Телефон зазвонил, когда Елена чистила картошку. Нож скользнул по кожуре, вода шипела в раковине — обычный воскресный вечер. А потом незнакомый женский голос произнёс слова, которые перевернули всё:
— Сергей Викторович? Это Анна, агент. Хотела уточнить: вы сегодня вносите оставшуюся часть задатка — двести тысяч — или завтра утром? И по нотариусу: документы готовы, только подпись.
Елена замерла с трубкой в руке. Пальцы похолодели.
Какие двести тысяч? Какой нотариус?
Три года её муж повторял одно и то же: «Денег нет. Сейчас тяжело. У всех тяжело». А она платила за аренду, за коммуналку, за продукты. И верила.
Но до этого звонка оставалось ещё три месяца. Три месяца жизни с человеком, который, как выяснится, врал ей каждый день.
— Лен, ты опять в «Пятёрочку»? — Сергей выглянул из комнаты, не отрываясь от телефона. — Аккуратнее там, скользко. И возьми самое простое. Без этих твоих «чтобы вкусненько».
— Да уж куда проще, — Елена остановилась в прихожей, проверяя карманы. Ключи, проездной, очки. — Я уже месяц беру «самое простое». Мы с тобой скоро начнём экономить на воздухе.
— Не начинай, — буркнул он. — Ты же знаешь, сейчас тяжело. Заказы висят, расчёты задерживают. Аренда пятьдесят пять — как ножом по горлу.
Елена молча натянула сапоги. Резинка на голенище неприятно врезалась в кожу — будто тоже напоминала: не расслабляйся. В коридоре пахло мокрой шерстью, чужими котлетами и пылью из коврика. Где-то сверху тикали соседские часы, и весь подъезд словно жил по одному общему метроному: тик-так, тик-так — терпи.
Сергей был её вторым мужем. И она у него — второй женой. Елене пятьдесят шесть, Сергею пятьдесят девять. Не молодые и дерзкие, но ещё не те, кому всё равно. Они жили вместе третий год, однако притирались так, будто купили друг друга в рассрочку без права возврата.
Своей квартиры у них не было. Елена после развода оставила двушку дочери — чтобы не делить, не судиться, не слушать «мам, ну ты же понимаешь». Сергей свою комнату в коммуналке продал «на лечение мамы», и она до сих пор не понимала, было ли там лечение или это было лечение для его совести.
Снимали они двушку в Химках, в панельке возле «Меги». Дом обычный: лифт старенький, двери с облупленной краской, на площадке — велосипед без колеса и чужой запах сигарет, как постоянный сосед. Квартира тоже обычная, но после прежних жильцов в ней всегда пахло чем-то старым: бумагой, линолеумом и прошлой жизнью. Елена первое время отмывала всё до скрипа, пока пальцы не щипало от «Санокса», и думала: вот сейчас будет наш угол, сейчас всё наладится.
Только «наш» у них был странный. Бюджет — раздельный. «Так честнее», говорил Сергей. Но почему-то аренду и коммуналку чаще платила Елена. Потому что у неё «зарплата стабильная» — кадровик в районной поликлинике, шестьдесят восемь тысяч на руки. А у Сергея — «то густо, то пусто», монтажник-вентиляционщик на подрядах.
— Я тебе потом отдам, — говорил он каждый раз, когда брал у неё «до пятницы». — Ну правда, Лен, мне самому неудобно.
И каждый раз у Елены в груди что-то сжималось — не от жалости даже, а от странного стыда. Стыдно было не дать. Стыдно было напомнить. Стыдно было жить так, будто она не жена, а банкомат с функцией супа.
Елена шла до магазина. Под ногами хрустела снежная каша, где-то во дворе надрывалась сигнализация, в руке вибрировал телефон: сообщение от дочери Даши.
«Мам, ты в выходные сможешь посидеть с Мишкой? Мы с Игорем хотим в "Хофф" заехать, диван посмотреть. У нас старый уже разваливается».
Елена улыбнулась: «Диван посмотреть». Какая молодость: люди в тридцать три планируют диван как событие.
И тут же подумала: а мы? Мы что планируем?
В их с Сергеем планах была квартира. Своя. Хоть студия. Хоть двадцать четыре метра. Лишь бы не чужой запах, не хозяйка, которая раз в три месяца приезжает «просто посмотреть, как вы тут». Лишь бы не жить с ощущением, что тебя могут выселить по чужому настроению.
Елена представляла себе эти новостройки: белые стены, запах свежих обоев, тихий лифт, гладкая плитка в подъезде. И не стук соседских часов, а собственные — на собственной кухне.
Сергей же, когда речь заходила об ипотеке, морщился:
— Сейчас? Лен, ты с ума сошла? Ставки, цены, нервы. Я не хочу быть рабом банка.
— Рабом банка не хочешь, — тихо говорила Елена. — А рабом моего кошелька — нормально?
Он делал вид, что не слышит. И это было самое обидное: не ругань, не крик, а вот это — «не слышу, значит, не было».
В тот день у Елены сломался зуб.
Не «ой, что-то ноет», а по-настоящему: она откусила яблоко, и хрустнуло так, будто грызла не фрукт, а камень. Во рту стало горячо, металлический привкус крови, и язык нащупал острый край — как лезвие.
— Мам, ты чего такая? — спросила медсестра Таня в ординаторской, когда Елена, держась за щёку, пыталась заполнить табель.
— Зуб, — выдохнула Елена. — Развалился.
— Иди к нашим, к стоматологам, — Таня уже копалась в телефоне. — У нас же в соседнем крыле платное отделение, примут.
Елена пошла как на расстрел. Коридор пах хлоркой и горячим супом из буфета. В стоматологии пахло иначе — холодом, спиртом и чем-то сладким, как карамель, чтобы люди не падали в обморок от страха.
— Так, — врач, молодая женщина с усталым лицом, заглянула в рот Елены. — Продольный перелом корня. Тут или временная пломба, но это до первого чиха. Или вкладка, потом коронка. В сумме — ориентировочно пятьдесят две.
— Пятьдесят две тысячи? — Елена даже выпрямилась. — За один зуб?
— Это не один зуб, — спокойно сказала врач. — Это ваша жизнь без боли.
Елена вышла из кабинета, и в голове гудело. Пятьдесят две. Это почти её зарплата. Это аренда. Это коммуналка. Это все те «потом отдам» Сергея, которые так и не стали «потом».
Она набрала мужа.
— Серёж, у меня зуб сломался. Мне надо срочно минимум восемнадцать девятьсот сегодня. А дальше — коронка.
На том конце послышалось раздражённое сопение, будто она позвонила не мужу, а начальнику склада.
— Лен, ну ты серьёзно? — сказал он. — У меня на карте четыре тысячи. И то на бензин.
— А наличные? — Елена сама удивилась, как у неё пересохло во рту. — Ты же говорил, у тебя где-то было.
— Где-то было, — отрезал он. — Да сплыло. Ты что, не понимаешь? Сейчас тяжело. У всех тяжело.
Елена молчала. В регистратуре щёлкали клавиши, где-то пищало уведомление на телефоне, тикали настенные часы — и всё это было оглушительно громко.
— Ладно, — наконец сказала она. — Я сама.
— Ну вот, — обрадовался Сергей. — Ты же умная. Всё решишь. А вечером давай посидим, я что-нибудь возьму к чаю. Только не эти ваши «Рафаэлло», они как золото.
Вечером Сергей действительно «взял к чаю». Пакет из «Фикс Прайса» шуршал, как дешёвая тайна.
— Держи, — он выложил на стол печенье «Юбилейное» и два пакетика чая «Принцесса Нури». — И мандаринов по акции. Я же не зверь.
Елена сидела, держа в ладони обезболивающую таблетку. Во рту тянуло, в голове пульсировало. Она смотрела на эти мандарины — мелкие, сухие, с серой сеточкой плесени на одном боку — и думала, что никогда в жизни не чувствовала себя такой ненужной.
— Я завтра попробую найти подработку, — сказал Сергей, жуя печенье. — Чтобы быстрее накопить на нашу квартиру. Ты же хочешь? Вот. Я тоже хочу. Просто сейчас не время.
Елена не ответила. Она слышала, как в комнате гудит холодильник, как за окном кто-то ругается на парковке, как Сергей хрустит печеньем — будто всё нормально.
А ночью она проснулась от того, что Сергей встал и пошёл на кухню с телефоном. Не включал свет. Шёл осторожно, босиком. Как будто боялся разбудить не её — а совесть.
Елена лежала, слушала. Щёлкнула кнопка чайника — он не включился. Прошуршали тапки. Тихо завибрировал телефон — коротко, как пчела. Потом Сергей вернулся и лёг, пахнув холодным воздухом и чем-то чужим. Не духами. Не сигаретами. А таким запахом, как от банкомата: пластик, металл и сухая бумага.
Утром он был особенно ласковый.
— Леночка, как зуб? — спросил, наливая себе кофе. — Терпимо?
— Терпимо, — сказала Елена. — Денег нет — значит, терпимо.
Сергей сделал вид, что это шутка.
А через пару дней Елена случайно увидела в приложении банка: с их общего «на коммуналку» счёта ушло десять тысяч. Она не трогала. Он — «денег нет».
— Серёж, — сказала она вечером, стараясь говорить спокойно. — Ты снял десять тысяч?
Он не моргнул.
— Да. Надо было. Срочно. Я потом верну.
— На что срочно?
— Да так, — он отмахнулся. — По работе.
Елена кивнула. И вдруг поняла: она даже не злится. Она просто мёрзнет внутри. Как будто доверие — это одеяло, а кто-то ночью его тихонько стащил.
Ложная надежда пришла внезапно — как реклама кредита: ярко, сладко и с мелким шрифтом.
В субботу Сергей проснулся в хорошем настроении. Сам. Без «давления», без «у меня голова», без «не трогай меня до кофе». Он даже включил музыку на кухне — какую-то старую «Машину времени», и это было подозрительно.
— Лен, — сказал он, накладывая кашу. — А давай реально займёмся квартирой.
Елена замерла с ложкой в руке.
— В смысле?
— В прямом. Хватит. Мы взрослые люди. Ты хочешь своё — я хочу своё. Будем искать. Я тут посмотрел: есть нормальные студии в «Саларьево Парке». Метро рядом. Можно взять за семь двести. Первоначальный взнос — полтора миллиона. Мы потянем, если напрячься.
— Мы? — Елена осторожно переспросила. — Или я?
Сергей поднял ладони.
— Лен, не начинай. Я тоже вложусь. У меня сейчас проект намечается, там премия будет. Говорю тебе: будет.
Слово «премия» прозвучало так уверенно, что Елена даже растерялась. Обычно у Сергея премии были как снежный человек: все слышали, но никто не видел.
— Поедем посмотрим? — спросил он. — Просто съездим. Пощупаем. Понюхаем эти ваши «новые обои».
Елена рассмеялась. Смех вышел нервным.
— Поехали, — сказала она. — Я уже готова понюхать хоть бетон, лишь бы не чужую сковородку.
Они поехали. В офисе продаж было тепло, пахло кофе, новыми буклетами и свежей краской. Менеджер — молодой парень в идеальном костюме — улыбался так, будто лично каждому выдавал ключи от счастья.
— Вот планировки, — говорил он. — Студия двадцать три и четыре метра, окна во двор, шестой этаж. Цена — семь миллионов двести семьдесят тысяч. Первоначальный взнос — от двадцати процентов. Но если у вас есть дополнительные источники…
Елена смотрела на макет жилого комплекса — белые домики, зелёные деревца, маленькие машинки. Всё такое ровное, как в сказке. Пальцем провела по гладкой пластиковой дорожке — и представила себя там. На кухне чайник, на подоконнике герань, в прихожей не чужой коврик, а её собственный. И никакой хозяйки.
— Подумайте, — сказал менеджер. — Сейчас хорошие условия по рассрочке от застройщика на этап бронирования. Можно внести задаток — триста тысяч — и квартира закрепляется.
Елена повернулась к Сергею. Сердце стучало.
— Серёж, — тихо сказала она. — Это реально?
Сергей смотрел на макет, и на лице у него было странное выражение. Не радость. Не восторг. А как у человека, который знает, что делает что-то правильное, но не для тебя.
— Реально, — сказал он. — Я всё решу. Только не дави на меня.
На обратном пути он был неожиданно молчалив. Телефон постоянно вибрировал, он отвечал короткими сообщениями и прятал экран. Елена списала это на работу и на свою же привычку оправдывать.
Дома он налил себе чай и вдруг сказал:
— Слушай, мы пока задаток вносить не будем.
Елена даже не сразу поняла.
— Почему?
— Ситуация изменилась. Проект, который я ждал, накрылся. Мне человек позвонил: всё, денег нет, заказчик ушёл. И вообще, мама заболела. Надо ей помочь.
Елена почувствовала, как внутри у неё что-то падает — беззвучно, как снег с крыши ночью.
— Мама? А что с мамой?
— Давление, — быстро сказал Сергей. — Я ей лекарств куплю. Всё, не грузись. Потом.
— «Потом», — повторила Елена. — У нас всё «потом». Квартира — потом. Деньги — потом. Возвраты — потом. Только аренду почему-то надо платить сейчас.
Сергей резко поставил чашку.
— Ты меня в угол загоняешь. Я же стараюсь. Не нравится — живи одна.
И это «живи одна» прозвучало так буднично, будто он предлагал поменять марку стирального порошка.
Елена не стала спорить. Села, уткнулась взглядом в столешницу, где была маленькая царапина в форме запятой. И подумала: запятая. То есть ещё не точка. Но как же хочется поставить уже точку — чтобы перестало болеть.
А потом был тот звонок. Воскресенье. Картошка. Нож. Вода в раковине.
И женский голос:
— Это Анна, агент. Мы с вами по студии в «Саларьево Парке». Хотела уточнить: вы сегодня вносите оставшуюся часть задатка — двести тысяч — или завтра утром? И по нотариусу: документы готовы, только подпись.
Елена замерла. Нож в руке стал тяжёлым, пальцы похолодели.
— По какой студии? — тихо спросила она.
— По студии, — повторила Анна. — Двадцать три и четыре метра, дом семь, секция три. Оформление на Артёма Сергеевича, как вы просили. Всё идёт по плану, не переживайте.
Елена услышала, как в комнате резко стих хоккей. Сергей выскочил в коридор так быстро, что тапки зашлёпали по полу.
— Дай сюда, — прошипел он.
— Подождите, — Елена не отдавала трубку, хотя руки дрожали. — Какого Артёма?
Анна на секунду замолчала.
— Сына, — осторожно сказала она. — Артём Сергеевич. Вы же сами говорили, что это подарок, чтобы у него был старт. Всё оформляем чисто.
Сергей вырвал трубку.
— Анна, вы не туда позвонили, — сказал он уже «нормальным» голосом, но в нём звенела сталь. — Перезвоните позже.
И сбросил.
На кухне стало так тихо, что Елена слышала, как капает вода из крана. И как где-то в соседней квартире ребёнок кричит: «Ма-а-а!»
Сергей стоял напротив, и лицо у него было белое. Не виноватое — испуганное. Как у человека, которого поймали не на лжи, а на краже.
— Что это было? — спросила Елена. Голос у неё был спокойный, и от этого Сергею стало ещё хуже.
— Ничего, — сказал он.
— «Ничего» не звонит и не говорит про двести тысяч, — Елена медленно положила нож на стол. — И про нотариуса. И про «оформление на Артёма Сергеевича».
Сергей вздохнул так, будто это ему сейчас тяжело, а не ей.
— Лен, ты неправильно поняла.
— Да куда уж правильнее, — Елена вдруг улыбнулась. — Я всегда неправильно понимаю, когда ты говоришь «денег нет». Это уже моя семейная традиция.
Он подошёл ближе.
— Ты же знаешь Артёма, — сказал Сергей, стараясь говорить мягко. — Он сейчас в сложной ситуации. Развёлся. Снимает жильё. Ему надо помочь.
— Помочь? — Елена почувствовала, как внутри поднимается горячая волна. — Ты у меня десять тысяч «по работе» снял — это тоже «помочь Артёму»?
— Лен, ну хватит, — Сергей раздражённо махнул рукой. — Ты как бухгалтер: всё в цифры.
— А ты как артист: всё в туман, — ответила Елена. — Сколько стоит эта студия?
Сергей молчал.
— Сколько?
— Семь с копейками, — выдавил он.
Елена усмехнулась.
— Семь с копейками. А мне на зуб — «денег нет». Красиво.
Сергей вспыхнул:
— При чём тут зуб? У тебя зуб — ты взрослая женщина, сама решишь! А Артём — мой сын!
— А я кто? — спросила Елена. Вопрос вышел таким тихим, что Сергей на секунду растерялся. — Я тебе кто, Серёж? Сожительница с выгодными условиями? Кошелёк? Партнёр по аренде?
— Ты моя жена, — сказал он быстро. — Не перекручивай.
— Жена, — Елена кивнула. — Тогда почему я узнаю про оформление от риелтора?
Сергей резко сел на табурет, будто ноги не держали.
— Потому что ты бы начала истерику, — сказал он. — Я тебя знаю. Ты бы сказала: «Давай сначала себе». А я не могу так. Я мужчина. Я должен сыну обеспечить.
— Так обеспечь, — Елена почувствовала, как у неё дрожит подбородок, но удержалась. — Только не за мой счёт и не на моей лжи.
— За твой счёт? — Сергей поднял брови. — Ты что, думаешь, я на твоих деньгах квартиру покупаю?
— А на каких? — Елена наклонилась к нему. — Ты три года живёшь и каждый месяц «сейчас тяжело». Ты у меня постоянно одалживаешь. Ты на продукты скидываешься так, будто ты студент на практике. Откуда двести тысяч завтра и триста, которые уже внесли?
Сергей открыл рот — и закрыл. Потом сказал:
— У меня были деньги.
Елена почувствовала, как по спине пробежал холод.
— Были?
— Да.
— И ты их прятал?
Сергей устало потёр лицо ладонями.
— Я не прятал. Я откладывал. По-человечески. Чтобы не распылять.
— На кого? — спросила Елена. — На нас?
Он не ответил.
И это молчание было громче любого крика.
После того звонка Елена стала жить как будто в двух реальностях.
Днём — работа, поликлиника, карточки, бесконечные отпуска и больничные. Женщины в коридоре обсуждают цены на масло, кто где купил дешевле курицу, кто какую мазь от суставов нашёл «чтобы не за восемьсот». Елена кивала, улыбалась, а сама слышала только одно: «Оформление на Артёма Сергеевича».
Ночью — кухня, тихий свет над плитой, шипящий чайник. Сергей ходил по квартире осторожно, будто боялся наступить на мину. Разговаривал ласково, даже слишком.
— Лен, давай не будем ругаться, — говорил он. — Ну зачем? Мы же взрослые.
Елена смотрела на него и думала: вот именно. Взрослые. Поэтому врать — это не ошибка молодости. Это выбор.
— Скажи честно, — спросила она однажды вечером. — Ты ещё что-то скрываешь?
Сергей закатил глаза.
— Да господи, Лен, ну что ты как следователь?
— А ты что, как подозреваемый? — спокойно ответила она.
Он разозлился и ушёл курить на балкон, хотя раньше клялся, что бросил. Елена стояла у окна и смотрела, как он внизу топчется в темноте, как краснеет огонёк сигареты — маленький, злой. Снег падал на его куртку, таял, оставляя мокрые пятна. И вдруг Елена поняла: он не выглядит человеком, который тянет семью. Он выглядит человеком, который выкручивается.
Через неделю она встретила Люду — подругу ещё со времён техникума.
— Ленка, ну ты чего такая? — Люда сразу заметила. — У тебя лицо, будто ты не на работу пришла, а на похороны.
Они сели в маленькой кофейне у метро «Планерная». Пахло корицей и свежей выпечкой, но Елена ничего не чувствовала, кроме пустоты.
— Серёга твой опять чудит? — спросила Люда, размешивая сахар.
Елена хотела сказать «нет». По привычке. Чтобы не выносить. Чтобы не выглядеть наивной. Но вдруг сорвалось:
— Он квартиру покупает. Только не нам. Сыну. И оформляет не на себя.
Люда присвистнула.
— Ого. А ты?
— А я, как выяснилось, статист. Красивая роль: «жена, которая оплачивает аренду и молчит».
Люда помолчала, потом спросила прямо:
— Деньги откуда?
Елена горько усмехнулась.
— Вот и мне интересно.
И будто в ответ на этот вопрос жизнь подкинула ещё одну деталь.
В тот же вечер, когда Елена вернулась домой, Сергей был необычно бодрый.
— Лен, — сказал он. — Я решил: давай мы тебе тоже сделаем подарок. Ты же хотела нормальный отпуск. Поедем в Сочи. В марте. Там уже тепло, санатории, море…
Елена смотрела на него и не понимала — это издевательство или попытка замазать.
— Сочи? А деньги?
— Будут деньги, — уверенно сказал Сергей. — Я же сказал: у меня сейчас всё наладится. Давай просто поверь.
Елена вдруг ощутила странное чувство: не радость, а ярость. Потому что «поверь» после всего звучало как просьба снова стать удобной.
— Серёж, — сказала она. — Ты хочешь, чтобы я поверила человеку, который три года говорит «денег нет», а потом выясняется — задатки, нотариусы, студии?
Сергей встал в позу.
— Ты опять начинаешь.
— Нет, — Елена тоже встала. — Я заканчиваю. Я хочу видеть цифры. Счета. Выписки. Всё. Если ты мне муж, а не артист, давай без спектаклей.
Сергей помолчал. Потом вдруг сказал:
— Хорошо. Завтра покажу.
Елена не поверила, но кивнула. В ту ночь она спала плохо. Ей снились документы: пачки бумаг, папки, печати. И запах старой бумаги — сухой, пыльный, как в архиве. Будто сама жизнь стала канцелярией.
На следующий день Сергей ничего не показал.
— Я забыл, — сказал он утром, надевая куртку. — Потом.
Елена даже не удивилась. Внутри у неё что-то щёлкнуло — как выключатель.
Она больше не просила. Не требовала. Не устраивала сцен. Просто стала внимательной.
Сергей перестал оставлять телефон на столе. Уходил «по делам» чаще. Слишком часто для человека, у которого «заказы висят». Иногда возвращался с папками, от которых пахло не работой, а МФЦ: тонкой бумагой, принтером и холодной очередью.
Однажды Елена увидела, как он кладёт в карман конверт. Толстый, как пачка денег. Он заметил её взгляд и быстро сказал:
— Это документы.
— Конечно, — ответила Елена. — У нас теперь всё — документы.
А потом случилось то, что добило её окончательно.
Она встретила Сергея в городе, когда он должен был быть «на объекте».
Елена вышла из метро «Тёплый Стан» — нужно было заехать к дочери, передать лекарства внуку. И увидела Сергея возле нотариальной конторы. Он стоял рядом с молодым мужчиной — Артёмом. Сыном. Артём держал в руках ту самую толстую папку, а Сергей говорил ему что-то быстро, уверенно, как учитель ученику.
Елена остановилась. Снег кружился в воздухе, машины шипели по мокрому асфальту. У неё в руках был пакет с детскими витаминами, и полиэтилен неприятно резал пальцы.
Она могла подойти. Могла устроить сцену. Могла сказать: «Здравствуйте, а я — ваша… кто я?»
Но она просто стояла и смотрела, как Сергей улыбается сыну. Так тепло, так искренне, как Елене он улыбался разве что в первые месяцы, когда ещё играл в заботу.
Артём хлопнул папкой по ладони и сказал что-то вроде: «Спасибо, пап. Ты лучший».
Елена не услышала точно — ветер унёс слова. Но смысл был понятен и без звука.
Она развернулась и пошла обратно к метро. На эскалаторе гудело, люди толкались плечами, пахло мокрыми куртками и дешёвыми духами.
Елена ехала вниз и думала: вот она, точка. Не запятая. Точка.
Три года она жила с человеком, который считал её не женой, а удобной функцией. Который брал у неё деньги, жаловался на безденежье, а сам — откладывал. Не на них. Не для них. Для сына, которого она видела два раза за три года. Для Артёма Сергеевича, у которого теперь будет своя квартира — с белыми стенами, новыми обоями и тихим лифтом. Всё то, о чём она мечтала.
Эскалатор вёз её вниз, в метро, в толпу, в шум.
А навстречу поднимались люди — с пакетами, с телефонами, с усталыми лицами. И никто из них не знал, что женщина в сером пальто только что потеряла не мужа, а веру в то, что можно быть нужной.
Вечером Елена вернулась домой.
Сергей сидел на кухне, пил чай, смотрел в телефон.
— Ты поздно, — сказал он, не поднимая глаз.
— Я видела тебя, — ответила Елена. — У нотариуса. С Артёмом.
Сергей замер. Чашка в его руке застыла на полпути ко рту.
— И что?
— Ничего, — Елена сняла пальто, повесила на крючок. — Просто теперь я знаю, кто для тебя семья. И это — не я.
Она прошла в комнату, достала из шкафа чемодан.
Сергей появился в дверях.
— Ты что делаешь?
— Собираюсь, — сказала Елена. — К Даше пока поживу. А потом — посмотрим.
— Лен, ну ты погоди, — он шагнул к ней. — Давай поговорим. Ты всё неправильно понимаешь.
Елена обернулась.
— Серёж, — сказала она. — Я три года всё понимала правильно. Я просто не хотела верить. А теперь — поверила.
Она положила в чемодан свитер, бельё, косметичку. Руки не дрожали. Внутри было пусто, но как-то чисто. Как в комнате после генеральной уборки.
— Ты вернёшься, — сказал Сергей. Это прозвучало не как вопрос, а как утверждение. Как будто он знал её лучше, чем она сама.
Елена застегнула молнию.
— Может быть, — ответила она. — А может, и нет.
И впервые за три года это была её правда.
Она вышла из подъезда в мокрый январский вечер. Снег таял под ногами, превращаясь в грязную кашу. Ветер бил в лицо, и глаза слезились — то ли от холода, то ли от чего-то другого.
Елена шла к автобусной остановке и думала: странно. Она потеряла мужа, квартиру, три года жизни. А чувствовала себя так, будто нашла что-то важное.
Себя, наверное.
Или хотя бы право не быть банкоматом с функцией супа.
Автобус подъехал, двери открылись. Елена поднялась по ступенькам, села у окна.
За стеклом проплывали огни Химок — жёлтые, мутные, как разбавленный чай.
А впереди была Москва. Дочь. Внук. И, может быть, что-то ещё.
Что-то, где её будут любить не за удобство.
А просто так.