Меня зовут Вика. На работе меня зовут «лучом солнца». Я та, кто всегда улыбнётся, подбодрит, принесёт печенье в плохой день. Я благодарю начальника за его идиотские идеи и выслушиваю жалобы коллег на жизнь. Официанту, пролившему на меня воду, я скажу: «Ничего страшного! Бывает!». Я — идеальный социальный человек. А потом я захожу в свою квартиру. И щелчок. Как будто снимаю тугой, улыбчивый корсет и выпускаю на волю злобного, вонючего гоблина, который жил у меня внутри весь день.
Монстр по расписанию
Мой рабочий день — это марафон на подавление. Подавление раздражения, усталости, чувства несправедливости, страха не успеть. Всё это я аккуратно, кирпичик за кирпичиком, складываю в невидимый рюкзак за спиной. Чем тяжелее день, тем рюкзак плотнее. Ключ в замке — это звук расстегивающейся застёжки.
— Привет, я дома! — мой голос уже с первых секунд звучит как предупреждение.
Муж Костя встречает меня ужином. Он тоже устал, у него свои кирпичи в рюкзаке. Но он пытается.
— Как день?
— Ты что, не видишь, что я еле ноги волочу? День был отвратный, — бросаю я сумку, и она со стуком падает на пол. Первый кирпич вылетает из рюкзака.
— А что случилось?
— А тебе зачем? Всё равно не поймёшь, — отрезаю я, уже идя в душ, оставляя его с его недоуменным взглядом и моим кирпичом посередине кухни.
Мишени
У меня есть чёткая иерархия жертв.
- Муж. Он взрослый, он «должен выдержать». Он мое главное хранилище для невысказанного начальству. «Почему ты всегда оставляешь носки тут? Ты вообще головой думаешь? Ты такой же бестолковый, как мой босс!» Он молчит. Его молчание злит ещё больше.
- Дочь, Алиса, 7 лет. Она — идеальная мишень, потому что не даст сдачи. «Что за каракули? В моём детстве рисовали лучше! Быстро убрала всё с пола, сколько можно повторять!» Я вижу, как её глаза наполняются слезами, как она съёживается. И в этот момент внутри что-то коротко и жутко ликует: Вот он, выход. Вот куда можно сбросить этот груз. А потом приходит леденящий ужас и стыд. И я, рыдая, обнимаю её, умоляю простить. До следующего раза.
- Мама. С ней по телефону. «Мама, я не могу сейчас! Нет, я не приеду в воскресенье. Потому что у меня своя жизнь! Всё, пока!». Бросаю трубку. Чувствую себя сильной. На пять минут.
Инцидент с поделкой
Алисе в школе задали сделать поделку «Мой счастливый дом». Она три дня клеила, красила, делала из коробки и пластилина наш дом, нас с папой, кота. Гордо принесла показать.
Я пришла после разгромного совещания. Рюкзак был переполнен.
— Мам, смотри!
Я взглянула. Криво, неаккуратно, глаз у папы съехал.
— И это ты три дня делала? — холодно спросила я. — На «счастливый дом» не очень похоже. Больше на сарай. Пошла, руки помой, вся в клее.
Она не заплакала. Она замолчала. Просто взяла свой «счастливый дом», повернулась и ушла в свою комнату. Эта тишина была громче любого моего крика.
Диагноз от собственного ребёнка
Неделю спустя я забирала Алису из школы. Её одноклассник, маленький рыжий забияка, толкнул девочку и отобрал у неё конфету. Я, автоматически включив режим «луч солнца», мягко сказала ему:
— Максим, так нельзя. Нужно быть добрым с друзьями.
Мальчик насупился, но отдал конфету. А моя дочь, которая молчала всю неделю, вдруг посмотрела на меня своими огромными глазами и чисто, без упрёка, констатировала:
— Мама, ты как Максим. Только дома.
Мир перевернулся. Семь лет. Она дала точнейший диагноз моей болезни: эмоциональная агрессия к самым близким. Я — тот мальчишка-забияка, который, не получив своего на «улице», приходит и обижает тех, кто слабее и не даст сдачи, в своём «доме».
Лечение, которое началось с признания
Я не пошла к психологу сразу. Я начала с дневника. Завела два столбика. «Что накопил» и «Куда вылил».
- «Босс при всех раскритиковал отчёт» -> «Накричала на мужа за разбросанные носки».
- «Коллега подвел, пришлось работать за него» -> «Сорвалась на Алису за плохие оценки».
Буквально за три дня масштаб проблемы стал ясен как божий день. Мой дом был не крепостью. Он был психиатрической лечебницей, где я сама была и пациентом, и буйнопомешанной санитаркой.
Первое, что я сделала, — показала этот дневник Косте. Не извиняясь, а как отчёт о катастрофе.
— Я больна. Я использую вас как помойку. Я не прошу прощения, потому что слов мало. Я прошу дать мне шанс это исправить. И останови меня, когда я начну.
Он долго молчал. Потом кивнул. Его глаза были не злые, а… усталые. Как у человека, который годами жил под кислотными дождями.
Сейчас у нас «система стоп-слов». Если я начинаю говорить сквозь зубы, Костя говорит: «Вика, рюкзак». Это значит: «Ты несёшь в дом свой хлам. Оставь его у двери». Иногда я срываюсь. Но теперь, после срыва, я не просто плачу. Я сажусь и объясняю: «Меня сегодня унизили на работе. И я, вместо того чтобы поговорить об этом, сорвалась на тебя. Это не твоя вина. Это мой мусор. Прости».
Это чертовски тяжело. Иногда я молчу всю дорогу домой, чтобы не начать. Иногда я кричу в подушку в машине. Я учусь оставлять кирпичи в офисе, в спортзале, на беговой дорожке.
А Алиса? Она снова начала показывать мне свои поделки. Я научилась говорить только одно: «Расскажи мне о нём». И слушать. Просто слушать. Без оценок. Потому что мой дом больше не помойка. Это стройплощадка. Где мы заново, кирпичик за кирпичиком, строим то, что она когда-то пыталась слепить из пластилина. Наш счастливый дом. Хрупкий, но настоящий.
А как вы думаете, почему мы позволяем себе худшее — именно с теми, кого любим больше всех? И где грань между «выпустить пар» в семье и откровенным эмоциональным насилием?
Читайте также: