Пирог я достала из духовки за секунду до того, как Василий Петрович открыл рот. Но он всё равно успел.
— Лена корочку румяней делала.
Я поставила противень на плиту. Молча. Потому что если открою рот — скажу лишнее. А муж просил не обострять. Отец старый, больной, одинокий. Потерпи.
Терплю. Третий год терплю.
— Тамара, я не в обиду, — свёкор подцепил вилкой кусок ещё горячего пирога. — Просто Лена... она как-то душевней готовила. С любовью. А у тебя всё по рецепту, по граммам. Холодно.
Двадцать три года я проработала технологом на хлебозаводе. По рецепту и по граммам — это моя профессия. Но Василию Петровичу, конечно, виднее.
Серёжа, мой муж, уткнулся в телефон. Он всегда утыкается в телефон, когда отец начинает. Не слышит, не видит, не участвует.
— Пап, пирог вкусный, — буркнул он, не поднимая глаз.
— Я и не говорю, что невкусный. Я говорю — не такой, как Лена делала.
Лена — это первая жена Серёжи. Они прожили четыре года и развелись, когда мне было тридцать два, а Серёже тридцать пять. Сейчас мне сорок семь. Пятнадцать лет в браке. И все пятнадцать лет я слышу про Лену.
Лена варила борщ гуще. Лена гладила рубашки ровнее. Лена встречала Серёжу с работы в платье, а не в домашних штанах. Лена, Лена, Лена.
Живой женщины из неё давно не осталось. Только икона, на которую мне положено молиться и каяться в собственном несовершенстве.
— Ты посуду-то помой, — сказал свёкор, когда я села за стол. — Лена сразу мыла. Не копила.
Я посмотрела на раковину. Там стояли две чашки и одна тарелка. Две чашки — свёкор пил чай утром и днём. Тарелка — он же ел суп на обед. Я была на работе до шести. Пришла, сразу поставила пирог, накрыла на стол.
— Василий Петрович, это ваша посуда.
— И что? Я гость. А хозяйка должна следить.
Серёжа поднял глаза от телефона. Посмотрел на меня. Взгляд говорил: «Ну пожалуйста, не начинай».
Я не начала.
***
Свёкор переехал к нам полтора года назад, после инсульта. Врачи сказали — одному нельзя. Серёжа — единственный сын. Вариантов не было.
Первые полгода я даже жалела его. Человеку семьдесят четыре, левая рука плохо работает, речь иногда заплетается. Тяжело. Страшно. Одиноко.
А потом он освоился.
И начались Лена, борщ, рубашки и «ты не как первая».
Я пыталась говорить с Серёжей. Несколько раз.
— Серёж, ну сколько можно? Я пятнадцать лет с тобой. У нас дочь взрослая. А он меня с бывшей твоей сравнивает каждый день.
— Том, ну он старый. Что ты хочешь? Переделать его?
— Я хочу, чтобы ты сказал ему. Один раз. Чётко.
— Я скажу.
Он не говорил. Ни разу.
А свёкор продолжал.
— Лена Серёжке галстуки завязывала. Каждое утро. А ты?
— Лена ездила с нами на дачу, помогала. А ты в машине сидишь, книжку читаешь.
— Лена мне в день рождения торт пекла. Три коржа, крем сливочный. А ты что подарила? Тапки.
Тапки были ортопедические, за четыре тысячи. Врач рекомендовал. Но торт, конечно, душевнее.
***
В один из вечеров я не выдержала.
Серёжа был на работе допоздна. Свёкор смотрел телевизор в гостиной. Я мыла посуду — свою, его, общую. И думала.
Пятнадцать лет. Пятнадцать лет я строила эту семью. Родила дочь, вырастила. Работала, зарабатывала. Ремонт в квартире — на мои деньги половина. Машина — в кредит, который мы платили вместе.
А для свёкра я — «не как первая».
Я вытерла руки и села за ноутбук.
Лена Воронцова. Так её звали до замужества. После развода она вернула девичью фамилию — Серёжа рассказывал.
Социальные сети — великая вещь. Через двадцать минут я нашла её страницу. Лена Воронцова, сорок восемь лет, живёт в Твери. На фотографиях — муж, двое детей-подростков, собака. Улыбается.
Я написала ей сообщение. Коротко, без лишнего. Мол, бывшая жена вашего бывшего мужа. Не для скандала, просто хочу понять кое-что. Если не хотите отвечать — не отвечайте.
Она ответила через час.
— Тамара, я вас помню. Серёжа фотографии выкладывал, когда вы поженились. Я не обижаюсь, мы давно разошлись. Что вы хотели спросить?
Я спросила про свёкра. Про борщи, рубашки, галстуки и торты.
Лена прислала голосовое сообщение. Долгое. Почти семь минут.
Я слушала, и внутри что-то переворачивалось.
***
— Василий Петрович, нам надо поговорить.
Утро субботы. Серёжа уехал за продуктами. Дочь в университете на сессии, живёт в общежитии. Мы со свёкром — одни.
— Чего тебе? — он не оторвался от телевизора.
Я взяла пульт и выключила.
— Эй! Я смотрел!
— Посмотрите потом. Сначала — разговор.
Он уставился на меня с таким выражением, будто я ударила его по лицу.
— Ты что себе позволяешь?
— Я позволяю себе спросить, — я села напротив, положила телефон на стол. — Вы три года рассказываете мне про Лену. Какая она была хозяйка. Какая жена. Как борщ варила. Как Серёжу любила.
— Ну и что? Правду говорю.
— А я вчера с Леной поговорила.
Он замер. Рука, которая тянулась к пульту, остановилась на полпути.
— С какой Леной?
— С той самой. С первой женой Серёжи. Которая, по вашим словам, была идеальной.
Молчание. Свёкор смотрел на меня, и в его глазах я впервые увидела что-то похожее на страх.
— И что она тебе наплела?
— Она рассказала, как вы её гнобили. Четыре года. Каждый день.
Я включила запись. Голос Лены заполнил комнату.
«...Он меня сравнивал с его покойной женой. С Серёжиной мамой. Та была святая, а я — недотёпа. Та готовила божественно, а у меня руки не из того места. Та дом держала в чистоте, а я только грязь развожу. Четыре года, Тамара. Каждый божий день. Серёжа молчал, как рыба. Я не выдержала и ушла. Не от Серёжи даже — от его отца. И знаете что? Это было лучшее решение в моей жизни...»
Я выключила запись.
— Она врёт, — сказал свёкор. Но голос дрогнул.
— Нет. Она говорит правду. И я вам скажу кое-что, Василий Петрович. Я — не Лена. Я терпела три года. Но больше не буду.
— А что ты сделаешь? Выгонишь меня? Серёжка не позволит.
— Серёжа сегодня вечером услышит эту запись. И узнает, почему на самом деле развалился его первый брак. Не потому что Лена «оказалась не той». А потому что вы её выжили.
Свёкор побледнел.
— Ты не посмеешь.
— Уже посмела. Запись у меня в телефоне. Копия — в облаке. И ещё одна копия — у дочери. На всякий случай.
— Какой ещё случай?
— Случай, когда вы попробуете сказать Серёже, что я выдумала. Или что Лена врёт. У меня переписка сохранена. Она готова подтвердить лично, если понадобится.
Он молчал. Смотрел на меня, и в глазах было что-то новое. Не страх уже. Растерянность.
Я встала.
— С сегодняшнего дня — никаких сравнений. Никаких «Лена делала лучше». Никаких «ты не как первая». Я — не первая и не вторая. Я — Тамара. Ваша невестка. Мать вашей внучки. Женщина, которая пустила вас в свой дом после инсульта и ухаживала за вами полтора года. И я заслуживаю уважения. Не любви — я не требую невозможного. Уважения. Вам понятно?
Он кивнул. Молча.
— Если услышу ещё хоть раз — Серёжа получает запись. И мы вместе решаем, что делать дальше. Вплоть до пансионата. Там, говорят, неплохо ухаживают за пожилыми людьми. Кормят по расписанию, гуляют два раза в день. И никто не сравнивает с бывшими жёнами.
— Ты не посмеешь, — повторил он, но уже без уверенности.
— Я посмела связаться с Леной. Посмела сказать вам это в лицо. Как думаете — посмею ли я защитить свою семью?
***
Серёжа вернулся через час. С пакетами из супермаркета, с хлебом, молоком и творогом. Обычная суббота. Обычный муж.
— Всё нормально? — спросил он, заглянув в гостиную.
Свёкор смотрел телевизор. Я читала книгу.
— Нормально, — ответила я.
Он кивнул и пошёл на кухню разбирать продукты.
Василий Петрович покосился на меня. Я поймала его взгляд и чуть приподняла телефон. Напоминание.
Он отвернулся к экрану.
Вечером был ужин. Обычный — курица с картошкой, салат, чай. Свёкор ел молча. Не сказал ни слова про то, что Лена картошку резала тоньше. Или что курицу мариновала дольше.
Серёжа даже удивился.
— Пап, ты чего такой тихий?
— Устал, — буркнул свёкор. — Давление, наверное.
— Может, врача вызвать?
— Не надо. Посижу, отойду.
Он ушёл в свою комнату сразу после ужина. Серёжа помог мне убрать со стола — что бывало нечасто — и спросил:
— Вы с отцом поругались?
— Нет. Просто поговорили.
— О чём?
— О границах.
Он не понял. Но и не стал расспрашивать. Серёжа вообще не любил лезть в сложное. Ему проще было не знать.
Я и не настаивала. Запись — это страховка. На крайний случай. Если свёкор забудет наш разговор.
Но он не забыл.
***
Прошло два месяца. Лену я больше не слышала. Ни разу. Ни полслова.
Свёкор стал тише. Говорил меньше, больше молчал. Смотрел телевизор, читал газеты. Иногда гулял во дворе, когда погода позволяла.
С Серёжей отношения стали ровнее. Он заметил перемену, но не спрашивал. Просто принял.
Однажды вечером, когда мы сидели на кухне вдвоём, свёкор вдруг сказал:
— Тамара. Творог кончился.
Не «Лена всегда следила, чтобы творог был». Просто — «творог кончился».
Я кивнула.
— Завтра куплю.
Он помолчал. Потом добавил — тихо, почти неслышно:
— Спасибо. За ужин.
Первый раз за три года.
Я не стала отвечать. Просто встала и налила ему чай. В ту чашку, которую он любил — с синими цветочками.
Маленькая победа. Негромкая. Без фанфар и аплодисментов.
Но моя.
Границы — это не война. Это ясность. Это «я больше не позволю». Это тишина, в которой наконец-то можно дышать.
А Лена — она далеко. В Твери. Счастливая. С мужем, детьми и собакой.
Мы переписываемся иногда. Просто так.
Она прислала рецепт того самого торта. Три коржа, сливочный крем.
Я приготовила на день рождения дочери. Получилось вкусно.
Свёкор съел два куска и ничего не сказал.
А это, знаете — лучше любого комплимента.
А вы смогли бы поставить на место человека, который годами унижал вас сравнениями?