ВасиЛинка

Телефон показывал двадцать три пропущенных вызова. Все — исходящие. Все — на один номер. Аня лежала в палате роддома вторые сутки. Схватки накатывали волнами, акушерка заглядывала каждые два часа, а в коридоре гудели чужие голоса — счастливые мужья, суетливые бабушки с пакетами. К ней не пришёл никто. Муж Серёжа застрял на вахте в Новом Уренгое — вылететь раньше не мог, вертолёт только через пять дней. Мама жила в трёхстах километрах, добиралась на перекладных. А свекровь Тамара Петровна... Аня снова набрала номер...

«Бетон стоит денег. А благородство — это твой личный выбор, за который никто платить не обязан». Эту фразу Вера услышит от родного брата через десять лет после того, как отдаст ему всё. Но тогда, в коридоре нотариальной конторы, она об этом ещё не знала. Ей было тридцать пять. Возраст вроде бы взрослый, а чувствовала она себя маленькой девочкой, которую заставили решать взрослые задачи. Вера теребила ремешок сумки и смотрела на брата. Саша стоял рядом — уверенный, крепкий, в новом костюме, который ему удивительно шёл...

Игорь застёгивал молнию на спортивной сумке, когда Марина поняла: она не чувствует ничего. Ни боли, ни злости. Только усталость — глухую, пятнадцатилетнюю. — Ты, Марин, не обижайся, — бубнил он, запихивая рубашки. — Ну, выросли мы друг из друга. Как пиджак, понимаешь? Стал мал в плечах. Я развиваюсь, расту, а ты... ну, ты дома, борщи, уют. Это всё хорошо, конечно, но мне масштаб нужен. Полёт. Марина молчала. «Масштаб», — мысленно усмехнулась она. Игорь всегда любил красивые слова. Называл себя «добытчиком» и «главой семьи», хотя семья эта держалась на честном слове и её терпении...

Один миллион восемьсот тысяч рублей. Лена пересчитала трижды, не веря собственным глазам. Столько её мёртвый брат перевёл ей за десять лет молчания. Брат, которого она ненавидела. Брат, которому она поклялась никогда не прощать. А теперь прощать было некого. Звонок раздался в самый неподходящий момент — Лена пыталась утрамбовать старые пуховики в переполненный шкаф. Коробки с обувью, пакеты с пакетами — всё это богатство предательски вываливалось наружу. Номер был незнакомый. — Слушаю. — Елена Викторовна? — голос женский, надтреснутый...

Два с половиной миллиона. Валентина копила их двадцать лет — и спустила за один вечер под крики «Горько!». Она всегда считала себя женщиной разумной и, главное, терпеливой. Терпение было её валютой, секретным оружием и, как оказалось, проклятием. Двадцать лет она жила в режиме «потом». Новое пальто? Потом, старое ещё ничего, пуговицы только перешить. Санаторий? Зачем, на даче воздух не хуже. Ремонт? Обои чистые, а линолеум ещё нас с покойным мужем переживёт. Всё ради кубышки. Это слово в доме не произносилось вслух, но висело в воздухе плотным облаком...

Телефон зазвонил, когда Оксана ещё лежала в палате после наркоза. Нога была замотана, в голове плыл туман, но она узнала номер свекрови и обрадовалась. Сейчас Галина Петровна всё бросит и примчится. Пять лет Оксана была для неё и водителем, и секретарём, и психотерапевтом. Не чужие же люди. — Алло? Оксан, ты где? Мы же сегодня на рынок собирались за творогом! Я уже оделась, жду полчаса! — Галина Петровна, я в больнице. Мне операцию сделали. В трубке повисла тишина. — И что теперь? — наконец спросила свекровь...

Лена поняла, что её брак закончился, когда увидела маркером помеченные носки мужа. На каждом — день недели. Аккуратным почерком свекрови. *** — Виталик, ты супчик-то доедай, я там специально морковочку помельче потёрла, чтобы тебе жевать не трудно было, — голос Нины Петровны сочился такой липкой заботой, что у Лены, сидевшей напротив, невольно свело скулы. Сорокадвухлетний Виталик, начальник отдела логистики крупной транспортной фирмы, послушно кивнул и зачерпнул ложкой бульон. Он сидел за столом...

Телефон молчал третий день. Раньше, когда Люда была «тётей с конвертами», племянники начинали названивать с двадцатых чисел декабря: «Тёть Люд, мы заедем? Тёть Люд, ты дома?». А сейчас — тишина. И триста рублей на карте. Люда всегда считала, что деньги — субстанция странная: вроде бы нужна, но говорить о ней вслух неприлично. Как о нижнем белье. Поэтому, когда десять лет назад она придумала свою «новогоднюю традицию», то нашла красивое оправдание. Не просто «нате вам, племяннички, денег», а «это вам на мечту»...

Две полоски. Яркие, чёткие, безжалостные. Лена смотрела на тест и слышала, как за окном санатория шумят сосны. Беременна. В тридцать девять. И она точно знала, от кого — вот только об этом не узнает никто. Никогда. Она села на кровать и засмеялась. Потом заплакала. Потом снова засмеялась. Господи, какой фарс. Три недели назад всё было по-другому. — Объективно говоря, мы просто не сошлись характерами, — Сергей почесал нос и отодвинул от себя пустую тарелку. — Три года — это срок. Кризисный. Психологи говорят, если за три года люди не притёрлись, то дальше ловить нечего...

Сто тысяч рублей. Именно столько стоит узнать, кто тебе на самом деле брат. Антон позвонил в среду, когда Вера как раз пыталась разобраться с годовым отчётом и одновременно выбрать подарок свекрови. — Верка, привет! — голос брата звучал бодро, даже слишком для середины рабочей недели. — Слушай, дело на миллион. Точнее, на сто тысяч. Вера отложила мышку. Внутри что-то сжалось. Антон никогда не звонил просто узнать, как дела. — Привет. Что случилось? — Да ничего страшного! — брат рассмеялся, но смех вышел каким-то натужным...

Сообщение пришло второго января, когда Алёна ещё доедала прошлогодний оливье. Три строчки текста, от которых она забыла, как дышать: «Серьги вышли 82 500. Делим пополам — с вас 41 250. Скинь на карту». Это был счёт за подарок, который она не выбирала, не покупала и о котором узнала за сутки до вручения. А началось всё тридцатого декабря. В квартире царил тот предновогодний хаос, когда уже ничего не хочется, кроме как лечь и накрыться одеялом. Алёна стояла на кухне, одной рукой домешивая салат, другой — прижимая телефон к уху...

Они прожили вместе тридцать лет и ни разу не были счастливы в одном месте одновременно. — Тридцать лет, Гена. Тридцать лет я как проклятая эти вёдра таскаю, — Людмила с грохотом опустила эмалированное ведро на крыльцо. Вода плеснула на галоши, тёмным пятном расползлась по сухим доскам. — Ни то ни сё. Вроде и не деревня, а до остановки километр по грязи. Вроде и не город, а дышать нечем, когда сосед резину в бане жжёт. Геннадий сидел на скамейке, методично затачивая цепь от бензопилы. Вжик. Вжик. Звук этот Людмилу бесил до зубовного скрежета...