдумкой.
Вечером Витя пришёл с работы какой-то дёрганый. Глаза бегают, руки в карманах что-то перебирают. Прячет. Точно прячет.
Марина накрывала на стол. Грохнула перед мужем тарелку.
Витя вздрогнул.
В тарелке сиротливо лежали две варёные картофелины. Без масла. Без укропа. И маленький, прозрачный, как слеза младенца, кусочек солёного огурца.
Витя посмотрел на натюрморт. Посмотрел на Марину.
— А... котлеты? — робко спросил он. — Вроде фарш крутила вчера?
— Котлеты, Витенька, это роскошь, — Марина села напротив, подперев щёку рукой. Голос у неё был ласковый, как у медсестры перед уколом. — Цены-то видел? Скачут. А у нас бюджет. Дыра в нём образовалась, Витя. Чёрная дыра. Прямо мистика какая-то. Деньги исчезают, как вода в песок. Вот я и решила: переходим на режим жёсткой экономии. Полезно для талии, кстати.
Витя поперхнулся воздухом.
— Какая дыра?
— Загадочная, — Марина подвинула ему солонку. — Ешь, пока тёплое. Завтра, думаю, на пустую гречку перейдём. Или на перловку. Помнишь, ты в армии её любил?
Витя жевал сухую картошку, и видно было, как трудно она проваливается. Он косился на шкафчик, где стояла банка из-под чая, но молчал. Стойкий партизан.
— Я тут подумала, — продолжала Марина, не сводя с него глаз, — может, мне на вторую работу пойти? Полы мыть по вечерам в подъезде. А что? Копейка рубль бережёт.
У Вити уши стали пунцовыми. Он отложил вилку.
— Марин, ну зачем полы... Я, может, премию получу. Скоро.
— Премию? — Марина всплеснула руками. — Ой, как хорошо! А когда? А то мне за коммуналку платить нечем, я уж думала твои удочки продать. Сосед давно спрашивал.
Витя побледнел. Удочки были святым.
— Не надо удочки! — выкрикнул он. — Марин, ну что ты начинаешь? Всё нормально будет.
— Ну как знаешь. Ешь огурец, он последний.
Неделя прошла в «режиме осады». Марина играла свою роль виртуозно. Она ходила по квартире в штопаном халате, хотя у неё висело три новых. Выключала свет в туалете, когда Витя там засиживался с телефоном, крича через дверь: «Экономим, Витя, счётчик крутится!»
Витя страдал. Он похудел, осунулся, но тайну не выдавал. Деньги в банке так и не появились. Более того, Марина заметила, что он начал ходить на работу пешком. А это пять остановок. Экономит на проезде? Значит, ему нужны деньги. Много и срочно.
В среду Марина пустила в ход тяжёлую артиллерию.
Витя пришёл домой, а в коридоре пусто. Нет коврика. Нет вешалки. В зале — нет телевизора.
Он влетел на кухню.
— Марин! Нас обокрали?!
Марина сидела за столом и штопала носок, натянув его на половник. Спокойная, как удав.
— Зачем обокрали? — удивилась она. — Я в ломбард отнесла.
Витя сполз по косяку.
— Телевизор? В ломбард? Ты с ума сошла? Финал кубка сегодня!
— Витенька, ну а что делать? — Марина тяжело вздохнула. — Денег-то нет. Ты же молчишь, где они. А мне сапоги нужны. Зима на носу. Вон, — она выставила ногу в тапке, — видишь, палец торчит?
— Это тапок! — взвыл Витя.
— Суть та же. Бедность, Витя, не порок, но большое свинство. Пришлось пожертвовать телевизором. И твоим шуруповёртом.
— Шуруповёртом?! — Витя схватился за сердце. — Makita?
— Она самая. Хорошо дали, кстати.
На самом деле и телевизор, и шуруповёрт мирно лежали у соседки бабы Вали, которой Марина принесла пирог за хранение. Но Витя этого не знал.
Он рухнул на табурет и обхватил голову руками.
— Марин... ну зачем ты так? Сказала бы...
— Я говорила. Ты сказал — премия будет. А кушать хочется сегодня.
Витя сидел, раскачиваясь из стороны в сторону. Видно было, что внутри у него идёт страшная борьба. Жаба боролась с совестью, а страх перед женой — с какой-то другой, неведомой силой.
Марина ждала. Не давила. Просто штопала носок.
— Ладно, — вдруг глухо сказал Витя. — Ладно. Я верну. Завтра же верну.
— Что вернёшь? Телевизор?
— Деньги. Всё верну. Не продавай больше ничего.
На следующий день Марина взяла отгул. «Шпионские страсти» требовали времени.
Витя ушёл утром, буркнув что-то про «важный заказ». Марина выждала десять минут, накинула плащ, повязала косынку — маскировка — и вышла следом.
Витя шёл не на работу. Он свернул к гаражам, потом дворами пробрался к старому пятиэтажному дому на окраине района. Марина кралась за ним, чувствуя себя героиней детектива. «Если к бабе пошёл, — думала она, сжимая в кармане газовый баллончик, — я ему эту Makita... в общем, верну не в том виде».
Витя зашёл в подъезд. Марина шмыгнула следом, пока дверь не захлопнулась. Прислушалась. Шаги стихли на третьем этаже. Звонок.
Дверь открылась. Женский голос.
Марина похолодела. Ага. Всё-таки баба. «Ну, Витя, ну, паразит...»
Она поднялась на цыпочках. Дверь была приоткрыта.
— Витенька, спаситель ты наш! — донеслось из квартиры. Голос был скрипучий, старческий. Не похож на голос роковой разлучницы.
— Тише, Тамара Павловна, — бубнил Витя. — Вот, возьмите. Тут всё, что смог собрать. Хватит на первое время?
— Ой, да хватит, конечно! Дай тебе бог здоровья! Если бы не ты, нас бы с Шариком давно на улицу выгнали. Коллекторы эти проклятые, житья не дают...
Марина осторожно заглянула в щель.
В коридоре, заваленном какими-то коробками и старыми газетами, стояла сухонькая старушка в байковом халате. Рядом с ней, виляя облезлым хвостом, сидел такой же древний, как хозяйка, пудель.
Витя, её Витя, который за копейку удавится в магазине, совал старушке пачку денег. Ту самую, из банки. И ещё какие-то купюры, видимо, из заначки.
— Вы только, Тамара Павловна, дверь никому не открывайте, — наставлял Витя. — И сыну своему не звоните, бесполезно это. Я с юристом договорился, он на днях зайдёт, посмотрит документы.
— Спасибо, Витенька... Ты же как родной нам. Помнишь, как ты с моим Колей на заводе...
— Помню, Тамара Павловна. Всё, мне бежать надо. Жена... она волнуется.
— Строгая она у тебя?
— Золотая, — вздохнул Витя. — Но если узнает — убьёт.
Марина отошла от двери. В голове закрутились мысли. Тамара Павловна... Коля с завода... Это же вдова Николая Степановича, его старого мастера, который Витю ещё молодым учил станок токарный не бояться. Умер лет пять назад.
Так вот оно что. «Спаситель». «Благотворитель».
Марина тихонько спустилась вниз, вышла из подъезда и села на лавочку. Злость прошла. На смену ей пришло странное чувство — смесь гордости и желания дать мужу подзатыльник за скрытность.
Когда Витя вышел, он нос к носу столкнулся с Мариной.
Он замер. Пакет в его руках — видимо, с банкой варенья, которым его одарила старушка, — жалобно звякнул.
— Ма... Марина? — прошептал он. — А ты... ты как?
— Как-как. Пешком, — Марина встала. — Пошли домой, партизан. Разговор есть.
— Я всё объясню! — Витя вжал голову в плечи. — Это не то, что ты думаешь!
— Я знаю, что это не то, что я думаю. Я всё слышала. Тамара Павловна, коллекторы, Шарик.
Они шли домой молча. Витя плёлся сзади, как нашкодивший школьник.
Дома Марина усадила его на кухню. Поставила чайник. Достала из «секретного» места банку с нормальным кофе и бутерброды с колбасой.
— Ешь, — приказала она.
Витя схватил бутерброд, откусил половину. Глаза у него были влажные.
— Марин, я не мог не дать. Она звонила, плакала. Сын её набрал кредитов под квартиру и сбежал. А к ней ходят, угрожают. Дверь подожгли. Николай Степаныч мне как отец был... Ну как я её брошу?
— А мне сказать? — Марина постучала пальцем по столу. — Я что, зверь? Я бы не поняла?
— Поняла бы, — Витя вздохнул. — Но ты же на диван копила. Мечтала. А тут я со своими проблемами. Думал, перехвачу, заработаю, верну... А оно вон как затянулось. Проценты там дикие.
— Не мудри, Витя, — беззлобно сказала Марина. — И уши у тебя холодные. Сколько отдал?
— Двадцать тысяч.
Марина вздохнула. Диван отодвинулся на пару месяцев.
— И что, помогло?
— На месяц отстали. Но долг-то висит. Там больше семисот тысяч.
— Семьсот... — Марина задумалась. — Тамара Павловна, говоришь? Квартира у неё в собственности?
— Ну да. Двухкомнатная.
— А сын где прописан?
— Там же. Но он не живёт, уже года два.
Марина встала, прошлась по кухне. В её глазах зажёгся тот самый огонёк, которого боялись все начальники ЖЭКа и продавцы на рынке.
— Значит так, Витя. Хватит заниматься самодеятельностью. Деньги твои — это капля в море, только бандитов кормить. Тут другой подход нужен. Юридический. И... тактический.
— Какой? — Витя перестал жевать.
— Завтра идём к твоей Тамаре Павловне. Вместе. Я документы посмотрю. У меня племянница в прокуратуре работает, ходы знает. И Светка с паспортного стола должна мне услугу. Разберёмся.
Два месяца Марина жила как на вулкане. Она моталась по инстанциям, писала заявления, ругалась с коллекторами по телефону так, что те сами бросали трубки. Витя только диву давался. Он-то думал, проблема нерешаемая, а Марина пробивала стену за стеной.
Оказалось, что кредитный договор был оформлен с грубыми нарушениями. Подпись в документах не совпадала с образцом в паспорте Тамары Павловны. Сын, паразит, подделал подпись матери, а микрофинансовая организация не удосужилась проверить. Более того, по закону кредитор обязан был убедиться в дееспособности заёмщика и подлинности документов.
Марина собрала доказательства: справку от нотариуса о несовпадении подписей, копии кредитного договора, записи угроз от коллекторов. Племянница помогла составить заявление в полицию. Возбудили уголовное дело по статье о мошенничестве.
Коллекторы исчезли, как утренний туман. Договор признали недействительным.
Тамара Павловна молилась на Марину. Шарик при встрече пытался лизнуть её в нос.
Вечер пятницы. Всё закончилось. Марина и Витя сидели на кухне. Телевизор и шуруповёрт вернулись на законные места. На столе шкварчала сковородка с нормальной, жирной, вредной жареной картошкой.
— Ну что, защитница, — Марина подложила мужу добавки. — Спасли мы твою старушку.
— Твою школу не пропьёшь, — восхищённо сказал Витя. — Я бы так не смог. Я только деньгами...
— Деньгами любой может. А ты попробуй головой. Кстати, о деньгах.
Марина хитро прищурилась.
— Тамара Павловна, когда мы архивы разбирали, нашла у мужа в бумагах какие-то старые облигации. Думала — мусор. А я глянула — это же государственный заём 1982 года.
— И что? Они же сгорели все в девяностые.
— Не все. Там три штуки оказались выигрышными. Редкие, коллекционные. Я их знакомому нумизмату показала.
Витя замер с вилкой у рта.
— И?
— И продали мы их за хорошие деньги. Тамаре Павловне — на санаторий, кости погреть. Нам — твои двадцать тысяч вернулись. И ещё осталось.
— На диван? — Витя чуть не подавился.
— На диван. И на удочку тебе новую. Твоя старая уже разваливается.
Витя сидел, оглушённый. Он смотрел на жену, как на восьмое чудо света.
— Марин... ты... ты гений.
— Я не гений, я бухгалтер, — фыркнула Марина. — Ешь давай. И запомни, Витя: ещё раз что-то скроешь — я тебя самого продам. По курсу макулатуры.
— Понял, — Витя расплылся в улыбке. — Клянусь! Никаких секретов. Только...
— Что «только»? — напряглась Марина.
— Я там, когда шуруповёрт искал, случайно твою вазу разбил. Синюю.
Повисла тишина.
— Которую мама подарила? — тихо спросила Марина.
— Ага.
Марина вздохнула, взяла вилку и ткнула в картофелину.
— Ладно. Она всё равно уродская была. Но удочку будешь мыть сам. Каждый раз. После каждой рыбалки.
— Договорились!
Они сидели на кухне, жевали картошку, и Витя думал, что, наверное, это и есть счастье. Когда тебя не пилят за ошибки, а помогают их исправить. И когда даже разбитая ваза — не повод для войны, а повод для новой удочки. Ну, или почти.
— Интересное кино, — вдруг сказала Марина, глядя на мужа. — Ты чего улыбаешься?
— Да так. Подумал, какая ты у меня...
— Какая?
— Опасная.
— Бойся, — кивнула Марина. — И уважай.
И подмигнула. Впервые за два месяца.
Где-то в зале бормотал возвращённый телевизор, Мурка тёрлась о ноги, требуя свою долю, а на душе было спокойно. Как после хорошо сданного годового отчёта. Только лучше. Потому что отчёт сдашь и забудешь, а свои люди — они рядом. Даже если иногда ведут себя как дураки.
Всё-таки свои дураки — они самые любимые.