Когда свекровь выгнала мою маму в ночной ливень, я поняла: пора действовать. Но обо всём по порядку.
— Инесса Львовна, вы зачем пионы срезали? Они же ещё даже распуститься толком не успели! — я застыла на крыльце с полотенцем в руках.
Свекровь, женщина крупная, видная, в яркой панаме, которая смотрелась на ней как корона на императрице, даже не обернулась. Она деловито укладывала бледно-розовые бутоны в ведро.
— А затем, милочка, что в доме красоты не хватает. Ты же вечно занята — то грядки, то работа, то ещё что-то. А уют кто создавать будет? И вообще, цветы должны радовать глаз, а не вянуть под дождём.
Я вздохнула. Спорить с Инессой Львовной было бесполезно — шума много, толку ноль.
Дача эта, к слову, была местом спорным. Участок мама получила ещё в восьмидесятых — шесть соток в садовом товариществе. Тогда там стоял только сарайчик. Домик мы с Пашей достроили уже после свадьбы — по выходным, своими руками, в кредитах по уши. Паша любил повторять: «Это наш семейный дом». А мама только махала рукой: «Пользуйтесь, детки. Всё равно всё тебе завещаю, Оленька».
Инесса Львовна услышала про «наш дом» — и приняла близко к сердцу. Она, правда, пару раз помогла деньгами, когда совсем туго было с материалами. И с тех пор считала, что имеет полное право решать здесь всё. Сначала привезла старые ковры. Потом кресло-качалку, которое скрипело на весь участок. А следом и саму себя.
— Паш, ну скажи ей, — я толкнула мужа локтем, когда сели обедать.
Павел, уткнувшись в тарелку с окрошкой, сделал вид, что его здесь нет. Он вообще обладал удивительной способностью растворяться в воздухе, когда назревал конфликт.
— Мам, ну правда, зачем цветы-то? Оля их специально для клумбы растила, — вяло пробормотал он наконец.
— Павел! — Инесса Львовна отложила ложку так звонко, что кот под столом вздрогнул. — Ты посмотри на него! Я для вас стараюсь, спину гну, уют навожу, а мне ещё и претензии! И вообще, я здесь старшая. А старших надо уважать и слушать. В моём доме должен быть порядок.
— В чьём доме? — тихо спросила я.
— В нашем! — безапелляционно заявила свекровь. — Мы одна семья. А значит, всё общее. И не надо мне тут мещанских замашек, «моё-твоё».
В пятницу вечером приехала мама. Она редко выбиралась, всё стеснялась кого-то потеснить, но тут я настояла. Нужно было помочь с пересадкой смородины, да и просто хотелось маминого спокойного тепла рядом.
— Олечка, я ненадолго, — шептала мама, выходя из такси. — Переночую одну ночку, помогу тебе, и завтра на электричку. Не хочу Инессу смущать.
— Мам, прекрати. Ты у себя дома, — я обняла её за хрупкие плечи.
Инесса Львовна встретила сватью, сидя в шезлонге посреди участка. Она даже не встала, только приподняла тёмные очки.
— А, Нина... Явилась. А мы гостей не ждали. У нас тут, знаешь ли, свои планы были. Мы с Пашенькой собирались беседку красить, места мало.
— Здравствуйте, Инесса Львовна, — кротко кивнула мама. — Я не помешаю. Я в маленькой комнатке на веранде лягу, мне много не надо.
Вечер прошёл в напряжении. Свекровь демонстративно громко включала телевизор, ходила по дому, хлопая дверями, и постоянно делала замечания: то обувь не туда поставили, то чашку не так помыли.
Когда стемнело, разразилась гроза. Настоящая, летняя, с ливнем, от которого казалось, что крышу сейчас смоет.
Я расстилала постель маме на веранде, когда в дверях возникла Инесса Львовна. Руки в боки, лицо красное.
— Значит так. Я тут подумала и решила. Незачем табор разводить.
— Вы о чём? — не поняла я, выпрямляясь.
— О маме твоей. Пусть едет домой.
Я замерла. Мне показалось, что я ослышалась. За окном грохотал гром, но слова свекрови прозвучали чётче любого раската.
— Куда едет? Ночь на дворе, ливень стеной! Последняя электричка ушла час назад!
— А это не мои проблемы, — отмахнулась Инесса Львовна. — Такси вызовет. У меня мигрень, мне нужен покой. А тут ходит кто-то, шаркает, дышит... Я в таком балагане спать не намерена. И вообще, кто она такая, чтобы здесь ночевать? Это дача моей семьи, моего сына! Я тут хозяйка!
Я посмотрела на мужа. Паша стоял в коридоре, переминаясь с ноги на ногу, и старательно изучал узор на обоях.
— Паша? — мой голос дрогнул. — Ты молчать будешь? Она маму выгоняет. В ночь. В ливень.
— Оль, ну... Мама же говорит, у неё голова болит... — промямлил Павел, глядя в пол. — Может, и правда, такси? Я оплачу. Или... ну, может, мама твоя правда к соседке? Вале же недалеко...
Тошнота подступила к горлу. Вот он. Мой муж. Выбирает маму, которая устраивает истерики, а не мою — которую сейчас выставляют на улицу в грозу.
В этот момент из комнаты вышла мама. Она уже была в своём старом плаще. Лицо спокойное, только руки мелко дрожали, застёгивая пуговицы. Она сняла очки, вытерла стёкла краем платка — или слёзы, не знаю.
— Не надо такси, Паша. Не трудись, — тихо сказала она. — Я к Вале пойду. Она звала.
Потом посмотрела на меня. И вдруг её голос стал твёрже:
— Я сама виновата, Оленька. Что позволяла так с собой. Оставайся. Не ругайся.
— Мама, нет! — я кинулась к ней, но она уже открывала дверь.
Тёплый воздух веранды ударило холодным ветром. Дождь барабанил по крыше, вода лилась с козырька. Мама шагнула за порог — и тут же её плащ потемнел от воды. Она даже не обернулась. Дверь хлопнула.
Я стояла, глядя на мокрые следы на половицах. Внутри меня будто вывернуло наизнанку. Ноги ватные. Ладони вспотели. Медленно повернулась к свекрови.
— Довольны?
— Ой, да не делай трагедии! — отмахнулась Инесса Львовна, уходя в свою комнату. — Подумаешь, не растает. Зато воздух чище будет.
Я молча взяла ключи от машины.
— Ты куда? — испугался Паша.
— К маме. А ты оставайся со своей хозяйкой.
Всю следующую неделю я не отвечала на звонки мужа. Взяла отгулы на работе и занималась делами. Делами бумажными и очень важными.
Мама сначала отнекивалась, плакала, говорила: «Да ладно, Оленька, не связывайся». Но я была непреклонна.
— Хватит, мам. Поиграли в благородство. Теперь будем играть по закону.
Мы пошли в МФЦ. Сначала оформили регистрацию дома как объекта недвижимости — раньше он числился просто как «постройка на садовом участке». В первый раз нас развернули — не хватало технического плана. Пришлось вызывать кадастрового инженера, ждать неделю. Зато потом всё срослось. Теперь это был полноценный жилой дом, зарегистрированный на имя Нины Петровны, собственницы земли.
Потом — к нотариусу. Договор безвозмездного пользования жилым домом и земельным участком на моё имя сроком на пять лет. С правом регистрации и проживания. И — самое важное — с правом отказа в допуске третьих лиц, включая родственников, без письменного согласия собственника.
Мама написала на меня доверенность на управление имуществом. Полную. Включая вопросы охраны, ремонта и решения конфликтов.
В пятницу днём я приехала на дачу одна. Там никого не было — Паша работал, свекровь должна была приехать на утренней электричке в субботу.
Первым делом вызвала мастера. Он приехал с каким-то хмурым видом, долго ковырялся в старом замке на калитке — оказалось, что петли тоже надо менять, иначе новый замок просто вырвет. Пришлось докупать. Но за два часа управились. На забор я повесила табличку «Частная собственность. Ведётся видеонаблюдение» — камеру-муляж тоже прикрутила.
Вечером приехала мама. Мы пили чай с мелиссой, слушали сверчков. Пахло сырой землёй после вчерашнего дождя. Впервые за много лет мы обе чувствовали: здесь нам не нужно ни перед кем оправдываться.
Утро субботы началось не с пения птиц, а с истошного крика.
— Паша! Паша, ты посмотри, что делается! Замок не открывается!
Я выглянула со второго этажа. У ворот стояла Инесса Львовна с огромными сумками и Паша с видом побитой собаки. Свекровь яростно дёргала ручку калитки.
— Оля! Оля, ты там? Открывай немедленно! — завизжала она, увидев меня в окне. — Мы приехали! У нас ключи не подходят!
Я не спеша спустилась, вышла на крыльцо. Остановилась метрах в пяти от забора. Рядом встала мама, скрестив руки на груди.
На секунду мелькнула мысль: «А может, открыть? Может, не надо?» Но тут я вспомнила мокрый плащ. Дрожащие мамины руки. Дождь. И тошнота вернулась — но уже с другим привкусом. С яростью.
— Ключи и не подойдут, Инесса Львовна, — громко, ровно сказала я. — Замки новые.
— Что значит новые?! Ты что, с ума сошла? Немедленно открывай! Я устала, я есть хочу! Паша, скажи ей!
Паша дёрнулся к забору:
— Оль, ну хватит. Открой, поговорить надо. Ну нельзя же так... Мама всю дорогу нервничала, у неё давление скачет...
Вот. Хоть что-то человеческое. Но слишком поздно.
— Говорить нам не о чём, — отрезала я. — Инесса Львовна, вы в прошлый раз очень чётко выразились. «Это дача моей семьи, я тут хозяйка». Так вот, я проверила документы. Вы ошиблись.
— Ты что несёшь! — лицо свекрови пошло пятнами. — Да я на эту дачу столько сил положила! Мы с Пашенькой дом строили! Я деньги давала! Я тут каждую травинку...
— Дом вы строили на мамином участке, — перебила я. — Участок и дом зарегистрированы на Нину Петровну. Теперь, по договору, я тут единственный законный распорядитель. А посторонних я видеть на территории не желаю.
— Посторонних?! Я — мать твоего мужа!
— А Нина Петровна — моя мать. Неделю назад вы выгнали её в дождь, потому что она вам «мешала». Теперь вы мешаете нам.
Инесса Львовна побагровела. Она схватила камень с дороги и замахнулась на калитку.
— Я сейчас полицию вызову! Вы не имеете права! Паша, ломай забор!
Паша стоял, опустив руки. Он смотрел то на мать, то на меня. Растерянный. Жалкий.
— Ломай, Паша, — кивнула я. Голос ровный, хотя ладони вспотели. — Давай. Статья... 167, кажется? Или 168? Не помню точно, но там про умышленное уничтожение чужого имущества. А ещё 139-я, нарушение неприкосновенности жилища. Документы на право пользования у меня на руках. Хотите — покажу участковому.
Инесса Львовна застыла с камнем в руке. Её глаза забегали. Она поняла: это не шутка. Не каприз, который можно перекричать. Это стена.
— Паша... — просипела она. — Поехали.
— Куда, мам?
— Домой поехали! Ноги моей здесь больше не будет!
Она швырнула камень в пыль, подхватила свои сумки и, не оглядываясь, зашагала к станции. Издалека послышался гудок электрички. Паша постоял ещё секунду, глядя на меня. Он открыл рот, будто хотел что-то сказать. Но не нашёл слов. Закрыл. И я вдруг почувствовала что-то похожее на жалость — но тут же вспомнила маму в мокром плаще, и всё внутри снова сжалось.
— Оль, ну ты чего... Мы же семья...
— Были, Паша. Пока ты молчал, когда мою маму из дома гнали. Ключи от квартиры на столе оставь, когда вещи свои забирать будешь. Я замки там тоже сменю. В понедельник.
Паша махнул рукой и поплёлся догонять мать. Его фигура, сгорбленная под рюкзаком, становилась всё меньше на фоне яркого летнего утра.
Я повернулась к маме. Она улыбалась. Не злорадно. Светло. Облегчённо.
— Ну что, мам? Пойдём чай пить?
— Пойдём, дочка.
Мы пошли к дому, не оглядываясь. За высоким забором стихал шум удаляющихся шагов. Сверчки снова запели. Доски крыльца тихо скрипнули под нашими ногами. Мама взяла мой плащ, чтобы повесить сушить.
— Всё, — сказала она тихо. — Всё.