Олег замер на пороге кухни. Две женщины смотрели на него — жена и мать. И в глазах обеих читалось одно: выбирай.
Он не знал, что через несколько часов потеряет одну из них навсегда.
Утро того дня начиналось обычно. Марина гремела посудой, Анна Ивановна смотрела телевизор в своей комнате. Олег допивал кофе, торопясь на работу.
А ведь год назад всё казалось таким правильным.
— Конечно, забирай маму! — сказала тогда Марина. — Что она там одна в деревне? И нам помощь, и ей не скучно.
Анна Ивановна переехала в их просторную трёхкомнатную квартиру. Отдельная комната, телевизор, все удобства. Первые месяцы жили душа в душу. Марина хвалила мамины котлеты, Анна Ивановна восхищалась сноровкой снохи в интернет-покупках. Олег, приходя с работы, заставал их вдвоём на кухне, смеющихся над какой-то передачей.
Он думал тогда: вот оно, счастье. Все любимые женщины рядом.
Наивный. Две хозяйки на одной кухне — как два медведя в одной берлоге. Места много, а всё равно тесно.
Первый звоночек прозвенел из-за мультиварки. Марина притащила домой огромную коробку, с восторгом рассказывая, сколько времени теперь сэкономится.
— Вот, мама, смотрите! Кнопку нажал — через час готово.
Анна Ивановна оглядела блестящий агрегат с таким видом, будто ей предложили управлять космическим кораблём.
— Чудо-машина, — вынесла она вердикт. — Пока разберёшься с кнопками, с голоду помрёшь. Я уж по-старинке, в кастрюльке. Мои предки так готовили — и ничего, все сыты были.
Марина пыталась готовить в мультиварке, а Анна Ивановна демонстративно гремела чугунной сковородой на соседней конфорке. Кухня превратилась в поле битвы двух кулинарных эпох.
Потом начались споры о чистоте. Марина предложила нанять уборщицу — восемь тысяч в месяц, раз в неделю. Удобно, современно.
— Чужого человека в дом? — возмутилась Анна Ивановна. — Чтобы по углам шастал? Да что я, безрукая? Сама не уберусь?
Убирались по-старому. Марина мыла, драила, пылесосила. А свекровь ходила следом и выговаривала: вот тут пыль осталась, плохо стараешься.
Олег метался между ними, как теннисный мячик.
— Марин, ну пойми, она человек старой закалки, — уговаривал жену. — Ей трудно перестроиться.
— Олег, я в своём доме не могу кашу сварить как хочу! Она контролирует каждый мой шаг!
Шёл к матери:
— Мам, зачем ты так с Мариной? Время другое, пойми.
— Эх, сынок, — вздыхала Анна Ивановна. — Пропадёшь ты с ней. Не хозяйка она. Нет в ней основательности. Всё на бегу, всё впопыхах.
Он пытался сгладить углы. Покупал обеим подарки, водил в театр. Они сидели по обе стороны от него и молчали весь спектакль. Напряжение можно было резать ножом.
Отпуск стал последней каплей. Олег и Марина не были на море три года. Нашли тур, почти забронировали.
— А я? — спросила Анна Ивановна. Голос тихий, но в нём — сталь. — Одну оставите на три недели?
— Мам, мы же не навсегда...
— А если со мной что случится? Сердце прихватит? Кто стакан воды подаст?
Она смотрела на сына выцветшими глазами, в которых стояли слёзы. Марина молча вышла.
Вечером жена сказала:
— Я никуда не поеду. Она будет названивать каждые пять минут, говорить, что умирает. Это не отдых — каторга. Олег, решай. Или мы находим способ жить отдельно, или... я не знаю, что будет дальше.
В тот вечер всё и рухнуло.
— Всё, сынок, не могу больше, — Анна Ивановна запихивала в чемодан цветастое платье. — Не жизнь у меня здесь, а недоразумение. Или я, или она. Выбирай.
Дверь спальни была заперта — Марина закрылась там после очередной ссоры.
— Мам, куда ты поедешь? Ночь на дворе.
— Хоть куда! К соседке Нине, она звала погостить. Не могу больше под одной крышей с твоей... женой.
Олег постучал в спальню.
— Марина, открой. Пожалуйста.
Дверь распахнулась. Марина стояла бледная, с тёмными кругами под глазами.
— Я всё слышала, — сказала она ровным, мёртвым голосом. — Пусть уезжает. Но тогда и я ухожу. Прямо сейчас. Выбирай, Олег. Или она, или я.
Он смотрел на жену, с которой прожил пятнадцать лет. Потом на мать — маленькую, постаревшую, с чемоданом в руках. Женщину, которая дала ему жизнь.
Две самые близкие женщины. И обе требовали невозможного.
Он не помнил, как прошла ночь. Кажется, что-то говорил. Убеждал. Умолял. Никто не слушал.
Под утро мать вдруг сникла. Выпустила ручку чемодана, села на кровать в своей комнате.
— Ладно, — сказала она. — Никуда я не поеду. Куда мне, старой... Ложись спать, сынок. Утро вечера мудренее.
Олег, измотанный до предела, рухнул на диван в гостиной.
Проснулся от запаха кофе. Голова тяжёлая, чугунная.
В квартире стояла странная тишина.
Он заглянул в спальню. На кровати, на стороне Марины, лежала записка. Три слова: «Я у мамы. Решай».
Шкаф был открыт. Половина вешалок пустовала. Её платья, блузки — всё исчезло.
На кухне за столом сидела Анна Ивановна и спокойно пила кофе. Увидев сына, подвинула к нему тарелку с бутербродами.
— Ешь. Горяченького с утра надо.
Говорила так, будто ничего не произошло.
— Мам... а где Марина?
— Уехала, — просто ответила мать, не поднимая глаз. — Рано утром. Собрала вещи — и уехала.
Пауза.
— Ну и ладно. Не очень-то и нужна была. Теперь заживём спокойно, сынок. По-нашему. Без криков, без нервов.
Олег сел за стол. Взял бутерброд. Хлеб казался ватным.
В квартире было тихо. Никто не гремел посудой, не включал музыку. Тишина. Спокойствие.
Только от этого спокойствия хотелось выть.
Он победил. Сохранил маму.
Вот только победа отдавала горечью поражения. Он сидел в оглушающей тишине своей новой, спокойной жизни — и понимал, что проиграл.
Проиграл всё.