Русский быт

Михаил Олегович, знаете, сегодня утром я смотрел на себя в зеркало и думал, что вот это наша последняя встреча. Десятая сессия. Круглое число, правда? Я даже галстук надел, будто на экзамен иду. Оксана посмеялась, сказала, что я как школьник перед выпускным. Может, и правда похоже. Помню, как первый раз к вам пришёл. Две тысячи семнадцатый год, лето. Я тогда ещё на заводе работал, хотя еле держался. После увольнения в шестнадцатом только-только восстановился. Сидел в вашем кабинете, руки потели, думал, что вот сейчас вы скажете, что я псих законченный...

Галина Павловна проснулась в больничной палате и поняла, что жить не хочется. Не так, чтобы совсем не хочется. Просто лежишь, смотришь на капельницу, думаешь: вот сейчас врачи меня подлатают, выпишут домой, а дальше что? Квартира пустая, дети заняты. Максим в Москве крутится, Вероника в Питере свои мероприятия устраивает. Звонят раз в неделю, спрашивают из вежливости: как дела, мам? А на самом деле уже думают о своём, пока она отвечает. Вот и позавчера приезжали. Сидели полчаса, переглядывались, потом Максим посмотрел на телефон и сказал: -- Мам, нам пора...

День рождения у Людмилы Петровны всегда был в октябре, когда уже холодно по-настоящему, а не по-сентябрьски игриво. Пятьдесят восемь. Цифра как цифра, ничего особенного. Она проснулась в семь, как всегда, хотя идти было некуда. Привычка с тех времён, когда нужно было вскакивать ни свет ни заря, чтобы успеть на работу в колледж. Преподавала литературу двадцать восемь лет. Потом реформа образования, сокращения, и Людмила Петровна оказалась не у дел в пятьдесят четыре года. Раньше срока на пенсию. Говорили, что это временно, что пересмотрят, что вернут...

Лена въехала в квартиру вместе с чемоданом, двумя коробками с книжками и красным чайником. Артём тащил диван, как будто тренировался на чемпиона мира по силовым упражнениям, а она всё смеялась. Хватала его за руку, целовала в щёку. -- Ну давай, Геракл, последнее усилие! Они рухнули на этот диван часа через два, когда почти всё оказалось на своих местах. Квартира светлая, трёхкомнатная, пахнет новой штукатуркой и будущим. Лена запрокинула голову, смотрела на потолок. -- Ты только представь, Тёма. Это наше...

Передо мной лежит пакет. Меховой салон, логотип золотом по чёрному. Внутри — ничего. Пусто. Шубу я вернула три дня назад. Двести тысяч рублей получила обратно, перевела Сергею. Марина звонила вчера, спросила: -- Мама, ты довольна? Голос холодный был. Как будто с чужим человеком разговаривала. Я не довольна. Я несчастна. Потому что сама всё испортила. Хотела проверить зятя на прочность — сломала дочь. Хотела доказать, что он такой же, как мой покойный Николай — оказалось, лучше. И вот это меня больше всего убивает...

Лариса забрала коробку из банка в среду, после обеда. Три года аренда ячейки, три тысячи двести в год, каждый раз думала: ну когда Вера заберёт, когда уже. А сейчас вот забирает. Свадьба у Насти в декабре, деньги нужны, Вера сказала по телефону вчера: привози украшения, продам. Лариса ехала в автобусе с коробкой на коленях, смотрела в потолок. Черниковка, окраина, двадцать восемь квадратов за восемнадцать тысяч аренды. Тридцать три тысячи зарплата на руки после налогов, медсестра в поликлинике. Инорс, где живёт Вера, она туда два раза в год ездит: на День рождения Веры и на Новый год...

Елена Андреевна вставала каждое утро в половину восьмого. Неважно, что ей делать особо было некуда. Просто привычка. Сорок лет просыпалась в семь, в половину восьмого уже вода для гречки кипела, а сейчас гречку варить особо некому. Квартира двушка на Соколе. После мужа осталась. Не после первого. Первый погиб в Чечне, когда Петьке десять было. После второго. Учитель истории. Хороший был человек. Но тихий. Как и Петька. Елена Андреевна умела с тихими. Сама не громкая, а молчаливых понимала. Вот только сын её молчал как-то странно...

Оля считала себя человеком везучим. Как-никак замужем за хорошим мужиком. Виктор заботливый. Работает. Помогает по дому. Дочка Маша растёт. И вот теперь ещё один ребёнок в пути — на шестом месяце. Сорок восемь отметит этой весной. Поздний ребёнок. Как говорят — подарок судьбы. А ещё Оля была психованной, что тоже случается, когда беременная. Только никто не говорит, насколько сильно. Потому что последние месяцы Оля психовала конкретно. И не просто так. А из-за мужа, который стал каким-то странным...

Татьяна проснулась от того, что телефон упал на пол. Потянулась за ним, стараясь не смотреть на пустую половину кровати, и увидела сообщение от Алексея. «Мам, мы вечером заедем. Серьёзный разговор». Серьёзный разговор. Понятно. Марина опять что-то придумала, а сын молча прижимается к стенке и ждёт, когда всё само рассосётся. Год прошёл после смерти Андрея. Год одиночества в этой двушке на окраине, где вроде бы всё осталось прежним, но стало совершенно чужим. Муж умер неожиданно. Просто лёг спать и не проснулся...

Тамара всю жизнь проработала на кухне в школьной столовой. Сначала в Перхушкове, потом перебралась поближе к Москве — дети орали, подъедали стайками, она не успевала оглянуться, как заканчивалась смена. Борис её встречал, сам тогда автобусы водил по маршруту, двадцать лет так ездили домой вместе. Потом у него пенсия началась, боль в спине, зато времени больше стало. У них одна дочка. Вероника. Двадцать восемь лет. Замужем. Как только Вероника с Олегом съехались, Тамара первым делом спросила: когда в гости позовёте? - Мам, погоди, мы ещё не устроились толком...

- Зачем мне это? – муж женился, с сыном не видится, а он перестал говорить Марина проснулась в половине одиннадцатого вечера. Позвонил будильник на телефоне. Артём спал в углу на матрасе. Семь вечера уложила, как всегда. Она посмотрела на сына. Ему шесть. Молчит второй год уже. Встала тихо. Оделась. Взяла сумку. Вышла из комнаты. На кухне горел свет. Сосед Валера опять ночью жрёт. - Привет, Марин. - Привет. Прошла мимо. Дверь за собой закрыла на ключ. Десять раз проверила. Спустилась вниз. Метро до Павелецкой...

Ирка в HR восемь лет. Зарплата норм. График понятный. Отпуск когда надо. Но главное было другое. Квартира. Студия в центре Москвы. Двадцать восемь метров. Её. Не мамина, не папина. Её. Ипотека на двадцать лет, пятьдесят две тысячи в месяц. Каждый раз, когда переводила деньги, думала одно: это моё. Семь лет копила на первый взнос — жрала дошираки, ходила в одной куртке три зимы подряд, отпуск? какой отпуск. Семь лет. Родители... ну что с них взять. Мамка в Саратове на пенсии. Папка давно в земле. Денег никогда не было...