Мужа опустили в землю три часа назад, а родня уже примеряла её шубу.
Галина сидела на краешке дивана в собственной гостиной и не узнавала её. Вроде и обои те же, что они с Витей клеили пять лет назад, и сервант с хрусталём, который он так берёг, на месте. А всё чужое. В комнате гудел нестройный хор голосов — поминки. Людей пришло немного, только свои: коллеги Виктора, пара соседей да родственники.
Тридцать лет душа в душу — и вот она сидит одна. Вдова.
Галя чувствовала себя оглушённой рыбой, которую только что вытащили на лёд. Всё плыло. Она механически кивала, когда ей совали в руки стакан с водой, что-то отвечала, когда спрашивали. Но внутри была тишина. Звенящая, ледяная тишина.
— Галочка, ты бы поела, — над ухом зажужжала двоюродная сестра Вити, Лариса. — Ну нельзя же так, совсем прозрачная стала.
Лариса приехала из области сразу, как узнала. «Помочь», как она выразилась. Галя тогда, два дня назад, только слабо кивнула. Пусть помогает. Какой от неё толк, Галя не знала, но спорить сил не было.
Лариса была женщиной крупной, шумной и на удивление деятельной. Она мгновенно оккупировала кухню, отодвинув в сторону Галину дочь Иру, и начала распоряжаться.
— Так, салаты сюда не ставь, заветрятся, — командовала она, по-хозяйски открывая холодильник. — А водки почему так мало?
Ира, бледная, с заплаканными глазами, только плечами пожимала. Ей было не до водки. Отца она обожала.
Теперь, за поминальным столом, Лариса сидела по правую руку от Галины, на месте, где обычно сидел Виктор. Галю это кольнуло, но она промолчала. Не до того.
— Хороший был мужик Витя, — громко, перекрывая негромкий гул беседы, вещала Лариса, накладывая себе щедрую порцию оливье. — Щедрый. Помню, как он мне на юбилей сервиз подарил. Не то что мой бывший, прости господи.
Гости вежливо кивали. Кто-то потянулся за хлебом.
— А вы, Галочка, теперь как планируете? — вдруг спросила Лариса, не понижая голоса. — Одна в трёшке-то? Тяжело, поди, коммуналку тянуть будет?
За столом повисла неловкая пауза. Сосед Петрович, державший рюмку, даже закашлялся.
— Разберёмся, тёть Ларис, — тихо, но твёрдо сказала Ира, сидевшая напротив.
— Да я ж чего, я ж как лучше, — Лариса отправила в рот кусок колбасы. — Просто время сейчас тяжёлое. Пенсия у Гали — слёзы. А квартира огромная. Витя-то зарабатывал, а теперь...
Галина подняла на неё глаза. Взгляд был мутный, непонимающий. О чём она? Какая квартира?
— Мы пока об этом не думали, — выдавила Галя.
— А надо думать! — назидательно подняла вилку Лариса. — Надо, Галочка, думать наперёд. Вот я и говорю: может, тебе стоит сдать одну комнату? Или вообще разменять? У меня, кстати, есть риелтор знакомый, шустрый мальчик...
— Лариса! — не выдержал брат Виктора, Николай. — Имейте совесть. Не время сейчас.
Лариса картинно обиделась, поджала губы, но ненадолго. Минут через десять она уже снова что-то рассказывала соседке, активно жестикулируя вилкой.
Когда гости начали расходиться, Галя почувствовала облегчение. Хотелось просто лечь и закрыть глаза. Чтобы исчез этот гул, этот запах еды, смешанный с запахом корвалола.
— Вы идите, идите, — выпроваживала последних гостей Лариса, стоя в дверях так, будто это она была хозяйкой дома. — Мы тут сами приберёмся. Галочке отдохнуть надо.
Ира осталась помогать убирать со стола. Галя без сил опустилась на стул в кухне, глядя, как дочь складывает грязные тарелки в раковину.
— Мам, ты иди приляг, я сама, — сказала Ира.
— Сейчас, доча, сейчас... — прошептала Галя.
В кухню, шумно дыша, вплыла Лариса. Она уже успела переодеться в Галин домашний халат.
— Фух, уморилась, — выдохнула она, падая на табурет. — Ну, слава богу, всё прошло как надо. Людей покормили, проводили.
Она потянулась к вазочке с конфетами, развернула одну и закинула в рот.
— Галь, я тут вот что подумала, — начала она, жуя. — Я, наверное, у вас поживу немного. Месячишко-другой.
Галя моргнула.
— Зачем?
— Ну как зачем? — искренне удивилась Лариса. — Тебе одной сейчас тоскливо будет, страшно. А я поддержу, помогу. В магазин сходить, приготовить. Да и за квартирой присмотр нужен. Мужика-то нет теперь.
— Тёть Ларис, мама не одна, я рядом живу, — вмешалась Ира, не отрываясь от мытья посуды. Спина у неё была напряжена как струна.
— Ой, Ирочка, ну что ты понимаешь! — отмахнулась Лариса. — У тебя муж, работа, дети. Тебе некогда с матерью сидеть. А я женщина свободная, на пенсии. Мне всё равно в своей деревне делать нечего зимой. А тут и Гале веселее, и мне в городе сподручнее. У меня ж спина, надо по врачам походить.
Галя начала понимать. Лариса не просто «помочь» приехала. Она приехала с планом.
— Лариса, спасибо, конечно, — медленно проговорила Галя, стараясь, чтобы голос не дрожал. — Но не нужно. Я привыкла сама. Да и места у нас...
— Да какого места! — перебила Лариса. — Комната Витина, кабинет его, всё равно теперь пустует. Я там и лягу. Мне много не надо. Диванчик да телевизор.
Галю словно током ударило. Кабинет Вити. Его святая святых. Там до сих пор пахло его табаком, лежали его чертежи, его очки на столе. Она сама туда заходить боялась, чтобы не расплакаться, а Лариса собралась там — «диванчик и телевизор»?
— Нет, — сказала Галя.
— Что «нет»? — не поняла Лариса.
— В кабинет нельзя. Там Витины вещи.
— Ой, да брось ты! — махнула рукой родственница. — Вещи — это тлен. Их всё равно раздавать надо. Кстати, насчёт вещей...
Лариса наклонилась вперёд, и её лицо приняло деловитое выражение.
— Я тут видела, у Вити в гараже инструменты остались. Хорошие, дорогие. «Бош», «Макита»... Ему-то они теперь без надобности. А у моего зятя, Кольки, руки золотые, но инструмента нет. Может, отдашь? Всё равно заржавеют без дела.
Галя почувствовала, как к горлу подступает тошнота. Не от горя, а от омерзения. Витя эти инструменты годами собирал, пылинки с них сдувал. Мечтал, как на пенсию выйдет, дачу достроит, беседку сделает...
— И ещё, — не унималась Лариса, не замечая состояния хозяйки. — Шуба у тебя в шкафу висит, мутоновая. Ты её не носишь, я видела, новая совсем. А мне как раз, я мерила, пока вы на кладбище ездили. Может, подаришь по-родственному? На память.
Ира резко выключила воду. В кухне стало тихо, только холодильник гудел.
— Вы мерили мамину шубу? — тихо спросила Ира, поворачиваясь.
— А что такого? — Лариса пожала плечами, но глаза её забегали. — Висит без дела. Моль только кормить. А мне ходить не в чем, моё пальто совсем прохудилось. Галя добрая, она не откажет родне. Правда, Галь?
Она посмотрела на Галю маслеными, просящими глазами. И в этом взгляде Галя увидела всё: и жадность, и зависть, которая копилась годами, и уверенность, что сейчас, пока Галя слабая, можно урвать кусок пожирнее.
— Уходи, — сказала Галя.
Лариса замерла с конфетой в руке.
— Чего?
— Уходи, говорю. Сейчас же.
— Галя, ты чего? — Лариса попыталась улыбнуться, но улыбка вышла кривой. — Перенервничала, да? Стресс, я понимаю. Давай я тебе валерьяночки накапаю...
— Не надо мне валерьянки, — Галя встала. Ноги дрожали, но стояла она прямо. — Снимай халат. И уходи.
— Ты меня выгоняешь? — голос Ларисы взвизгнул, переходя на фальцет. — Родственницу? В ночь? Я к тебе со всей душой, помочь приехала, бросила всё! А ты...
— Помочь? — Галя горько усмехнулась. — Шубу мерить ты приехала. И квартиру делить. Витя ещё не остыл, а ты уже его инструменты пристраиваешь.
— Да нужны мне твои тряпки! — взвилась Лариса, вскакивая. Стул с грохотом отлетел назад. — Я о тебе заботилась! Ты же пропадёшь одна! Тебя же обманут первые встречные! А я своя, родня!
— Родня не роется в чужих шкафах на поминках, — отрезала Ира. Она подошла к матери и встала рядом, скрестив руки на груди. — Тётя Лариса, собирайтесь. Такси я сейчас вызову.
Лариса переводила взгляд с матери на дочь. Поняла, что нахрапом не взять. И тут же сменила тактику. Лицо её скривилось, губы задрожали, из глаз брызнули слёзы — мгновенно, как по команде.
— За что? — завыла она, падая грудью на стол. — Витенька, ты видишь, как они со мной? Я ж ради него... Я ж как лучше хотела... Он меня любил, он бы никогда...
— Не смей, — тихо сказала Галя.
Это прозвучало так страшно, что Лариса поперхнулась плачем.
— Не смей прикрываться Витей. Он тебя терпел только потому, что ты родня. А я терпеть не буду.
Галя подошла к двери, сняла с крючка пальто Ларисы и бросила его на табурет.
— Сумка твоя в коридоре. Халат сними.
Лариса, шмыгая носом и бормоча проклятия, начала стягивать халат. Под ним оказалось её старое, застиранное платье. Всё её величие и напускная хозяйственность слетели вместе с чужой вещью. Перед ними стояла просто жадная, обиженная женщина.
— Ну и оставайтесь! — шипела она, натягивая сапоги в прихожей. — Гордые какие! Посмотрим, как вы запляшете, когда припрёт. Когда крыша потечёт или краны сорвёт. Вспомните тогда Ларису, да поздно будет!
— Не вспомним, — сказала Ира, открывая входную дверь.
— Ноги моей здесь больше не будет! — крикнула Лариса уже с лестничной площадки. — И не звоните мне! Знать вас не хочу!
— Слава богу, — выдохнула Галя и захлопнула дверь. Лязгнул замок. Два оборота.
В квартире сразу стало тише. И воздух как будто очистился.
Галя прислонилась спиной к двери и сползла по ней на пол. Силы кончились.
— Мам, ты как? — Ира присела рядом, обняла её за плечи.
— Нормально, — Галя впервые за этот день глубоко вдохнула. — Знаешь, Ир... А ведь она права была в одном.
— В чём?
— Кабинет Витин. Нельзя ему стоять закрытым.
Ира насторожилась.
— Ты хочешь его сдать?
— Нет, — Галя слабо улыбнулась. — Я туда свои цветы перенесу. Там свет хороший, солнечная сторона. Витя всегда ругался, что я подоконники заставила. А теперь... теперь там будет зимний сад. Он бы не обиделся.
Ира уткнулась матери в плечо.
— Не обиделся бы. Он бы посмеялся.
— Да... — Галя погладила дочь по голове. — И инструменты мы никому не отдадим. Внук подрастёт — ему пригодятся. Витя мечтал его научить руками работать.
Они сидели на полу в прихожей, две женщины в пустой квартире. Было грустно, больно, но уже не страшно. Чужое ушло. Осталось только своё, родное. И с этим можно было жить дальше.
На следующий день телефон Гали разрывался. Звонила тётка из Саратова, двоюродная племянница, даже какая-то совсем дальняя родня, которую Галя видела один раз на свадьбе двадцать лет назад.
— Галочка, ну как же так? — причитала в трубку тётка Нина. — Лариса звонила, плачет, места себе не находит. Говорит, вы её выгнали, как собаку, на ночь глядя. Обидели человека ни за что. Она же всей душой...
Галя слушала эти причитания и удивлялась. Раньше она бы, наверное, начала оправдываться, объяснять, чувствовать вину. «Худой мир лучше доброй ссоры», «родня всё-таки» — эти мысли всегда сидели в голове. А сейчас... Сейчас ей было всё равно.
— Тёть Нин, — перебила она поток жалоб. — Лариса хотела забрать Витины инструменты и мою шубу. И жить в его кабинете. В день похорон.
На том конце провода повисла пауза.
— Да ты что... — голос тётки изменился. — Вот ведь... А мне сказала, что просто чаю не так налила.
— Вот так, тёть Нин. Так что не надо мне про душу.
Галя положила трубку. Телефон снова зазвонил, но она просто отключила звук.
Через неделю Ира помогла разобрать вещи в кабинете. Одежду Вити аккуратно сложили в коробки — что-то отдать в храм, что-то оставить на память. Чертежи Галя убрала в папку. Стол протёрли, и комната сразу стала просторной, светлой.
Галя перетащила туда свои фикусы, герань, огромную сансевиерию, которая вечно мешалась в проходе. Расставила горшки, посмотрела. Хорошо. Зелено. Живо.
Вечером она сидела в кресле, в этом своём новом зимнем саду, и пила чай. Тишина больше не звенела, не давила на уши. Она была спокойной, уютной.
В дверь позвонили. Настойчиво, длинно.
Галя вздрогнула. Сердце кольнуло — а вдруг Лариса вернулась? Вдруг опять начнётся этот кошмар?
Она подошла к двери, посмотрела в глазок. На площадке стоял сосед, Петрович. Тот самый, что поперхнулся на поминках от наглости Ларисы.
— Кто там? — спросила Галя.
— Галина Сергеевна, это я, Борис Петрович, — прогудел из-за двери сосед. — Извините, что поздно.
Галя открыла. Петрович стоял, переминаясь с ноги на ногу, и держал в руках какой-то пакет.
— Я это... тут вот... — он замялся. — Витя мне перфоратор обещал дать, ещё месяц назад. Полочку прибить. Я не к тому, чтобы забрать! Нет-нет! Я просто спросить... Может, вам помощь нужна какая? Мужская? Кран там потёк, или розетка... Вы не стесняйтесь. Мы ж соседи. Витя мне сколько раз помогал.
Галя посмотрела на его смущённое, доброе лицо. На пакет, в котором, судя по запаху, были яблоки.
— Спасибо, Борис Петрович, — улыбнулась она. Впервые за эти дни искренне. — С кранами пока порядок. А вот яблоки я люблю. Заходите, чай пить будем. У меня теперь в кабинете оранжерея, посмотрите.
Петрович разулся, аккуратно поставил ботинки в угол.
— Оранжерея — это дело, — одобрительно сказал он. — Жизнь, она, Галина Сергеевна, такая штука... Она продолжается. Несмотря ни на что.
И Галя подумала, что он прав. Жизнь продолжается. И в этой жизни есть место и добрым соседям, и цветам, и памяти. А для наглых родственников с их планами места в ней больше нет. Граница проведена. И замок закрыт на два оборота.