Нотариус зачитывала завещание, а я смотрела на свои руки. Эти руки двенадцать лет мыли свекровь, переворачивали её на кровати, меняли памперсы. Эти руки готовили ей протёртые супы и кормили с ложечки.
В завещании моего имени не было.
— ...квартиру по адресу Ленина, семнадцать, завещаю в равных долях сыну Геннадию Павловичу и дочери Ларисе Павловне, — монотонно читала нотариус. — Денежные средства на счетах — в равных долях тем же лицам. Дачный участок...
Гена сидел рядом и старательно не смотрел в мою сторону. Лариса — напротив, через стол — едва заметно улыбалась.
— Это всё? — спросила я, когда нотариус закончила.
— Да, Галина Викторовна. Завещание составлено три года назад, заверено по всем правилам.
Три года назад. Зинаида Павловна тогда ещё ходила сама. Ещё могла говорить. Ещё называла меня «доченька» и обещала: «Галочка, я тебя не обижу, ты же мне как родная».
Как родная.
— Гена, — я повернулась к мужу. — Ты знал?
Он пожал плечами.
— Мать решила, как решила. Это её право.
— Её право, — повторила я. — А двенадцать лет, которые я за ней ухаживала? Это тоже её право — забыть?
— Галь, ну хватит, — он поморщился. — Ты же не чужая. Ты моя жена. Какая разница, на кого записано? Всё равно общее.
Я посмотрела на него. На этого человека, с которым прожила двадцать три года. Родила двоих детей. Похоронила свою мать, потому что его мать требовала внимания. Отказалась от повышения на работе, потому что «кто-то должен сидеть с бабушкой».
Общее. Конечно.
— А почему тогда Лариса в доле? — спросила я. — Она последний раз мать видела на Новый год. На три часа заехала, торт привезла.
Лариса вскинула подбородок.
— Я дочь. У меня право по крови.
— По крови, — я кивнула. — А памперсы ты ей по крови меняла? Или по крови в четыре утра вставала, когда она кричала?
— Галина, — Гена положил руку мне на плечо. — Поехали домой. Здесь не место выяснять отношения.
Я сбросила его руку.
— Не трогай меня.
***
Домой я в тот день не поехала. Позвонила дочери, попросила забрать из школы младшего — Кольку, тринадцать лет. Сама села в машину и час просто ездила по городу.
Думала.
Двадцать три года назад я вышла за Гену по любви. Молодая, глупая, влюблённая. Его мать сразу дала понять: сын — её, а я так, приложение. Но я старалась. Готовила её любимые блюда, терпела придирки, улыбалась на семейных праздниках.
Когда родилась Настя, свекровь смягчилась. Внучка — это святое. Потом Колька появился, и Зинаида Павловна вообще оттаяла. Стала называть меня «доченька», хвастаться соседям: «Вот какая у меня невестка золотая».
Золотая невестка. Двенадцать лет назад свекровь сломала шейку бедра. Операция, реабилитация, осложнения. Потом инсульт. Потом деменция. Я уволилась с работы — точнее, перешла на полставки — потому что кто-то должен был за ней смотреть.
Гена работал. Лариса жила в другом городе. Сиделка — дорого. А я что? Я же «своя». Мне можно бесплатно.
Двенадцать лет я была сиделкой, поваром, медсестрой и психологом в одном лице. Вставала ночами, меняла постель, слушала бред в периоды обострений. Отменяла поездки к морю, потому что «бабушку не на кого оставить». Пропускала Настины школьные концерты, потому что бабушке плохо.
А бабушка за три года до смерти сходила к нотариусу и написала завещание. Без меня.
Я остановила машину у торгового центра. Достала телефон. Нашла в контактах номер, который сохранила два года назад, когда разводилась подруга.
— Алло, это юридическая консультация?
— Да, слушаю вас.
— Мне нужен специалист по наследственным делам. И желательно — по семейному праву тоже.
***
Адвоката звали Ирина Сергеевна. Маленькая, худая, в очках на пол-лица. Похожа на учительницу математики. Но хватка у неё была — как у бультерьера.
— Значит, так, — она разложила передо мной бумаги. — Ситуация интересная. Завещание оспорить сложно — составлено правильно, при свидетелях, дееспособность подтверждена справкой.
— То есть шансов нет?
— Я этого не говорила, — Ирина Сергеевна улыбнулась. — Галина Викторовна, расскажите мне подробнее о вашей жизни в этой семье. Особенно — о финансовых вопросах.
Я рассказала. Про то, как мы с Геной купили квартиру в ипотеку — первый взнос дала моя мать, триста тысяч. Про то, как свекровь переехала к нам, когда слегла, — а ведь жила она до этого в той самой квартире на Ленина, которую теперь делят.
— Подождите, — Ирина Сергеевна подняла руку. — Свекровь жила у вас последние двенадцать лет?
— Да. В её квартире сначала Лариса жила с мужем, потом они развелись, квартира стояла пустая. Ларискин бывший там ремонт сделал перед разводом — чтобы продать подороже, но не успели, он съехал.
— А кто оплачивал коммуналку за квартиру свекрови все эти годы?
Я задумалась.
— Мы с Геной. Она же не работала, пенсия копеечная...
— Квитанции сохранились?
— Некоторые. И выписки из банка — я всегда со своей карты платила, через приложение.
Ирина Сергеевна что-то записала.
— Отлично. Теперь про дачу. Вы говорили, там ремонт был?
— Да, пять лет назад крышу перекрывали и веранду пристраивали. Триста двадцать тысяч.
— Кто платил?
— Мы. Я оформила кредит на своё имя.
— Документы есть?
— Договор с подрядчиком, акт выполненных работ, чеки на материалы. Гена всё в папке хранит, он такой — педант.
Ирина Сергеевна откинулась на стуле.
— Галина Викторовна, а вы знаете, что такое «неосновательное обогащение»?
— Нет.
— Если вы вкладывали личные средства в имущество, которое вам не принадлежит, вы можете потребовать эти деньги обратно. С процентами.
Я молчала, переваривая услышанное.
— И ещё, — адвокат подалась вперёд. — Вы двенадцать лет осуществляли уход за недееспособным человеком. Фактически — бесплатно. Это тоже можно оценить.
— Как?
— Средняя стоимость услуг сиделки в вашем городе — сорок тысяч в месяц. Двенадцать лет умножить на двенадцать месяцев, умножить на сорок тысяч. Получается...
— Почти шесть миллионов, — я посчитала в уме.
— Именно. Конечно, всю сумму взыскать не получится — там сроки давности, нюансы. Но кое-что можно. Особенно если наследники начнут упираться и дело дойдёт до суда.
Внутри что-то шевельнулось. Не надежда — злость. Холодная, ясная, рабочая.
— Что мне нужно сделать?
— Для начала — собрать все документы. Выписки со счетов, чеки, договоры. Потом напишем претензию наследникам. Дадим срок на добровольное урегулирование. А если откажутся — в суд.
— Гена мой муж, — напомнила я. — Если я подам в суд на него...
— Тогда вам придётся решить, — Ирина Сергеевна посмотрела мне в глаза, — что для вас важнее: этот брак или справедливость.
***
Домой я вернулась к ужину. Гена сидел на кухне, смотрел в телефон.
— Где была? — спросил он, не поднимая глаз.
— У юриста.
Он поднял глаза.
— Зачем?
— Консультировалась.
— По поводу?
— По поводу наследства твоей матери, — я села напротив. — Гена, нам надо поговорить.
Он отложил телефон. Лицо напряглось.
— Галь, я тебя прошу — не начинай. Мать умерла неделю назад. Мне и так тяжело.
— Тебе тяжело, — повторила я. — А мне двенадцать лет было легко? Когда я её мыла, кормила, не спала ночами?
— Ты моя жена. Это нормально.
— Нормально? — я почувствовала, как внутри закипает. — Нормально — это когда человек получает благодарность за свой труд. Хотя бы словами. А твоя мать вычеркнула меня из завещания. Как будто меня не существовало.
— Она была больна. Может, забыла.
— Три года назад она была в ясном уме. Нотариус подтвердила.
Гена встал. Прошёлся по кухне. Остановился у окна.
— Чего ты хочешь?
— Справедливости.
— Конкретнее.
Я достала блокнот, в котором записала расчёты после встречи с адвокатом.
— За двенадцать лет я заплатила за коммуналку квартиры твоей матери — примерно четыреста восемьдесят тысяч. За ремонт дачи — триста двадцать, на мой кредит. За лекарства, памперсы, питание — ещё около семисот, это минимум. Итого — полтора миллиона.
— Галь, это общие деньги были...
— Нет, — я покачала головой. — Я могу доказать, что платила со своей карты. Личные средства, не совместно нажитые. Плюс мой труд по уходу. Если считать по минимальным расценкам — ещё три миллиона.
Гена побледнел.
— Ты серьёзно?
— Абсолютно. Я хочу компенсацию. Половину стоимости квартиры на Ленина. Или эквивалент деньгами.
— Квартира стоит пять миллионов. Ты просишь два с половиной?
— Я прошу то, что заработала. Двенадцатью годами своей жизни.
Он молчал. Я видела, как ходят желваки на его скулах.
— Лариса не согласится.
— Это не её дело. Я предъявляю претензии к наследственной массе. Вы с Ларисой — наследники. Разбирайтесь между собой, как хотите.
— Ты понимаешь, что это значит? — он повернулся ко мне. — Ты подаёшь в суд на свою семью.
— Нет, Гена, — я встала. — Я подаю в суд на людей, которые двенадцать лет называли меня родной, а потом вычеркнули, как только пришло время делить деньги. Это не семья. Это... потребители.
***
Следующие три месяца были тяжёлыми.
Гена сначала кричал, потом молчал, потом пытался уговаривать. Лариса звонила и угрожала. Их общая тётка — Генина крёстная — приезжала «поговорить по-человечески», а на деле давила на жалость.
— Галочка, ну как же так? Зина тебя любила, как дочь. А ты теперь её память позоришь...
— Её память позорит её завещание, — отвечала я. — Не я.
Претензию я отправила официально, заказным письмом. Срок на ответ — тридцать дней. Ответа не было.
Тогда подала иск.
Суд назначили на февраль. Лариса наняла адвоката — молодого парня, который пытался доказать, что я «добровольно ухаживала за свекровью из чувства долга», а значит, никакой компенсации не положено.
Ирина Сергеевна разбила его в пух и прах.
Выписки со счетов — вот они. Договор на ремонт дачи — вот он. Медицинские документы, подтверждающие, что свекровь была лежачей и нуждалась в круглосуточном уходе — тоже в деле. Справка о том, что я была единственным официальным представителем при оформлении инвалидности — пожалуйста.
— Галина Викторовна не просто ухаживала за свекровью, — говорила Ирина Сергеевна судье. — Она фактически содержала её имущество, оплачивала его эксплуатацию и улучшение из личных средств. При этом была лишена наследства. Это классический случай неосновательного обогащения наследников за её счёт.
Судья — женщина лет пятидесяти, с усталым лицом — слушала внимательно.
Через неделю вынесли решение.
Полтора миллиона — мне. Взыскать с наследников в равных долях.
Лариса побелела. Гена смотрел в стол.
— Будете обжаловать? — спросила меня Ирина Сергеевна после заседания.
— Нет. Достаточно.
Полтора миллиона — это не два с половиной, которые я просила. Но это признание. Официальное, документальное признание того, что мой труд чего-то стоил.
***
Домой я в тот вечер не пошла. Сняла номер в гостинице, заказала ужин в номер, выпила бокал вина.
Гена написал: «Нам надо поговорить».
Я ответила: «О чём?»
«О нас. О будущем».
Я думала минуту. Потом набрала: «Приезжай».
Он приехал через час. Сел в кресло напротив кровати, на которой я лежала поверх покрывала.
— Ты довольна? — спросил он.
— Нет. Но я удовлетворена.
— В чём разница?
— Довольна — это когда счастлива. Удовлетворена — когда справедливость восстановлена. Хотя бы частично.
Он помолчал.
— Галь, я не знал про завещание. Честно.
— Верю. Но ты знал, что я двенадцать лет горбатилась на твою мать. И ни разу не сказал ей: «Мам, оставь Гале хоть что-нибудь». Ни разу не встал на мою сторону.
— Она бы обиделась...
— А я не обиделась? Когда узнала, что меня вычеркнули?
Он не ответил.
— Гена, — я села на кровати. — Я не развожусь с тобой. Пока. Но я хочу, чтобы ты понял одну вещь. Я — не обслуга. Я — не бесплатное приложение к твоей семье. Я — человек. С правами, с достоинством, с границами. И если ты или кто-то ещё попробует снова сделать из меня бесплатную рабочую силу — я уйду. И заберу половину всего, что имею право забрать.
Он смотрел на меня так, будто видел впервые.
— Ты изменилась.
— Нет. Я просто перестала молчать.
***
Прошёл год. Полтора миллиона Гена выплатил из своей доли наследства — Лариса свои семьсот пятьдесят тысяч тоже перевела, скрипя зубами.
На эти деньги я оплатила Настину учёбу в институте и сделала ремонт в нашей квартире. Своими руками выбирала плитку, обои, светильники. Гена не спорил.
Мы до сих пор вместе. Не скажу, что всё стало идеально, но стало честнее. Он научился говорить «спасибо». Научился замечать, сколько я делаю для семьи. Научился не воспринимать меня как данность.
А я научилась другому. Тому, что «родная» — это не слово. Это действия. И если действия не соответствуют словам — значит, слова ничего не стоят.
Они называли меня родной двенадцать лет. А когда пришло время доказать это — оказалось, что я для них никто.
Но я сама доказала, кто я. В суде, с документами, по закону.
И это стоило дороже любых слов.
Друзья, если вам понравился рассказ, подписывайтесь на мой канал, не забывайте ставить лайки и делитесь своим мнением в комментариях❤️