— Потерпи ради мира в семье, Катя. Мудрость женщины — в ее тишине, — свекровь, Марина Петровна, аккуратно подцепила вилочкой кусочек запеченной утки. Той самой утки, которую Катя мариновала полночи после двенадцатичасовой смены в отчетах.
Катя посмотрела на свои руки. Пальцы чуть подрагивали. Ногти без маникюра — некогда, да и дорого сейчас, — сжимали край салфетки. Напротив сидел Дима, ее муж. Он довольно жмурился, подкладывая лучший кусок мяса своей младшей сестре, Инночке.
— Дима у нас такой молодец, — пропела Инночка, поправляя свежий ламинированный локон. — Если бы не он, мы бы с Пашкой вообще не вывезли аренду в этом месяце. И на Кипр бы не слетали. Кать, ты чего не ешь? Утка — отвал всего!
Катя замерла. В голове что-то коротко и зло зазвенело.
— На какой Кипр, Инна? — тихо спросила она.
Инночка осеклась, бросив быстрый взгляд на брата. Дима вдруг кашлянул, интенсивно задвигал челюстью и уставился в тарелку.
— Ну… это… — промямлил муж. — Я помог немного. Семья же. Ты чего начинаешь при всех?
Катя чувствовала, как внутри разливается холод. Тяжелый, свинцовый холод. Последние полгода они «копили» на ремонт в детской и на ее операцию по варикозу. Ноги гудели каждый вечер так, что хотелось выть. Дима каждый раз вздыхал, глядя в банковское приложение: «Катюш, надо еще ужаться. Цены видела? Опять откладываем». И она ужималась. Покупала сосиски по акции. Ходила в стоптанных ботинках, подкладывая картонку под стельку.
— Немного — это сколько, Дима? — Катя отложила приборы. Звук металла о фарфор прозвучал как выстрел.
Марина Петровна недовольно поджала губы.
— Катерина, ну что за тон? Деньги — дело наживное. Главное, что у Диночки и Павлика сейчас такой сложный период, им поддержка нужна. Ты же у нас сильная, ты справишься. А у девочки депрессия была, ей море жизненно необходимо!
— Депрессия? — Катя почти шептала. — У нее депрессия, потому что она в двадцать пять лет ни дня не работала? А у меня что? У меня просто ноги синие от вен и спина не разгибается?
— Не ори, — припечатал Дима, и в его голосе прорезался металл. — Я мужчина. Я решаю, как распоряжаться бюджетом. Я заработал — я помог. Имею право.
Катя посмотрела на него так, словно видела впервые. На этого холеного мужчину в чистой, ею отглаженной рубашке. На его сестру, чей загар стоил ровно три Катиных зарплаты. Она вспомнила, как вчера вечером Дима кричал на нее из-за того, что она купила себе хороший шампунь вместо дешевого хозяйственного мыла. «Расточительная ты, Кать», — говорил он.
Она вдруг встала. Медленно. Спокойно.
— Ты заработал, Дима? — голос ее был ровным, и это напугало присутствующих больше, чем если бы она начала бить посуду. — Давай посчитаем. Твоя зарплата — сорок тысяч. Ровно столько уходит на ипотеку, которую я оформила на себя еще до брака. На что мы едим, Дима? На что ты заправляешь машину? На чьи деньги Инночка пьет коктейли на Лимассоле?
— Ой, началось… — закатила глаза Инна. — Считать копейки — это так мелко, Кать.
— Вон из моего дома, — сказала Катя.
В комнате повисла такая тишина, что было слышно, как тикают старые ходики на кухне.
— Что ты сказала? — Марина Петровна выронила вилку.
— Вон. Все трое. Марина Петровна, ключи на стол. Дима, свои вещи заберешь завтра из подъезда. Инночка, надеюсь, твой загар поможет тебе найти работу, потому что спонсорская лавочка «Катя-дура» закрыта. Навсегда.
— Ты с ума сошла? — Дима вскочил, опрокинув стул. — Куда я пойду на ночь глядя? Это мой дом!
— Это мой дом, Дима. И ты здесь — просто засидевшийся гость, который забыл оплатить счет. У тебя пять минут, чтобы выйти добровольно. Иначе я вызываю полицию и оформляю заявление о краже денег с моей карты. Я ведь знаю, что ты переводил их через мой телефон, пока я спала.
Катя видела, как побледнел муж. Как затряслись руки у «мудрой» свекрови. Она не чувствовала ни боли, ни жалости. Только странную, звенящую легкость. Будто с плеч сбросили бетонную плиту, которую она тащила десять лет.
— Кать, ну ты чего… — голос Димы вдруг стал заискивающим. — Мы же семья. Ну, перегнул, ну, помог сестре. Давай сядем, поговорим…
— Потерпишь ради мира, Дима, — перебила она его его же словами. — Как я терпела. А теперь — пошел вон.
***
Прошла неделя. Неделя оглушительной, почти болезненной тишины в квартире, где раньше вечно работал телевизор на спортивном канале и пахло немытой мужской обувью. Катя впервые за пять лет купила себе дорогой кофе и пила его из красивой чашки, глядя в окно.
Телефон взорвался звонком в шесть вечера.
— Катя… Катенька… — голос свекрови дрожал и захлебывался слезами. — Диме плохо. Сердце. Он в первой городской, в реанимации. Сказал, что без тебя жить не хочет, и все… накрыло. Приезжай, умоляю, он же умрет!
Внутри у Кати что-то дрогнуло. Десять лет привычки «спасать» и «сочувствовать» — это не старое платье, которое можно просто выкинуть. Это кожа. Она сорвалась. Примчалась в больницу, сжимая в руках пакет с апельсинами и лекарствами, на которые потратила последние деньги с кредитки.
В коридоре ее встретила Марина Петровна. Вид у нее был пришибленный, глаза красные.
— Он там, в палате… Пустили на минутку. Иди, дочка, он тебя звал.
Катя осторожно приоткрыла дверь платной палаты. Дима лежал бледный, обмотанный какими-то проводами, на тумбочке — гора таблеток.
— Кать… прости меня, — прошелестел он, едва открывая глаза. — Я все осознал. Там, когда за грудиной припекло, я только о тебе и думал. Деньги… черт с ними, я все верну. Только не бросай меня сейчас. Доктор сказал, мне нужен полный покой и уход. Месяца три, не меньше.
Катя присела на край кровати. Сердце ныло. Она уже почти потянулась поправить ему подушку, как вдруг… Экран телефона Димы, лежащего на тумбочке, вспыхнул. Пришло уведомление из мессенджера. Дима не заметил, прикрыл глаза, изображая мученика.
Катя скосила взгляд. Сообщение было от Инночки: «Дим, ну че там? Тетка-врач сказала, что за пять косарей она тебе любую выписку состряпает. Твоя корова повелась? Пашка уже забронировал столик, обмоем твое триумфальное возвращение под каблук!».
Мир вокруг Кати не просто рухнул — он рассыпался в радиоактивную пыль. Она медленно протянула руку и взяла телефон. Дима не шелохнулся. Она открыла переписку. Там было все. И обсуждение «спектакля» с сердечным приступом, и хохот над тем, как Катя «схавает» легенду про больницу, и даже чеки за ту самую платную палату, оплаченные… ее же картой, к которой Дима умудрился сохранить доступ.
Катя не стала плакать. Обида выгорела, оставив после себя холодную, расчетливую ярость. Она медленно, стараясь не задевать провода, придвинулась к тумбочке. Дима даже не шелохнулся.
Скриншот. Еще один. Она быстро листала переписку в его телефоне, и каждый тихий щелчок камеры отдавался в ее голове победным гонгом. Десятки снимков: его смешки над ее «доверчивостью», подтверждения переводов с ее карты, чеки из ресторанов. Закончив, она переслала все себе в мессенджер и аккуратно удалила следы отправки.
Положив телефон на место, она посмотрела на Диму. Тот слегка приоткрыл один глаз, проверяя реакцию «жертвы». Катя лишь горько усмехнулась и вышла из палаты, на ходу блокируя его доступ к своим счетам через банковское приложение.
— Тебе действительно нужен отдых, Дима, — тихо сказала она. — И ты его получишь.
Она вышла из палаты, прошла мимо радостно засуетившейся свекрови и направилась прямиком в кабинет заведующего отделением. Оказалось, что «тетка-врач» — это старая знакомая Димы, которая за небольшую сумму согласилась разыграть комедию.
В голове у Кати созрел план. Дима работал заместителем начальника отдела в крупной госкорпорации, где имидж «образцового семьянина и честного человека» был пропуском к повышению, которое он ждал в следующем месяце.
Катя вернулась домой и села за компьютер. Она методично просмотрела скриншоты всей переписки из его телефона. Затем добавила туда выписки по своим счетам, где было четко видно: муж обкрадывал жену, чтобы содержать любовников сестры, а потом имитировал болезнь, чтобы избежать ответственности.
Утром в понедельник письмо с темой «Этика и моральный облик сотрудника» ушло на почту его руководства и в отдел кадров. С пометкой «Для сведения при рассмотрении кандидатуры на должность начальника отдела».
А следом она отправила сообщение в семейный чат, где были все родственники, включая теток из Саратова и деда: «Дима чудесным образом исцелился. Видимо, помогли молитвы Инночки и те деньги, которые он украл у меня на операцию. Приглашаю всех на фуршет в честь его выздоровления. Встречаемся у здания суда на разводе».
Через две недели Дима, «чудесно исцеленный» отсутствием денег на платную палату, вернулся в квартиру, которую они с сестрой и Пашкой снимали на окраине. Он был полон решимости: отлежаться, дождаться, пока Катя остынет, и снова начать капать ей на мозг. Женщины же отходчивы, верно? Стоит только пустить слезу и напомнить про «десять лет вместе».
Но, повернув ключ в замке, Дима наткнулся на пустоту. В буквальном смысле.
В квартире не было не только Инночки и ее парня. В ней не было вообще ничего. Исчез его дорогущий игровой ноутбук, новенькая приставка, за которую Катя еще полгода должна была платить кредит, его брендовые шмотки и даже коллекция элитного виски, которую он прятал «на особый случай». На кухонном столе лежала записка, написанная размашистым почерком сестры: «Димон, сорян. Работа на Кипре подвернулась, нужны были бабки на билеты и первое время. Ты же говорил — семья должна помогать! Чмоки».
Дима сполз по стенке. В этот момент на телефон пришло уведомление. Нет, не от сестры. Письмо из отдела кадров: «Дмитрий Александрович, в связи со вновь открывшимися обстоятельствами и предоставленными материалами, порочащими репутацию компании, ваше заявление на повышение отклонено. Более того, просим вас явиться для подписания документов об увольнении по соглашению сторон. Ваше присутствие в офисе более нежелательно».
Это был конец. Денег нет, работы нет, семьи нет. Даже паразиты, которых он пригрел, выпили его досуха и выплюнули.
А в это время на другом конце города Катя стояла перед зеркалом в примерочной. На ней было платье. Ярко-красное, как всполох огня, как сигнал «стоп» для всей ее прошлой, серой жизни. Оно облегало фигуру, подчеркивая, что Катя — не «ломовая лошадь», а красивая тридцатичетырехлетняя женщина.
— Вам невероятно идет, — раздался за спиной мужской голос.
Катя обернулась. Возле входа в бутик стоял Андрей. Тот самый хирург, к которому она все-таки дошла на консультацию.
— Знаете, Андрей, — Катя улыбнулась своему отражению. — Я десять лет носила на себе чужие проблемы. Думала, это и есть любовь. А оказалось — просто плохая привычка.
— Главное, что вы ее бросили, — Андрей подошел ближе, и Катя почувствовала от него запах хорошего парфюма и уверенности. — Приглашаю вас поужинать. В этом платье вас нельзя просто так отпускать домой.
— Домой? — Катя рассмеялась, и этот смех был чистым, как майский дождь. — Дома меня никто не ждет. И знаете… это самое прекрасное чувство в мире. Пойдем. Только чур — за ужин каждый платит сам. Я больше не спонсирую мужчин.
Андрей серьезно кивнул, но в глазах его плясали чертики:
— Договорились. Но за ваш десерт позвольте заплатить мне. Просто в знак уважения к вашему новому платью.
Они вышли из торгового центра в теплые вечерние сумерки. Катя шла легко, не чувствуя привычной тяжести в ногах. Она знала, что завтра будет суд, будут крики свекрови в трубку и скулеж Димы. Но это все было уже не с ней. Это была просто старая книга, которую она наконец-то дочитала и оставила на скамейке в парке.
Она больше не была удобной. Она стала счастливой.