Русский быт

Чек на сто сорок пять тысяч рублей Лена нашла случайно. Он лежал в коробке со старыми квитанциями, сложенный вчетверо, и от него пахло предательством. Но это будет потом. А началось всё с варёной картошки. В тот майский вечер Лена смотрела на список продуктов, присланный золовкой, и чувствовала, как правая бровь ползёт куда-то к линии роста волос. — Вить, ты это видел? — она повернула экран телефона мужу. — «Икра красная — пять банок. Сёмга слабосолёная — три упаковки. Балык. Сыр с плесенью, тот самый, который санкционный»...

Виталик стоял на её кухне и орал: — Слышь, Серёг, а у вас чё, даже хлеба нет? Елена лежала в соседней комнате и не могла пошевелиться. Спину прострелило так, что слёзы сами текли по щекам. А в прихожей галдели четверо незваных гостей, и никто — никто! — не спросил, есть ли у неё лекарства. — Ну так съезди в магазин! Мы есть хотим! В этот момент она поняла: тридцать лет терпения закончились. А ведь всего три месяца назад всё казалось таким правильным. Конец мая выдался на удивление жарким, и переезд в новый дом казался Елене не просто сменой места жительства, а настоящим бегством в рай...

Вместо миллиона восьмисот тысяч на экране светились четыреста рублей. И тридцать две копейки — будто в издёвку. Вера обновила страницу. Ещё раз. Закрыла приложение, досчитала до десяти, открыла снова. Цифры не изменились. Она положила телефон на кухонный стол — осторожно, как гранату с выдернутой чекой. В груди не ёкнуло, не похолодело. Стало ватно и глухо, словно кто-то выключил звук. Вера точно знала: она не покупала ни шуб, ни машин. А доступ к счёту «Семейный» был только у неё и у Паши. В прихожей щёлкнул замок...

Ключ сломался в замке в самый неподходящий момент — с сухим хрустом, оставив обломок внутри. Виктор Петрович стоял в подъезде, глядя на огрызок металла в руке, и не мог поверить: телефон в машине, машина в подземном паркинге, ключи от машины — за этой проклятой дверью. Пятьдесят пять лет безупречной жизни, и вот — стоишь, как дурак, перед собственной квартирой. А ведь ещё утром всё было под контролем. Виктор Петрович искренне верил, что он — эталон. В его квартире мебель стояла по струнке, тапочки для гостей ждали в ряд, строго по размеру, а планы на выходные утверждались во вторник вечером...

Мужа опустили в землю три часа назад, а родня уже примеряла её шубу. Галина сидела на краешке дивана в собственной гостиной и не узнавала её. Вроде и обои те же, что они с Витей клеили пять лет назад, и сервант с хрусталём, который он так берёг, на месте. А всё чужое. В комнате гудел нестройный хор голосов — поминки. Людей пришло немного, только свои: коллеги Виктора, пара соседей да родственники. Тридцать лет душа в душу — и вот она сидит одна. Вдова. Галя чувствовала себя оглушённой рыбой, которую только что вытащили на лёд...

Дверной звонок надрывался уже пять минут. Людмила стояла в коридоре, прижавшись спиной к стене, и смотрела в глазок на багровое от злости лицо сестры. Рядом маячил Игорь, а за ними — растерянный Витя. Они стучали, звонили, пинали коврик. А она молчала. Впервые за двадцать лет — молчала. Как же она дошла до этой точки? Людмила стояла посреди строительного магазина, уперев руки в бока, и мрачно разглядывала стеллаж с обоями. Рядом суетилась её младшая сестра Света, размахивая руками так активно, будто пыталась взлететь...

В пятьдесят два года Лена впервые в жизни заказала такси «Комфорт». Не потому что разбогатела. Потому что ехала убивать. Не человека, конечно. Брак. Тридцать лет совместной жизни. И собственную глупость, которая всё это время не давала ей открыть глаза. *** — Витюш, ну как там? — Лена заглянула в комнату, стараясь не шуметь пакетами. Виктор лежал на диване, скорбно глядя в потолок. Руки сложены на груди, будто уже готовится к вечности, но телевизор предусмотрительно работает — без звука. — Глухо, Лен...

Конверт лежал на столе — пачка новеньких пятитысячных. Цена её отсутствия на свадьбе собственной дочери. За неделю до этого Нина опустила руки в тёплую мыльную воду и замерла. Суставы привычно ныли — погода менялась, наверное, опять к снегу. Она вытащила ладонь и посмотрела на неё, как на чужую вещь. Кожа, задубевшая от дешёвой хлорки и бесконечной возни в воде, напоминала старый пергамент. Ногти коротко острижены, подушечки пальцев шершавые, в мелких трещинках, которые не брал никакой крем. Эти...

«Бабушка всегда рядом» — написала мать под фотографией с внуком. Триста лайков за час. А то, что она видела этого внука двадцать минут и сбежала к стоматологу, — это осталось за кадром. Как и то, что десять лет назад она клялась здоровьем покойного мужа: «Только роди — я всё возьму на себя». Но это будет потом. А началось всё с разговора на кухне, когда Регине было двадцать восемь. — Ты пойми, часики-то не просто тикают, они уже в набат бьют! — Валентина Петровна картинно прижала руки к груди, чуть не опрокинув чашку с остывшим кофе...

Нож врезался в капусту так, будто Зоя рубила не овощ, а пятнадцать лет своего брака. — Зойка, ты зачем ему рубашку синюю купила? Она же его старит лет на десять, — голос Антонины Павловны в трубке звучал не как вопрос, а как приговор, не подлежащий обжалованию. — У него лицо серое становится. Я ему всегда бежевое брала. Зоя зажала телефон плечом. Нож стучал по доске, как пулемётная очередь. Пятнадцать лет. Пятнадцать лет одно и то же. — Антонина Павловна, вашему сыну пятьдесят пять, — отчеканила она, стараясь не сорваться на крик...

Коробка с письмами весила как чугунная сковорода. Катя взяла её из рук соседки и чуть не выронила. — Тысяча восемьсот двадцать шесть штук, — сказала баба Валя. — Нинка считала. По одному на каждый день, как вы поругались. Пять лет. Тысяча восемьсот двадцать шесть дней молчания. И каждый из них мать садилась за стол, брала ручку и писала письмо дочери, которая не брала трубку. *** Подъезд встретил Катю запахом старой штукатурки и жареной рыбы. Пятый этаж без лифта, ступеньки стёртые, перила шатаются...

Три года Татьяна Сергеевна не переступала порог квартиры сына. Три года видела внуков урывками — полчаса в парке, короткий видеозвонок раз в месяц. А теперь вот — телефон в руке, и голос Олега, виноватый, тянущий каждое слово: — Мам, выручи. Нужна няня. Она молча смотрела на недовязанный шарф, упавший на пол. И вспоминала, как всё начиналось. Тогда ей было пятьдесят девять. Димке — пять, Анечке — три. Татьяна Сергеевна забирала их из садика, варила кашу, читала на ночь про зайчика, который заблудился в лесу...