Один миллион восемьсот тысяч рублей. Лена пересчитала трижды, не веря собственным глазам. Столько её мёртвый брат перевёл ей за десять лет молчания. Брат, которого она ненавидела. Брат, которому она поклялась никогда не прощать.
А теперь прощать было некого.
Звонок раздался в самый неподходящий момент — Лена пыталась утрамбовать старые пуховики в переполненный шкаф. Коробки с обувью, пакеты с пакетами — всё это богатство предательски вываливалось наружу.
Номер был незнакомый.
— Слушаю.
— Елена Викторовна? — голос женский, надтреснутый. Будто человек долго плакал.
— Я. А вы кто?
— Это Света. Димина жена.
Лена замерла. Десять лет тишины — и вдруг Света.
— Что случилось? — она постаралась, чтобы голос звучал холодно. — Деньги нужны? Сразу говорю — нет.
— Дима умер. Сегодня ночью. Сердце.
Лена села прямо на пол, в кучу старых свитеров. В голове стало пусто и звонко.
— Как умер? Ему сорок семь.
— Инфаркт. Похороны послезавтра. Приедешь?
Вопрос повис в воздухе. Приедешь? К брату, который предал? К человеку, который забрал родительскую дачу, пока она, Лена, носилась с маминым давлением и папиными капельницами?
— Подумаю, — буркнула она и нажала отбой.
На кухне остывал чай. В голове крутилось одно: «Димы больше нет».
Не то чтобы она его любила последние годы. Скорее, старательно растила обиду, поливала её, как фикус на подоконнике.
— Ехать надо, — сказала подруга Люся, забежавшая «на минутку» и застрявшая на час. — Брат всё-таки.
— Брат? — Лена усмехнулась. — Брат — это тот, кто плечо подставляет. А этот... Дача ему нужнее была. Семья, дети, свежий воздух. А я что? Перебьюсь. Ни детей, ни мужа — зачем мне дача?
— Десять лет прошло, Лен. Дом старый был, развалюха.
— Дело не в доме! — Лена стукнула чашкой по столу. — Родители на меня надеялись. Я за ними три года ходила, а он только на праздники приезжал с тортиком. А завещание — Димочке. Любимый сыночек. Ленка сильная, справится сама.
Она помнила тот день до мелочей. Нотариус, бубнящий под нос. Дима с виноватым лицом. Света, прячущая глаза. И её крик: «Ты мне больше не брат!».
С тех пор — тишина. Ни звонков, ни открыток. Когда она влезла в ипотеку — в эту кабалу на пятнадцать лет — он не позвонил. Хотя знал от мамы, как ей тяжело. Мама ещё два года после папы прожила, всё надеялась их помирить.
— Самое обидное, Люся, что он даже не попытался. Ну позвонить, сказать: «Ленка, дурак был, прости». Молчал.
— А ты?
— А что я? Мне обижаться положено.
На кладбище было сыро. Питерская погода — небо висит так низко, что вот-вот зацепится за макушки крестов.
Людей пришло немного. Света, осунувшаяся, постаревшая. Двое подростков — племянники, которых Лена видела младенцами. Коллеги, соседи.
Она стояла в стороне, чувствуя себя чужой. На неё косились, шептались:
— Смотри, явилась. Десять лет носа не казала... — Наследство делить будет...
Лена делала вид, что не слышит. Смотрела на гроб. Дима лежал там какой-то восковой, чужой. Не похожий на вихрастого мальчишку, с которым они дрались за пульт от телевизора.
«Вот и всё, братик, — подумала она. — Так и не поговорили. Теперь уже не поговорим».
Когда гроб опускали, Света зарыдала в голос. К Лениному горлу подкатил ком, но плакать она не стала. Нельзя. Она же сильная.
После кладбища все потянулись на поминки. Лена хотела уйти, но Света перехватила у ворот.
— Подожди. Не уходи. Дима просил.
Она достала из сумки плотный конверт.
— Велел отдать тебе, если что-то случится. Он давно знал, что с сердцем плохо.
Лена взяла конверт. Тёплый от чужих рук.
— Что там? Завещание на половину дачи?
Света посмотрела так, что стало стыдно. Взгляд был не злой — усталый и жалостливый.
— Открой дома.
Конверт лежал на кухонном столе — белый прямоугольник на клеёнке в цветочек.
Лена налила вина, дешёвого, из картонной коробки, и рванула край.
Внутри — бумаги. Много. Сложенные аккуратно, по датам.
Банковские выписки.
Верхняя — десять лет назад, месяц после ссоры. Перевод на её счёт. 15 000 рублей. Отправитель: частное лицо.
Лена помнила эти деньги. Тогда она как раз взяла ипотеку. Платёж неподъёмный, две работы, гречка без масла. И вдруг — смс о зачислении.
Она думала на бывшего мужа, Виталика. Он как раз пытался вернуться, таскал цветы. Она даже звонила: «Твои деньги?». А он улыбался загадочно: «Может, и мои. Ты же знаешь, я всегда готов помочь».
Следующая выписка. Ещё пятнадцать тысяч. Ещё. И ещё.
Десять лет. Сто двадцать переводов.
Лена схватила телефон, открыла калькулятор.
Пятнадцать тысяч умножить на сто двадцать.
Один миллион восемьсот тысяч.
Она перебирала бумаги. Вот год, когда сломала ногу и сидела без работы — деньги приходили. Вот год, когда доллар подскочил вдвое, и она думала продавать квартиру — деньги приходили.
Все эти годы она считала, что это Виталик. Даже гордилась: вот какой мужик, хоть и бывший. Хвасталась подругам: «Мой-то каждый месяц шлёт. Любит, наверное».
А Виталик просто не разубеждал. Удобно.
На дне конверта лежал листок в клетку, сложенный вчетверо. Почерк Димы — корявый, как у всех врачей. Он ветеринаром работал, кошек-собак лечил.
«Ленка, привет.
Если читаешь — значит, мотор заглох. Прости, что так вышло.
Знаю, ты злишься за дачу. И правильно. Я тогда струсил. Света была беременна вторым, денег ноль, ютились в однушке с её матерью. А тут — участок. Продал, купили двушку. Тебе не сказал. Стыдно было.
Хотел объяснить, но ты так кричала... И я обиделся. Дурак.
Про ипотеку твою узнал от мамы, незадолго до того, как она ушла. Она просила помочь тебе. Прийти и дать денег я не мог — ты бы не взяла. Ты у нас гордая, вся в отца.
Переводил понемногу, с подработок. Света знала, ругалась сначала, потом смирилась. Говорила: твой крест, тебе и нести.
Каждое Прощёное воскресенье брал телефон, набирал номер — и сбрасывал. Боялся, что пошлёшь.
Надеюсь, деньги помогли. Прости за дачу. И за молчание.
Живи счастливо, сестрёнка.
Твой Димка».
Лена сидела на кухне. За окном стемнело. Холодильник гудел, как старый трансформатор.
Она перечитывала записку в десятый раз.
«Ты бы не взяла».
Конечно, не взяла бы. Швырнула бы в лицо. Закричала: «Не нужны подачки!».
Или взяла бы?
Она вспомнила, как плакала ночами от страха, что завтра нечем платить за квартиру. Как считала копейки в магазине. Как носила одни сапоги три зимы.
Эти пятнадцать тысяч каждый месяц были спасательным кругом.
И всё это время — Виталик, который только щёки надувал. А Дима... Дима, у которого двое детей. Ветеринар в районной клинике. Откуда деньги? Ночами оперировал? По вызовам ездил в выходные?
Миллион восемьсот. Почти стоимость того участка десять лет назад.
Он выкупил своё право на дачу. Молча.
— Дурак, — прошептала Лена. — Какой же ты дурак, Димка.
Слёзы наконец потекли. Не красивые, киношные — злые, горячие. Капали на выписки, размывая цифры.
Она плакала о десяти годах, выброшенных из жизни. О гордыне, которая оказалась сильнее родной крови.
Дима искупал вину десять лет. А она? Она просто злилась.
— Почему не позвонил? — крикнула в пустоту кухни. — Почему?!
Холодильник замолчал. Тишина зазвенела.
Утром Лена поехала на кладбище.
Нашла свежий холмик, заваленный венками. Фотография в рамке стояла криво. Дима улыбался — так, как в детстве, когда стащил конфету и не попался.
Она поправила рамку. Убрала завядшую гвоздику.
— Привет. Я всё узнала.
Ветер шевелил ленты на венках.
— Ты, конечно, свинья, Димка. Кто так делает? Партизан несчастный. Я тебя десять лет ненавижу, а ты...
Достала записку. Разгладила.
— Думаешь, святой теперь? Купил прощение? А мне с этим жить. Я тебе должна — а отдать некому.
Хотелось потрясти его за плечи, заорать: «Нечестно! Не смел уходить, оставив меня виноватой!».
Вместо этого опустилась на колени. Джинсы промокли, но было всё равно.
— Спасибо, братишка. И... прости.
Слово царапало горло. Простить его оказалось легче, чем попросить прощения самой.
— Ипотеку закрыла, — сказала она могиле. — В прошлом году, досрочно. Благодаря тебе. Квартира теперь моя.
Посидела ещё. Встала, отряхнула колени.
— Свете позвоню. И племянников посмотрю. Старший, говорят, на тебя похож.
Пошла к выходу, не оглядываясь. Спина горела — будто кто-то смотрел вслед.
У ворот достала телефон. Нашла контакт «Виталик». Заблокировала. Набрала Свету.
Гудки тянулись долго.
— Алло? — голос сонный, испуганный.
— Свет, это Лена. Слушай... Может, вам помощь нужна? Я теперь без кредитов, деньги свободные появились. Детям на учёбу или ещё куда...
Пауза. Света дышала в трубку.
— Приезжай, Лен, — сказала наконец. — Просто приезжай. Пирог испекла, с капустой. Дима любил.
— Сейчас буду.
Лена спрятала телефон и посмотрела на небо. Серое, низкое, тяжёлое. Но где-то там, за тучами, было солнце.
— Дело житейское, — буркнула она папину присказку и зашагала к остановке.
Жизнь продолжалась. Кривая, с опозданием на десять лет — но продолжалась.
И теперь у неё был не только долг перед мёртвым братом, но и шанс. Шанс не быть дурой хотя бы оставшуюся часть жизни.
А это уже немало.