Глава 35
День прошел на удивление невозмутимо. Креспо даже показалось, что всё это время было насыщено тем мутным, вытягивающим душу спокойствием, которое наступает после взрыва и перед новым. Только онемевшие, будто налитые свинцом руки напоминали доктору о том, сколько он сегодня сделал одинаковых, отточенных движений. Инъекция, осмотр, повязка. И каждое это маленькое, рутинное действие, возможно, спасет ребенку жизнь или отгонит лихорадку на шаг назад. Работали в спокойном, почти медитативном ритме, пару раз сходили в импровизированную столовую – попить чаю с густым, сладким джемом на черном хлебе.
Себил, самая юная из местных помощниц, молча взяла на себя роль хозяйки кухни. На крохотной походной горелке вечно шипел чайник, на столе лежали бутерброды, резаные овощи. И все это она делала с застенчивой, виноватой улыбкой, словно извиняясь за скудность угощения. «А ведь для них, – понимал Рафаэль, – эта кратковременная работа рядом с русскими врачами – событие, память на всю жизнь. Яркая вспышка в настоящем. Кто его знает, что будет дальше…»
За ужином прежде замкнутые, тихие девушки возбужденно о чём-то спорили, их глаза горели в полумраке комнаты, освещенной двумя керосиновыми лампами. Врачи Делал Траоре и Ажу Сакко в разговор не вступали, молча доедая свою порцию. Скорее всего, просто вымотались за день.
Хадиджа кушала неторопливо, внимательно слушая поток слов, но сама не произносила ни звука. Лишь иногда уголки её глаз собирались в лучики морщинок – она тихо посмеивалась про себя. Уловив интерес в глазах Креспо, она наклонилась к нему и сказала тихо:
– Девушки переживают за ребят из армии Мали. Тех, что патрулируют окраину. Успели познакомиться у колодца, постреляли глазками… Теперь вот сердце ноет. А ведь виделись-то всего один раз, и неизвестно, увидятся ли еще когда. – Она помолчала, глядя на своих подопечных с теплотой и печалью. – Это не легкомыслие, Рафаэль, вы не подумайте, пожалуйста. Для них это… как бы сказать правильно по-русски… невероятный оптимизм. Цветок, что пытается вырасти на голом камне.
Про себя Рафаэль подумал: «До чего же невероятные, не ломаемые люди. Действительно, живут здесь и сейчас, любят, рожают детей, смеются. И всё это – в режиме постоянной, фоновой угрозы, в условиях невероятной, для европейского сознания, неустроенности. Кто его знает, кто появится из-за горизонта завтра?»
И тут сам испанец невольно поежился. Уверения Нади в том, что «бандиты на русских врачей не нападают – слишком много внимания и проблем» как-то не сильно успокаивали. Кстати, сама она должна была вернуться к обеду следующего дня. Значит, завтрашний прием придется начинать самостоятельно, без её организаторской хватки и уверенного голоса.
Под грузом этих мыслей незаметно наступило время сна. Бонапарт и Андре разбили ночные дежурства. Укладываясь в спальнике, Рафаэль еще долго слышал за тонкой перегородкой переливы девичьей речи. Их голоса были похожи на тихое, многоструйное журчанье ручья в темноте – ни одного резкого слова, только быстрый, певучий поток, перемежаемый сдержанным хихиканьем и вздохами. Потом послышался спокойный, но твердый голос Хадиджи, произнесший пару фраз на местном наречии, – и словно по команде, он провалился в глубокий, черный сон.
***
Креспо разбудили мягкие настойчивые толчки в плечо. Голос Бонапарта звучал бодро и деловито:
– Доктор, подъем! Проспишь самое интересное!
Рафаэль, не открывая глаз, буркнул в подушку:
– Да что тут интересного-то? Снег пошёл, что ли?
– Давай, вставай, народ уже на ногах. Девушки чай вскипятили, – не унимался тёзка императора, который, судя по бодрости голоса, снова устроил своему напарнику Андре дедовщину: сам дрых, пока тот дежурил за себя и за товарища. Догадавшись об этом, врач недовольно покачал головой: такие вещи даром не проходят. Может случиться, что нападут какие-нибудь отморозки, но их встретит не Андре с автоматом, а его спящее без задних ног тело с автоматом в руках. Что поделать с этим, Рафаэль не знал. Решил просто сообщить Наде – она старшая, пусть разбирается. «Не зная местных условий и тонкости отношений, лучше не лезть, а то еще дров наломаю», – рассудил он.
С неохотой потянулся, вынырнул из спальника в прохладный утренний воздух. Туалет, затем умывание: быстрый душ, попутно зубная щетка во рту. «Писк цивилизации», – усмехнулся Креспо, немного помечтав о том, чтобы оказаться в настоящей ванне и проваляться там пару часов, блаженствуя.
За завтраком все кушали молча, сосредоточенно. Впереди – опять нудный и тяжелый в своей однообразности день. Так, по крайней мере, им всем казалось в эту тихую, розовеющую от зари минуту.
Они не успели допить терпкий, сладкий чай. Снаружи, из-за глинобитной стены, раздались резкие, гортанные мужские голоса и один – пронзительный, полный такого отчаяния, что по спине побежали мурашки, – плачущий женский голос. Дверь распахнулась с такой силой, что ударилась об стену. В комнату влетела, словно подхваченная ураганом, женщина. Её взгляд был безумен, в широко открытых глазах стоял чистый, животный ужас. В руках она держала, прижимая к груди, маленькое, беспомощное тельце ребенка – мальчика. Он болтался в её крепких, но трясущихся руках, как маленькая черная тряпочка. Руки и ножки неестественно свисали, а головка была безвольно откинута назад, так, что было видно худенькую шейку и острый подбородок.
Мгновенная тишина, и затем – взрыв действия. Местные врачи, Туре и Сакко, первыми сорвались с мест и побежали к непрошеной гостье. Делал, не теряя ни секунды, что-то быстро, отрывисто сказал Хадидже. Его голос, обычно такой размеренный, теперь метался, как вспугнутая птица. Переводчица кивнула, лицо её стало каменным, профессиональным, и она шагнула вперед, мягко, но твердо пытаясь высвободить маленькое тело из судорожных объятий матери.
– Что случилось? – поинтересовался Рафаэль, вставая и подходя.
– Змея укусила в предплечье, – коротко сказал доктор Туре.
Рафаэль быстро прошёл в соседнюю комнату, где хранились медикаменты. Счет шёл на секунды. Его пальцы лихорадочно пробежали по коробкам с антибиотиками, жаропонижающими, бинтами. Противоядная поливалентная сыворотка. Вот она – небольшая, но тяжелая картонная упаковка с красным крестом. Она стояла отдельно ото всех, на полке у окна и была уже вскрыта. Не сломан клапан, не сорвана случайно пломба – коробка оказалась аккуратно, преднамеренно вскрыта по шву острым ножом. Мысль мелькнула, как осколок стекла, но обдумать её сейчас не было времени. Креспо схватил две ампулы с прозрачной жидкостью и побежал обратно.
В комнате доктор Туре уже приготовил шприц, сдернув стерильную упаковку. Руки у него не дрожали. Рафаэль вскрыл ампулу, коллега набрал сыворотку, ловким движением выдавил пузырёк воздуха. Игла вошла в маленькое, синеватое плечо почти без сопротивления. Поршень медленно ушёл вниз. И все – врачи, Хадиджа, мать ребёнка – замерли, уставившись на безвольное тельце.
Воцарилась тишина. Она наполнила комнату до краёв. Шли секунды. Каждая – отдельная вечность, отмеряемая гулким стуком сердца в висках Креспо. Даже муха перестала биться об оконное стекло.
Вдруг мальчик дёрнулся. Слабый, едва уловимый спазм пробежал по его телу. Потом он закашлялся – сухим, лающим звуком – и громко, с присвистом, выдохнул воздух, который, казалось, застрял в его лёгких навеки.
Мать издала звук, средний между стоном и воем, и бросилась вперёд. Она хватала его за ручки, гладила исхудавшие ножки, целовала в лоб, в щёки, прижимала к себе, раскачиваясь. Мальчик задышал. Сначала прерывисто, с хрипом, потом всё глубже и ровнее. Его веки дрогнули, и он открыл глаза – тёмные, огромные от испуга и слабости. Ребёнок медленно, с трудом повёл взглядом по комнате, с недоумением осматривая склонённые над ним лица чужаков.
Напряжение в воздухе лопнуло, как мыльный пузырь. Все разом выдохнули. Доктор Туре вытер лоб тыльной стороной ладони.
Мать, захлёбываясь в рыданиях и смехе, что-то быстро, эмоционально затараторила, показывая пальцем на руку ребёнка, чуть выше локтя. Там, среди смуглой кожи, были видны две небольшие, но отчётливые точки, окружённые багровым воспалённым ореолом. Хадиджа, присев на корточки, несколько раз переспросила, кивая. Потом перевела, обращаясь к Рафаэлю:
– Он играл возле дома. Увидел, как из норы торчит хвостик. Дети есть дети – потянул. Змея не убежала, а развернулась и ударила. Скользящий укус, говорит она, царапнула, но… видимо, этого хватило.
– Скажи ей, что ребёнка нужно понаблюдать здесь, – сказал Креспо, уже мысленно составляя план. – И ввести ещё одну дозу сыворотки через шесть часов. Ранку нужно промыть, сделать укол антибиотика широкого спектра. Но главное – время. Надо подождать, убедиться, что кризис миновал.
Хадиджа закивала и начала мягко, но настойчиво объяснять всё матери. Та слушала, прижимая к себе ожившего сына, и в её глазах читалось уже не отчаяние, а бездонная, всепоглощающая благодарность.
Поскольку Нади ещё не было, а оставаться главным по организации пришлось ему, Рафаэль предложил разместить мать с ребёнком в одном из свободных классов. Бонапарт принёс туда раскладушку, стул, кувшин с водой. «Разберёмся, – подумал Рафаэль, – а там пусть Надя рулит, это её епархия».
Но тревога за мальчика, тонкая, как лезвие бритвы, не отпускала. Он подошёл к Туре и Сакко и через Хадиджу предложил установить дежурство – чтобы кто-то из местных врачей заглядывал к ребёнку каждые полчаса, отмечая температуру, дыхание, состояние раны. Коллеги согласно закивали. Ажу, обычно молчаливый, что-то сказал Хадидже, явно смущаясь и перебирая край своего платья.
– Он спрашивает, – перевела она, и в голосе прозвучала тень той же неловкости, – после того как вы закончите вакцинацию и прежде чем уедете… вы заберёте сыворотку с собой?
Рафаэль посмотрел на лицо молодого врача – умное, усталое, полное немого вопроса и скрытой надежды. Ответ родился мгновенно, из самой глубины понимания.
– Нет, – сказал он твёрдо и громко, чтобы слышали все. – Сыворотку, шприцы и вообще всё, что останется, мы оставим вам. В упаковке сто доз. И шприцев столько же.
Хадиджа перевела. И вот тогда лица местных врачей преобразились. Это была не просто благодарность. Настоящее облегчение, снятие тяжести, которую они несли, вероятно, годами. Ажу что-то быстро добавил, его глаза блестели.
– Он говорит, что это спасёт многих детей, – сказала Хадиджа. И затем, после небольшой паузы, тише: – И говорит… французские врачи, что были здесь раньше, никогда не давали нам сыворотку. Ничего серьёзного. Только таблетки от температуры. Они… смотрели, как умирают наши. А вы – не такие.
Эти слова повисли в воздухе, значимые и тяжёлые. Креспо лишь молча кивнул. Не было нужных слов.
***
Поток пациентов продолжался. Но теперь в нём что-то изменилось. Весть, быстрая, как ветер в саванне, облетела окрестности: русские врачи победили смерть, вырвав ребёнка из пасти ядовитой змеи. Женщины, которые заходили теперь в импровизированный лазарет, смотрели на Рафаэля и его коллег уже не с робкой надеждой, а с горящими, почти благоговейными глазами.
«Здесь были русские врачи», – для них это значило всё. Хотя «русским» из приезжих, в отсутствие Нади, был, по сути, только он, да и то испанец по крови. Но сама причастность к этой силе преобразила и местных медиков. Траоре, Сакко и Туре стали держаться иначе – прямее, увереннее. Они смотрели на Рафаэля не как на временного иностранного специалиста, а как на союзника. Как на того, кто не просто пришёл помочь, но и оставит после себя оружие в их вечной, тихой битве со смертью.