— Все кончено! — голос Владимира, обычно вкрадчивый и мягкий, хлестнул по ушам, как пастуший кнут.
Олеся замерла с бокалом шампанского. В банкетном зале ресторана моментально стихли разговоры. Шестьдесят человек: родственники, бизнес-партнеры отца, старые друзья. Все смотрели на нее. А Володя стоял в центре, высокий, статный, в своем идеально отглаженном костюме, и смотрел на жену с такой брезгливостью, будто перед ним была не женщина, с которой он прожил десять лет, а куча мусора.
— Вова, ты чего? — Олеся попыталась улыбнуться, но губы стали деревянными. — Шутка такая? У папы юбилей...
— Хватит ломать комедию, — он обернулся к ее отцу, имениннику. — Николай Петрович, простите, что порчу праздник. Но я больше не могу покрывать вашу дочь. Я подаю на развод. Сегодня.
Отец Олеси, грузный мужчина с лицом цвета перезрелого томата, нахмурился, переводя взгляд с зятя на дочь.
— Ты что несешь? Какой развод? Вы же идеальная пара!
— Идеальная? — Володя горько усмехнулся и вытащил из внутреннего кармана пачку распечаток. — Пока я впахивал на объектах, Олеся потихоньку выводила деньги со счетов моей фирмы. На свои «женские нужды». На любовника, которого она прячет в однушке в Химках. Вот выписки, вот фото.
Он швырнул листы на стол, прямо в салат с омарами. Олеся смотрела на зернистые снимки: какая-то женщина со спины входит в подъезд с мужчиной. Пальто — как у нее. Сумка — похожа. Но это была не она!
— Это ложь... — прошептала Олеся. — Вова, зачем ты это делаешь? Какие деньги? У меня даже карты своей нет, ты мне наличные на продукты выдавал!
— Посмотрите на нее, — Владимир обвел зал рукой. — Святая невинность. Николай Петрович, я верну вам все вложения, которые вы делали в наш общий бизнес. Мне не нужны грязные деньги этой воровки. Я ухожу. И она тоже уходит. Из моего дома, из моей жизни.
Мать Олеси, всегда такая тихая и правильная, вдруг вскочила с места. Ее лицо перекосило от стыда.
— Олеся... как ты могла? — голос матери сорвался на крик. — Мы тебя так растили! Отец для тебя все, Володя для тебя все! Вон! Вон отсюда! Не позорь нас перед людьми!
— Мама, это не я! Посмотри на фото, это же подделка!
— Вон! — рявкнул отец, ударив кулаком по столу так, что подпрыгнули вилки. — Чтоб я тебя в своем доме не видел. Иди к своему альфонсу, раз мы тебе не милы.
Олеся огляделась. Десятки глаз. В одних — холодное осуждение, в других — мерзкое любопытство. Подруги, которые еще час назад восхищались ее платьем, теперь отвернулись, обсуждая что-то шепотом.
Она поставила бокал на скатерть. Рука дрожала, капля шампанского упала на ее ярко-красное платье — то самое, которое Володя сам выбрал для нее. «Ты в нем будешь королевой», говорил он утром. Теперь это платье казалось ей мишенью. Кровавым пятном на фоне их идеальной, вылизанной лжи.
— Ты все это спланировал, — тихо сказала она, глядя мужу прямо в глаза. — Зачем, Володя? Тебе просто стала нужна свобода?
— Мне нужна честная женщина, — отрезал он. — А не паразит. Вещи соберешь завтра под присмотром охраны. Ключи на стол. Сейчас.
Олеся медленно вытащила из сумочки связку. Металлический звон о дерево стола прозвучал как выстрел. Она развернулась и пошла к выходу. Спина горела. Ей казалось, что взгляды гостей прожигают в ее красном платье дыры.
На улице хлестал ледяной октябрьский дождь. Такси вызвать не получалось — приложение выдавало ошибку, а телефон, купленный мужем, вдруг заблокировался. «Корпоративный номер», вспомнила она. Отключил. Все предусмотрел.
Она стояла под козырьком ресторана в тонких туфлях, обхватив себя руками. Без денег, без связи, без семьи. В один момент из «жены успешного человека» она превратилась в изгоя.
— Подвезти? — раздался за спиной низкий голос.
Олеся вздрогнула. В дверях стоял мужчина в накинутом на плечи пальто. Глеб. Тот самый Глеб, которого она десять лет назад бросила ради перспективного Володи. Глеб, которому она тогда сказала: «Ты слишком простой, с тобой я завяну».
— Тебе в другую сторону, Глеб, — выдавила она через силу. — Уходи. Ты же слышал... я воровка и изменщица.
— Я слышал только то, что этот павлин — редкий подонок, — Глеб подошел ближе, и от него пахнуло табаком и чем-то надежным. — А твои родители... ну, бог им судья. Садись в машину, Олеся. Ты вся дрожишь.
— Мне некуда ехать, — она подняла на него глаза, полные слез. — У меня вообще ничего нет. Ни копейки. Ни дома.
— Значит, поедем туда, где все начинается с нуля, — он открыл дверцу старенького, но чистого внедорожника. — По крайней мере, там нет камер и лживых тостов.
Она села. В салоне было тепло. Глеб молча тронул машину с места. Олеся смотрела в окно на огни ночного города и понимала: та женщина, которая входила в этот ресторан два часа назад, умерла. А кто сидит сейчас на этом сиденье — она еще не знала.
Через месяц она поймет, что Володя совершил одну большую ошибку. Он оставил ее живой.
Провинциальный приморский городок встретил Олесю запахом йода, гниющих водорослей и оглушительной тишиной. После столичного шума и вечных скандалов эта тишина казалась ватой, которой заткнули кровоточащую рану.
Тетка Тамара, мамина сестра, которую в семье считали «неудачницей» за то, что променяла Москву на домик у моря, приняла ее без лишних вопросов. Она просто посмотрела на облупившийся лак на ногтях племянницы, на ее потухшие глаза и сказала:
— Фартук на гвозде. Завтра в четыре утра встаем. Тесто ждать не будет.
И Олеся встала. Сначала было невыносимо. Мука забивалась в поры, пальцы ломило от густого, тяжелого теста, а спина к вечеру превращалась в один сплошной комок боли. Но в этом был смысл. Физическая боль вытесняла ту, другую — ментальную.
Через месяц Олеся себя не узнала. Она состригла длинные, выжженные блондом волосы, оставив дерзкий темный ежик. Перестала краситься, и вдруг оказалось, что у нее высокие скулы и пронзительный, глубокий взгляд, который раньше прятался за накладными ресницами. Она похудела, но не от диет, а от работы. Стала жилистой, быстрой.
Их пекарня «У Тамары» стала местным культом. Олеся придумала добавлять в хлеб лаванду и морскую соль. Люди шли не просто за булками — они шли за запахом счастья.
— Леська, там какой-то важный хлыщ на черном мерседесе у входа крутится, — Тамара вытерла руки о подол. — Требует лучший стол и «особый сервис». Сходи, глянь, а то у меня глаз от таких дергается.
Олеся поправила простой льняной фартук, выдохнула и вышла в зал.
У окна, спиной к ней, сидел мужчина. Идеальный затылок, дорогой пиджак, который смотрелся здесь так же нелепо, как фрак в курятнике. Сердце Олеси пропустило удар, а потом забилось ровно и холодно. Это был он. Владимир.
Зачем он здесь? Ищет ее? Нет, судя по тому, как он лениво листал меню, он просто проездом. Инвестиции, тендеры... его мир всегда был больше людей.
— Желаете что-то особенное? — голос Олеси прозвучал низко и уверенно. Она не дрогнула.
Володя поднял голову. Он смотрел на нее долго. Пять секунд, десять. В его глазах не было ни капли узнавания. Для него та Олеся была длинноволосой куклой в красном платье, вечно извиняющейся и слабой. А перед ним стояла сильная, коротко стриженная женщина с руками, припорошенными мукой, и взглядом королевы, которая знает цену каждому зернышку.
— Ого, — вырвалось у него. — У вас... необычное лицо. Вы хозяйка?
— Я здесь пеку хлеб, — спокойно ответила она. — Так что закажете, Владимир... простите, не знаю вашего отчества.
— Просто Владимир, — он улыбнулся той самой улыбкой, от которой у нее раньше подгибались колени. Теперь эта улыбка вызвала лишь легкую тошноту. — Вы знаете, я здесь по делам порта. Но, кажется, я нашел кое-что поинтереснее железяк. Ваше лицо... оно мне кого-то напоминает. Очень отдаленно. Наверное, какую-то актрису.
— Бывает, — Олеся чуть склонила голову. — Все мы на кого-то похожи. Рекомендую наш ржаной на закваске. Он честный. В отличие от ресторанных деликатесов.
Володя рассмеялся, откинувшись на спинку стула.
— «Честный хлеб». Мне нравится ваш напор. Послушайте, как вас зовут? Я здесь на неделю. И я решительно хочу обедать только здесь. И только если вы будете приносить мне заказ лично.
Олеся посмотрела на его холеную руку с дорогими часами — теми самыми, которые она когда-то выбирала ему на день рождения.
— Меня зовут Ольга, — соврала она, глядя ему прямо в глаза. — И я не подаю заказы «лично». Я работаю на кухне. Но для важного гостя сделаем исключение. Раз в день.
Когда она вернулась на кухню, руки все-таки задрожали.
— Ты чего бледная такая? — шепнула Тамара. — Знакомый?
— Больше, чем знакомый, Тома. Это мой палач. И он только что пригласил меня на свидание, сам того не зная.
— И что делать будем? — глаза тетки азартно блеснули.
— Будем кормить, — Олеся усмехнулась, и в этой усмешке не было ни капли прощения. — Будем кормить его так, чтобы он забыл, как дышать. А потом я выпотрошу его душу так же легко, как он уничтожил мою.
Вечером Олеся достала из старого чемодана единственную вещь, которую взяла из прошлой жизни. Красный лоскут ткани. Она не выбросила то платье. Она порезала его на мелкие тряпки, чтобы протирать пыль.
Она смотрела на этот лоскут и понимала: игра началась. И в этой игре у Владимира нет ни единого шанса, потому что он влюбился в призрак женщины, которую сам же и убил.
***
Владимир не просто влюбился. Он был одержим. Каждый день он сидел у окна пекарни, ловя каждый взгляд Ольги-Олеси. Он заваливал ее цветами, которые она равнодушно отдавала в местную церковь. Он рассказывал ей о своей «тяжелой судьбе» и о том, как его предала бывшая жена.
— Она была пустышкой, понимаешь? — говорил он, прихлебывая чай из простой кружки. — Красивая обертка, а внутри — жадность и ложь. А ты... ты настоящая. От тебя пахнет теплом и домом. Я хочу, чтобы ты стала моей женой. Я хочу увезти тебя отсюда.
Олеся улыбалась — одними губами. Внутри у нее была сталь.
— Свадьба должна быть громкой, Володя, — тихо сказала она. — Ты же человек серьезный. Давай устроим торжество там, где тебя все знают. В Москве. В том самом ресторане, где ты любишь отмечать свои победы.
Он сиял. Он не заметил, как она сама заказывала меню. Как она настояла на том, чтобы пригласить всех: его партнеров, его новых друзей и — самое главное — ее родителей, с которыми он продолжал вести дела, окончательно подмяв под себя бизнес ее отца.
День «X» наступил. Тот же зал. Те же хрустальные люстры. Те же лица, только на год постаревшие.
Олеся стояла в гримерке. На ней было платье. Ярко-красное. Не то старое, порезанное на тряпки, а новое — из тяжелого, дорогую шелка, сидевшее на ее подтянутой фигуре как броня. Короткая стрижка придавала ей вид опасной хищницы.
— Готова? — в дверь заглянул Глеб. Все эти месяцы он был ее тенью, ее связным в Москве. Именно он помог вскрыть счета Владимира и найти любовницу, которой Володя платил за молчание.
— Как никогда, — Олеся поправила невидимую складку на юбке.
Когда она вошла в зал под марш Мендельсона, по рядам гостей пронесся шепоток. Люди переглядывались. Слишком знакомый профиль. Слишком знакомый цвет платья. Но эта женщина вела себя так, будто ей принадлежал весь мир.
Владимир стоял у алтаря-арки, сияя от гордости. Он не сразу понял, почему его тесть, Николай Петрович, вдруг побледнел и схватился за сердце.
— Дорогие гости! — голос Олеси, усиленный микрофоном, разрезал зал. Музыка стихла. — Прежде чем мы обменяемся кольцами, я хочу сделать подарок своему будущему мужу. Владимир очень любит списки и доказательства. Помните, год назад он зачитал здесь один список?
Володя нахмурился, его рука, потянувшаяся к коробочке с кольцом, замерла.
— Оля, о чем ты? — прошептал он.
— Какая Оля? — она усмехнулась, и этот смех заставил его вздрогнуть. — Ты так и не узнал меня, Вовочка. Запах муки и короткие волосы — и ты забыл женщину, с которой спал десять лет. Но я ничего не забыла.
На огромном экране, где должны были крутить «Love Story» молодых, вдруг поползли документы. Банковские проводки. Аудиозаписи.
— Вот здесь, — Олеся указала на экран, — Владимир Сергеевич переводит деньги со счетов фирмы на имя своей любовницы, Ангелины. Той самой, которая позировала на фальшивых фото год назад, чтобы подставить меня. А вот здесь — записи его разговоров с юристом о том, как обанкротить моего отца, Николая Петровича, и забрать его заводы за бесценок.
В зале повисла мертвая тишина. Владимир дернулся к пульту, но Глеб спокойно преградил ему путь.
— Это ложь! — выкрикнул Володя, но голос его сорвался на визг. — Она сумасшедшая! Это месть!
— Конечно, месть, — Олеся подошла к нему вплотную. — Ты сказал тогда: «Все кончено». Ты был прав. Все кончилось для тебя в ту секунду, когда я вышла из этого ресторана под дождь.
Она обернулась к родителям. Мать плакала, прикрыв рот рукой. Отец смотрел в пол, не смея поднять глаз на дочь, которую он предал.
— Мама, папа... — Олеся горько улыбнулась. — Я не прошу вас меня прощать. И я вас не прощаю. Вы поверили чужому человеку, а не собственной дочери. Живите с этим.
Она снова посмотрела на Владимира. Он сжался, стал каким-то маленьким, жалким в своем дорогом костюме. Партнеры уже направлялись к выходу, на ходу доставая телефоны — после таких разоблачений его бизнес не проживет и суток.
— Ах да, чуть не забыла, — Олеся сняла с пальца помолвочное кольцо с огромным бриллиантом. — Оно куплено на деньги, которые ты украл у моего отца. Так что я верну его законному владельцу.
Она швырнула кольцо в бокал с шампанским, стоявший на столе. Раздался тихий «дзынь».
— Свадьбы не будет, — громко объявила она залу. — Будут суды. Владимир, охрана на выходе уже ждет следователей. Я позаботилась о том, чтобы твое «честное» имя прогремело на всю страну.
Она пошла к выходу, не оглядываясь. Красный шлейф платья скользил по ковровой дорожке, как след от заживающей раны. На улице ее догнал Глеб.
— Куда теперь? — спросил он, открывая дверцу машины.
— В пекарню, — Олеся глубоко вдохнула холодный воздух. — Там хлеб пахнет правдой. И там меня ждет новая жизнь. Без точек. Одни многоточия.
Она села в машину, и через месяц она действительно не узнала себя. Но теперь это была та женщина, которой она всегда мечтала стать. Свободная. Сильная. И бесконечно живая.