В нашем доме все знают Юру. Вернее, не знают, а известны о нём факты. Факт первый: он живёт в подвальной кладовке, которую ему по-тихому отдали, чтобы не маячил на улице. Факт второй: он разговаривает сам с собой громко и страстно, жестикулируя. Факт третий: он собирает в мусорных баках «ценности» — сломанные игрушки, потёртые книги, выцветшие фотографии. Нормальные люди дают ему меткие прозвища: «Юра-метла», «Блаженный», «Наш местный Достоевский (в плохом смысле)». Мы, нормальные, делаем вид, что его не существует. До вчерашнего дня.
Меня зовут Антон. Я — воплощение нормальности. Стрижка раз в две недели, ипотека, отчёт по KPI в пятницу. Мой ритуал — вечерняя поездка на шоссейном велосипеде, чтобы «перезагрузиться». Вчера я не перезагрузился. Я влетел в открытый канализационный люк, который «нормальные» коммунальщики забыли огородить.
Удар был оглушительным. Боль в плече, содранная до мяса коленка, и главное — унизительное ощущение беспомощности. Я лежал на асфальте у нашего подъезда, и мимо проплывали знакомые силуэты.
Кадр первый: Мария из 45-й, которая выкладывает в инстаграм посты о доброте. Она шла, уткнувшись в телефон, и аккуратно, не поднимая глаз, обошла меня по широкой дуге, как лужу.
Кадр второй: Молодой отец из 12-й, который в родительском чате каждый день пишет «Дети — наше всё». Вёл за ручку сына. Мальчик указал на меня пальцем: «Пап, смотри!». Отец, не отрываясь от экрана, потянул его за руку: «Не смотри, это некультурно. Пойдём быстрее».
Кадр третий: Мой непосредственный сосед, с которым мы вчера полчаса обсуждали во дворе важность комьюнити и взаимовыручки. Он шёл из машины с пакетами. Наши глаза встретились. В его я увидел мгновенный расчёт: «Связываться? Проблемы? Скорая, объяснения...» Он сделал вид, что меня не узнал, и резко свернул в подъезд.
И в этот момент из тени, из своего вечного угла у лифта, поднялась фигура в грязных трениках и рваной ветровке. Юра. Он не шёл. Он бросился. Неуклюжей, спотыкающейся походкой, но с такой скоростью, на какую был способен.
— Не двигайся! Позвоночник проверить! — его голос, обычно бубнящий невпопад, прозвучал удивительно чётко и властно.
От него пахло немытым телом, пылью и старой бумагой. Но его руки были удивительно аккуратны. Он не тащил меня за собой. Он, кряхтя, опустился на корточки.
— Голова кружится? Пальцы пошевели.
Я, ошеломлённый, подчинился. Он осмотрел мою ногу, не тронув рану.
— Мясо. Но кость цела. — Потом он снял с себя свою ветровку, хоть и грязную, и накрыл меня. Не от холода. От взглядов. От стыда. — Сейчас вызовем.
Он полез в карман своих рваных штанов и достал допотопную кнопочную «звонилку». Не смартфон, с которого можно было бы снять меня для сторис «Я спасаю человека!». Просто телефон.
— Скорую, — рявкнул он в трубку и чётко, без единой запинки, назвал адрес. — Травма, велосипед. Ориентир — синий мусорный контейнер. Мужчина в сознании, кровотечение есть.
Пока мы ждали, он сидел рядом на корточках, не пытаясь говорить. Он просто был там. Прикрывая меня от мира своим нелепым, вонючим, но абсолютно человеческим присутствием. И тогда я, сквозь пелену боли и шока, увидел не «городского сумасшедшего». Я увидел моряка. Старого, списанного на берег, который, увидев тонущего, первым бросился за борт, не думая о правилах и своей неуставной форме.
После
Скорая забрала меня. Перед отъездом я схватил его за рукав.
— Юра… Спасибо.
Он посмотрел на меня своими совершенно прозрачными, не от мира сего глазами и сказал то, чего я не ожидал:
— Ты же из 33-й. У тебя на третьем этаже лампа мигает. Менять надо. На лестнице опасно.
Вечером, вернувшись из травмпункта с перевязанной ногой, я купил не цветы и не коробку конфет. Я купил хорошую лампочку, пачку крепкого чая, хлеба и тушёнки. Постоял у двери его кладовки. Постучал.
— Юра, это Антон. Принёс… за лампочку.
Из-за двери послышалось шарканье. Он открыл не сразу. В щели я увидел не берлогу сумасшедшего, а удивительный порядок. Книги (те самые, из мусорок) ровными стопками. Починеные игрушки на полке. Чистая, хотя и бедная, постель.
— Лампочку возьму, — сказал он. — Остальное — нет. У меня всё есть.
— Почему? — не удержался я.
Он помолчал, глядя куда-то мимо меня.
— Потому что вы потом будете думать, что всё оплатили, — тихо сказал он и закрыл дверь.
Его слова врезались в меня глубже, чем асфальт. Мы, нормальные, живём в системе расчётов. Ты — мне, я — тебе. Даже помощь должна быть комфортной, упакованной в правильные слова и правильные действия. А его помощь была неудобной, вонючей, иррациональной. Но настоящей. Он не помогал, чтобы быть хорошим. Он помогал, потому что не мог иначе. Его человечность была не социальным навыком, а инстинктом, который не убили даже забвение и грязь.
Теперь, проходя мимо него, я не отвожу глаз. Я киваю: «Здравствуйте, Юрий». Соседи смотрят на меня как на чудака. Но теперь я знаю, что наш «городской сумасшедший» — единственный, кто в здравом уме в этом подъезде. Он сохранил то, что мы, нормальные, давно похоронили под слоем удобств, страхов и соцсетей — немедленный, нерассуждающий импульс протянуть руку.
А как вы думаете, что на самом деле является мерилом адекватности человека — его соответствие социальным нормам или его способность к немедленному, невыгодному состраданию?
Читайте также: