Мандаринка

Ольга заворачивала в пергамент бутерброды для мужа, стараясь, чтобы уголки бумаги лежали идеально ровно. Она знала, что любая мелочь может стать поводом для ссоры. — Сыр не так нарезан, — раздался за ее спиной холодный, отточенный голос. — Дима не любит, когда ломтики слишком толстые. Ты что, до сих пор не знаешь о предпочтениях своего мужа? Лидия Петровна стояла в дверях, словно тень, воплощенная в строгом халате и безупречной укладке. Ее взгляд, тяжелый и оценивающий, скользнул по бутербродам, по раковине, по самой Ольге...

Три удара. Они пришли не в один день, а растянулись на зловещую неделю, словно судьба растягивала удовольствие, добивая меня методично и безжалостно. Сначала — Катя. Ее голос в трубке был холодным и гладким, когда произнес фразу: «Все, Миша, между нами кончено. Ты не тот человек, с которым я хочу идти вперед». Эти слова не ранили, нет. Они будто вырезали из меня целый кусок жизни, оставив после себя пустоту, зияющую и немую. Потом — семья. Телефонный разговор с отцом, который начался с привычного «Как дела?» и мгновенно перерос в горький монолог...

Бывают люди-солнца. Они светят так ярко, что ты невольно подставляешь лицо их теплу и закрываешь глаза от их сияния. Лена была для меня таким солнцем. Мы дружили с первого курса, и за пятнадцать лет я привыкла к её лучам как к чему-то неотъемлемому. Как к воздуху, которым дышу. Пока мой мир не превратился в планету, вращающуюся строго вокруг неё. Всё началось с Артёма. Вернее, с его ухода. После пяти лет отношений он собрал свою зубную щетку, любимые кружки и моё чувство собственного достоинства в потрёпанный рюкзак и ушёл к той, у которой «получалось быть лёгкой»...

Тот вечер закончился молчанием. Тимур перебрался в гостевую спальню. Но для Кристины это было не поражение, а первая победа. Молчание было громче криков, а хлопок двери стал музыкой после месяцев безразличия. Он чувствовал. Пусть это была ярость, но это была хоть какая-то эмоция. На следующее утро он пришел на кухню, когда она уже допивала кофе. Его взгляд был тяжелым, изучающим. — Ужинаю сегодня с клиентами. Не жди, — бросил он, не глядя на нее. — Хорошо, — легко ответила Кристина. — А я, возможно, схожу в театр...

Соня приоткрыла дверь, уже зная, что найдет на коврике. Так было ровно сорок три дня подряд. Сегодня там лежал ирис. Тонкий, хрупкий стебель, а лепестки – пронзительного сине-фиолетового оттенка. Она осторожно подняла цветок, вдохнула его едва уловимый, холодный аромат и закрыла дверь. На полке над письменным столом теснилась ее странная коллекция: сорок три засушенных, аккуратно разложенных цветка. Сорок три послания без единого слова. А этот, сорок четвертый, был еще полон утренней свежести. Это началось в один из понедельников...

Дождь стучал по крыше моей петербургской квартиры ровно так же, как и пять лет назад, когда я впервые получила его сообщение. Тогда это была случайная реакция на мою статью о скандинавском минимализме. Остроумный комментарий, зацепивший меня за живое. Сегодня же дождь сопровождал наш решающий разговор. На экране планшета улыбался Марк. Его образ был до боли знакомым и в то же время неосязаемым, как мираж. — Опять дождь? — прозвучал его голос с легкой хрипотцой. — У нас в Сочи сегодня +25. Я вышел на балкон, послушай...

Сегодня Олег, мой единственный сын, привел домой свою девушку Дашу. Он говорил о ней последние месяцы, но я отмахивалась: «Влюбился, пройдет». Не прошло. И вот они здесь, на кухне, а я не могу поднять взгляд от стола. — Мама, это Даша, — голос Олега звенел, как колокольчик, в нем была та радость, которую я слышала, когда он в шесть лет принес мне пойманную гусеницу. Она была обычной. Миловидная, с аккуратными чертами лица и светлыми волосами, собранными в небрежный пучок. Ничего кричащего, ничего отталкивающего...

Шуршание нейлонового пакета было единственным звуком, сопровождавшим Анну по длинному, пропитанному запахом дезинфекции коридору офисного центра «Меркурий». В пакете — тряпки, бутылки с моющими средствами и ее сменная одежда: потертые джинсы и простенькая кофта. За семнадцать лет этот путь стал для нее таким же привычным, как дорога домой. Она зашла в кабинет, включила свет. Мерцающие люминесцентные лампы выхватили из тьмы стопки бумаг, блестящую поверхность стола и огромное окно, в котором отражалась ее уставшая фигура...

Я сидела, укутавшись в плед, и бесцельно листала ленту в телефоне. Пальцы сами искали новости, а сердце сжималось в ожидании. Мой муж Коля был на СВО. Ушел добровольцем. Сказал: «Не могу сидеть сложа руки, Мира». В тихие, тоскливые вечера меня особенно сильно тянуло к шкатулке моей прабабушки. Небольшая, из потускневшего красного дерева, она хранила главную семейную реликвию — письма моей прабабушки Антонины Геннадьевны, которые она писала моему прадеду Олегу Викторовичу на фронт. Я бережно взяла одно...

Офис нашего генерального директора, Петра Николаевича, был сделан, кажется, из чистого мрамора, хрома и тишины. Он располагался в самом конце коридора, и проходя мимо него, сотрудники приглушали голоса, выпрямляли спины и начинали дышать как-то особенно осторожно. Сам Петр Николаевич был воплощением этой строгости. Мужчина лет сорока пяти, с пронзительным серым взглядом, который, как шутили мои коллеги, мог заморозить кофе. И никто из нас ни разу не видел его улыбки. Именно этот факт и привел к нашему спору...

Саша замерла у окна, прислушиваясь к удаляющимся шагам Никиты, который только что вышел из квартиры. Только теперь она позволила себе выдохнуть. Пять минут. Пять минут абсолютной, ничем не омраченной тишины. Телефон на столе вибрировал, словно шмель, запутавшийся в паутине. София. Подруга. Та самая, с которой Никита «вежливо попросил» сократить общение, потому что «она плохо на тебя влияет, Саш. Ты после встреч с ней какая-то взвинченная». Саша сбросила звонок и украдкой посмотрела на свое отражение в темном экране...

Они встретились с Сергеем весной. Он был таким, о каком мечтаешь в тридцать пять: уверенным, со стабильной работой, с твердым, но одновременно нежным взглядом. Он носил ее сумки, заваривал по утрам кофе, помнил о важных датах. Она, привыкшая к ветреным и необязательным мужчинам, купалась в этом внимании, как в теплом море. Идиллия начала рушиться за ужином при свечах. — Знаешь, Ань, — сказал он, закручивая спагетти на вилку. — Ты была бы неотразима с рыжими волосами. Теплый медный оттенок тебе бы так подошел...