— Ира, ну сколько можно лежать? — Миша с грохотом отодвинул стул, и этот звук отозвался в голове Ирины острой вспышкой боли. — Десять утра. Дети не кормлены, у меня рубашка не глажена. Ты думаешь, если у тебя справка, то все, жизнь остановилась?
Ирина попыталась приподняться, но мир перед глазами качнулся и поплыл, как акварельный рисунок под дождем. Послеоперационный шов предательски потянул вниз.
— Миш, мне врач сказал… минимум две недели постельного режима. Швы могут разойтись. Пожалуйста, сделай ребятам хлопья, там в холодильнике молоко…
Михаил брезгливо поморщился, глядя на бледную, осунувшуюся жену.
— Пожалуйста? Ира, ты себя в зеркало видела? Тебя из больницы выписали три дня назад. Хватит из себя мученицу строить. Женщина должна быть хранительницей, а ты сейчас — обуза. Сходи в душ, приведи себя в порядок. Мать твоя придет через час, хоть перед ней не позорься.
Он вышел, хлопнув дверью так, что зазвенели бокалы в серванте. Те самые, подарочные, которые Ира берегла для особых случаев. Оказывается, особый случай наступил — ее жизнь дала трещину.
Через час, как и было обещано, явилась Полина Сергеевна. Она не разулась, прошла в спальню, неся с собой запах дешевых духов и морозного воздуха.
— Вставай, дочка, вставай, — запричитала она, даже не коснувшись лба Ирины. — Михаил звонил, жаловался. Говорит, в доме запустение. Ты что же это, зятя решила из семьи выжить?
— Мам, мне больно… У меня температура поднялась к утру.
— Ой, боль у нее! У всех болит. Я тебя когда рожала, через три дня уже в поле вышла, и ничего, живая. Мужчина — он как огонь: его поддерживать надо. А ты затухла. Уйдет ведь к молодой, здоровой, которая ему улыбаться будет и котлеты жарить. Ты об этом подумала? Терпи, Ира. У всех так. Мужики — они детей больших напоминают, за ними уход нужен, а не жалобы.
Ирина смотрела в потолок. В горле встал ком. Ей хотелось кричать, что ей страшно, что под повязкой жжет, что она просто хочет, чтобы ее укрыли пледом и налили чаю. Но вместо этого она медленно, цепляясь за тумбочку, начала сползать с кровати.
— Вот и молодец, — похвалила мать. — Сейчас Мишенька вернется, а у тебя на плите уже шкварчит. Я ему позвоню, скажу, что ты за ум взялась.
Вечером Михаил пришел не один. С ним вошла высокая, улыбчивая девушка в обтягивающем спортивном костюме.
— Познакомься, Ир, это Кристина, — буднично бросил муж, проходя на кухню, где Ирина, едва держась на ногах, дорезала салат. — Она будет нам помогать. Фитнес-инструктор, спец по питанию. Ну и по дому подсобит, пока ты… в разобранном состоянии.
Кристина окинула Ирину оценивающим, почти жалостливым взглядом.
— Ой, а что же вы в таком застиранном халате? — пропела она. — Михаилу так важна эстетика дома. Вы прилягте, прилягте, я сама дорежу.
Михаил обнял «помощницу» за талию прямо на глазах у жены.
— Видишь, Ира? Вот это энергия. Учись. А ты пока иди в детскую, полежи там, чтобы нас не смущать своим видом.
Ирина стояла у кухонного стола, сжимая в руке нож. Внутри что-то тихо хрустнуло. Не швы. Что-то гораздо важнее.
***
— Ира, я все решил, — Михаил даже не смотрел ей в глаза, он увлеченно листал что-то в телефоне, сидя за накрытым ею столом. — Тебе сейчас нужен покой, а у нас тут дети шумят, Кристина музыку включает для тренировок. Тебе у матери будет лучше.
Ирина замерла с чайником в руках. Горячая вода плеснула на палец, но она даже не вскрикнула. Боль во шве была куда сильнее, а то, что она услышала, и вовсе выбило воздух из легких.
— Миша… ты меня выгоняешь? Из нашего дома?
— Зачем такие громкие слова? — он наконец поднял на нее взгляд, холодный и пустой. — Просто переезд по состоянию здоровья. Я уже и чемодан твой в прихожую выставил. Кристина помогла собрать, чтобы ты лишний раз не наклонялась. Она, кстати, поживет в спальне, ей так удобнее будет следить за порядком.
В прихожей действительно стоял старый потертый чемодан. Из-под крышки торчал край ее любимой пижамы. Ирина почувствовала, как по спине пробежал ледяной пот.
— А дети? Миша, как же дети?
— Детям нужна здоровая и веселая мать, а не тень в халате. Поправишься — увидимся. Давай, такси уже внизу. Помочь спуститься не могу, у нас с Кристиной сейчас эфир в соцсетях, не до того.
Она выходила из подъезда, прижимая локоть к боку. Каждый шаг отдавался пульсацией в ране. На улице бил хлесткий, злой ветер, смешанный со снегом. В такси она ехала в каком-то оцепенении, сжимая в руке телефон. Один звонок матери. Один родной голос — и все станет не так страшно.
— Мам, я еду к тебе. Миша меня выставил. Пожалуйста, согрей чай, мне очень плохо, — прошептала Ирина в трубку, когда мать наконец ответила.
В трубке повисла тяжелая, ватная тишина. А потом раздался голос Полины Сергеевны, лишенный всякого сочувствия:
— Ира, ты что, с ума сошла? Куда ты едешь?
— К тебе, мам… домой.
— Нет у тебя здесь дома! — отрезала мать. — Твой дом там, где муж. Ты что же это, хочешь на старости лет мне позор на всю улицу устроить? Соседи скажут: «Гляди, Полина дочку не воспитала, муж ее взашей выгнал». Ты как хочешь, Ирина, а я дверь не открою.
— Мам, ты что говоришь? У меня швы… у меня температура!
— А ты вернись! — сорвалась на крик Полина Сергеевна. — Встань на колени, в ноги ему упади, Кристине этой улыбнись, скажи, мол, спасибо за помощь. Стерпишь — и все наладится. Женская доля такая, Ира. Не смей ко мне со своим позором соваться. Я дверь заперла и свет выключила. Все.
Короткие гудки ударили по ушам больнее, чем пощечина. Ирина стояла у подъезда материнского дома, глядя на темные окна второго этажа. Снег засыпал чемодан. Мимо проходили люди, пряча лица в воротники. Никто не видел, как внутри молодой женщины в этот момент рушился целый мир.
Она стояла и чувствовала, как по повязке под курткой расползается теплое пятно. Швы не выдержали. Но, странное дело, страха больше не было. На его месте рождалась холодная, прозрачная ярость. Она посмотрела на свои руки — бледные, дрожащие — и вдруг поняла: она одна. Совсем одна. И это не конец. Это свобода.
Ирина медленно открыла приложение такси. Рука не дрогнула.
— Едем, — сказала она водителю, который с опаской смотрел на ее бледное лицо. — В городскую больницу. В приемный покой.
Всю дорогу она смотрела в окно на мелькающие огни. В голове билась одна мысль: «Вы хотели, чтобы я терпела? Хорошо. Я потерплю. Но только один раз. Чтобы потом вы все пожалели, что я осталась жива».
Прошло восемь месяцев.
Михаил вальяжно развалился на кресле в своей гостиной, потягивая дорогой виски. Кристина, заметно растерявшая былой лоск и энтузиазм фитнес-модели, в раздражении захлопнула ноутбук.
— Миш, счета опять заблокированы. Этот твой юрист — идиот? Я не могу оплатить даже доставку еды!
— Успокойся, крошка. Это временные трудности. Ирина там, поди, по съемным углам мотается или у матери в ногах валяется, — Михаил усмехнулся, но в глазах мелькнула тень тревоги. — Она же серая мышь. Что она может? Поплачет и успокоится.
В этот момент в дверь позвонили. Коротко. Уверенно. Так не звонят просители.
Михаил, прихрамывая (сказывался сидячий образ жизни и одышка), пошел открывать. На пороге стояла женщина. Высокие сапоги на шпильке, безупречное кашемировое пальто цвета графита и ледяной взгляд, от которого у него внутри все сжалось.
— Ты? — выдохнул он. — Откуда... как ты вообще здесь оказалась?
Ирина прошла в квартиру, не снимая обуви. За ней вошел сухой мужчина в строгом костюме с папкой в руках.
— Здравствуй, Миша, — голос Ирины звучал ровно, как метроном. — Вижу, ты совсем расслабился. Кристина, и тебе доброго дня. Собирай вещи.
— Что за бред ты несешь?! — вскрикнула Кристина, выбегая в прихожую. — Миша, выкинь ее отсюда!
Мужчина в костюме шагнул вперед и раскрыл папку.
— Михаил Аркадьевич, позвольте представиться. Представитель Ирины Николаевны. Согласно решению суда от четырнадцатого числа, данное имущество полностью переходит в собственность моей доверительницы. Как и сорок девять процентов акций вашего агентства, которые вы имели неосторожность оформить на супругу пять лет назад для оптимизации налогов.
Михаил побледнел. Его губы задрожали.
— Ира, ты чего... Мы же семья. Ну, бес попутал, ну, с кем не бывает? Ты же добрая, ты же всегда понимала…
— Я больше не добрая, Миша, — Ирина медленно сняла перчатки. — Я живая. А добрая Ира осталась лежать на снегу у подъезда моей матери, когда ты выставил ее с расползающимися швами. Помнишь этот момент? Ты тогда очень торопился на прямой эфир.
В прихожей возникла Полина Сергеевна. Она просочилась в дверь, увидев издалека машину Ирины.
— Ирочка! Доченька! — запричитала она, пытаясь схватить дочь за руку. — А я же знала, я же говорила, что ты у меня сильная! Я же специально тебя тогда не впустила, чтобы ты характер проявила, чтобы бороться научилась! Все ради твоего блага, кровинушка моя…
Ирина медленно повернулась к матери. Полина Сергеевна осеклась под этим взглядом. В нем не было ненависти. В нем была пустота. Страшная, абсолютная тишина.
— Полина Сергеевна, — Ирина впервые назвала мать по имени-отчеству. — Ваше «благо» едва не стоило мне жизни. С этого дня у вас нет дочери. А у меня — нет матери. Уходите. Вместе с ними.
— Куда мы пойдем?! — взвизгнул Михаил. — Это мой дом!
— Ошибаешься. Это мой дом. И дети уже ждут меня в машине. Мы уезжаем в загородный дом, который ты так опрометчиво считал своим. А здесь… — Ирина обвела взглядом комнаты. — Здесь живите, если хотите. Ровно двадцать четыре часа. А потом придут приставы.
Она развернулась и пошла к выходу. Ее спина была прямой, как натянутая струна. Болезнь не сломала ее — она выжгла все лишнее, оставив только суть.
— Ира! — крикнула вслед мать. — Ты же пожалеешь! Стакан воды подать некому будет!
Ирина остановилась у самого порога, не оборачиваясь.
— Я сама научилась носить себе воду, мама. И лед для швов — тоже сама.
Дверь захлопнулась с тяжелым, окончательным звуком. Ирина спустилась к машине, где ее ждали двое детей. Она села за руль, вдохнула запах новой жизни и впервые за долгое время по-настоящему улыбнулась. Боль прошла. Осталась только сила.