Вы когда-нибудь видели, как горит свадебное свидетельство? Не метафорически, а по-настоящему. Я видел. Пламя лизало золотые завитушки, бумага чернела и сворачивалась, а печать трескалась с тихим щелчком. Я сжёг его в металлическом мусорном ведре на балконе. Пять лет жизни — в горстке пепла. А началось всё с борща.
Лена тогда позвонила с работы, голос ровный, стальной:
«Алёш, задерживаюсь. Срочный отчёт. Не жди с ужином».
«Понял, — сказал я. — А что с тренировкой?»
Пауза. Секундная, но я её уловил.
«Отменяется. Вечером только работа. Целую».
Я положил трубку и подошёл к окну. Шёл дождь. И я подумал: врет. Просто знал. Знаешь иногда кожей? Не объяснишь.
Мы с ней жили душа в душу. Ну, как душа в душу… Обычно. Она работала бухгалтером, я — инженером в проектном институте. Поженились через полгода после знакомства, в ноябре 2019-го. Я тогда был на седьмом небе. Разведённый сорокалетний мужик, а такая удача — молодая, умная, красивая. Мечта, а не жена.
Спортзал появился в её расписании месяца три назад.
«Хочу подкачаться, — говорила она, надевая эти обтягивающие чёрные легинсы. — Сидячая работа, спина болит. Буду ходить с семи до девяти, не волнуйся».
Я не волновался. Я был рад. Волноваться начал позже, когда заметил, что от этих тренировок у неё даже мурашки от холода не выступают на коже. Сухая. И сумка слишком лёгкая для сменной обуви и полотенца.
В тот вечер я вышел во двор и сел в свою старенькую иномарку. Дождь барабанил по крыше. Я ждал минут сорок. И вот она вышла. Не в той одежде, в которой ушла утром на работу. В спортивной. Шла быстро, не оглядываясь, села на автобус. Я — за ней.
Это был не наш район. Она вышла у какого-то советского дома с колоннами, зашла в подъезд. Не проверила домофон, просто открыла ключом. У меня в груди что-то упало и разбилось.
Я подождал. Поднял глаза. Окно на третьем этаже было освещено. Я вышел из машины, закурил. И увидел её тень на занавеске. Она двигалась по кухне. Потом подошла к окну и… просто смотрела на дождь. Стояла так минут десять, скрестив руки. Это была поза не чужого человека в гостях. Это была поза хозяйки.
На следующий день я поехал в тот двор днём. Позвонил в домофон первой попавшейся квартиры.
«Да?» — бодрый женский голос.
«Здравствуйте, я из соцслужбы, поступила информация о гражданине Морозове Дмитрии Алексеевиче, квартира 47. Вы что-нибудь знаете?»
Голос на другом конце оживился:
«Дима? Да что с ним? Ничего не случилось? Он же инвалид, колясочник. Жена у него молодец, каждый день приходит, ухаживает. А что случилось-то?»
«Всё в порядке, просто проверка. Спасибо».
Я отлип от кнопки. В ушах гудело. Жена.
Я пошёл в ЗАГС. Сказал, что потерял свидетельство о браке, нужно восстановить. Девушка покрутила у компьютера.
«Вы Карпов Алексей Николаевич?»
«Да».
«Сейчас… У вас брак с Карповой Еленой Витальевной регистрировался?»
«Конечно, в ноябре 2019-го, в вашем же отделе!»
Она смотрела в монитор, потом на меня.
«У нас нет таких данных. В реестре брак между вами не зарегистрирован».
«Это невозможно! Вот же оно!» — я вытащил из папки наше свидетельство, то самое, в бархатной обложке.
Она взяла его, посмотрела, прищурилась, потом достала лупу.
«Минуточку». Ушла в кабинет с табличкой «Начальник».
Через пять минут вернулись вдвоём. Начальник — суровая женщина с сединой — была прямолинейна:
«Гражданин, это поддельный документ. Очень качественный, но поддельный. Где вы его получили?»
«Мне его выдали… здесь… при регистрации», — голос мой звучал глупо даже для меня.
«Не могли выдать. Такого штампа у нас нет. Вам нужно написать заявление».
Я не писал заявление. Я вышел. И поехал в тот дом с колоннами. Поднялся на третий этаж. Постучал в сорок седьмую.
Открыл он. Не она. Мужчина в инвалидной коляске. Лет сорока, худой, в очках.
«Да?» — спокойный, тихий голос.
Я не знал, что сказать. Стоял и молчал.
«Вам кого?» — спросил он уже настороженно.
«Лену», — выдавил я.
В его глазах что-то промелькнуло. Не удивление. Признание. Он кивнул.
«Лена! К тебе».
Она вышла из кухни, вытирая руки полотенцем. Увидела меня. Полотенце упало на пол.
«Алексей…» — только и смогла выговорить.
«Привет, жена», — сказал я и шагнул в квартиру.
Запахло борщом. Тем самым, из-за которого всё началось.
Мы сидели в тесной гостиной. Дима — в коляске у стола. Лена — на краешке стула, сжавшись в комок. Я — в старом скрипучем кресле.
«Объясняй», — сказал я. Не ей. Ему.
Он вздохнул, поправил очки.
«Что объяснять, Алексей? Вы же всё уже поняли. Мы с Леной женаты. С мая девятнадцатого».
«А я?»
«Вы… её друг. С которым она живёт. О котором она мне рассказывает».
Я смотрел на Лену. Она плакала беззвучно, крупные слёзы катились по щекам и падали на спортивные легинсы.
«Зачем?» — спросил я, обращаясь уже к ней.
Она не отвечала. Отвечал он.
«После моей аварии… Денег не было совсем. На лекарства, на процедуры. Я её отпустить хотел. Не смогла она. А потом… встретила вас. И придумала этот… план».
«План?» — я рассмеялся сухо. — «Пять лет лжи — это не план. Это подвиг».
«Она не врала вам о главном!» — вдруг резко сказал Дима, и его тихий голос набрал силу. — «Она вас любила. И любит. Она просто… разорвалась».
Лена подняла голову.
«Я не разорвалась, Дима. Я сломалась. Я устала. Я хотела, чтобы у тебя были лекарства. И хотела, чтобы у Алексея была семья, о которой он мечтал. А для себя… я ничего не хотела. Я просто не знала, как иначе».
«А свидетельство?» — спросил я. — «Это ведь твоих рук дело?»
Она кивнула, утирая лицо рукавом.
«У нас в конторе есть девочка, её муж в типографии работает… Я заплатила. Ты так ждал этой свадьбы, Алёш… Я не могла тебе отказать. Я думала, это ненадолго…»
Я встал, подошёл к окну. Тот же двор. Дождь кончился.
«И что теперь?» — спросил я в стекло.
Молчание. Потом скрип колёс. Дима подъехал ближе.
«Вы можете её забрать. Официально. Мы разведёмся. У меня есть… кое-какие накопления, я оплачу сиделку».
«Перестань, Дима!» — Лена вскочила. — «Какие накопления? Какая сиделка?»
«А что мне делать, Лен? — его голос дрогнул. — Смотреть, как ты сходишь с ума между двумя квартирами? Я и так пять лет на твоей шее сижу».
«Ты не на шее! Ты мой муж!» — выкрикнула она, и в её голосе была такая боль и ярость, что я обернулся.
Вот они. Муж и жена. Настоящие. В этой убогой квартирке с запахом лекарств и борща. А я — зритель. Или участник? Непонятно.
Я ушёл той ночью, не сказав больше ни слова. Неделю мы не разговаривали с Леной. Она плакала, пыталась готовить, ходила на работу. Я спал на диване.
Потом, в субботу, я взял ключи и поехал по адресу. Купил по дороге пачку пельменей и банку солёных огурцов.
Открыл Дима.
«Это вам», — протянул я пакет.
Он взял, кивнул.
«Заходите».
Мы ели эти пельмени на кухне. Молча.
«Как работа?» — спросил он наконец.
«Ничего. Проект закрываем».
«А у меня… инженером был. На стройке. Мосты проектировал», — сказал он, отодвигая тарелку.
«Знаю, — ответил я. — Лена рассказывала. Что ты с моста упал».
«Не с моста. С лесов. Глупо».
Мы снова помолчали.
«Я найду вам сиделку, — сказал я. — Хорошую. Заплачу. А вы… дайте ей выбрать. Без этого. Без чувства долга».
Он долго смотрел на свои руки, лежащие на коленях.
«Она выберет вас».
«Не факт».
«Факт. Она со мной из жалости осталась. А с вами… она жила».
На следующий день я привёл к нему Наталью. Строгую женщину лет пятидесяти, бывшую медсестру из военного госпиталя.
«Вот, — сказал я Диме. — Наталья Борисовна. Она будет приходить утром и вечером. Всё покажет».
Он смерил её взглядом. Она — его.
«Санитарку прошли?» — спросила Наталья, ни к кому не обращаясь.
«Прошёл», — покорно ответил Дима.
«Ну, разберёмся. Где у вас тут сковородки?»
Вечером я сказал Лене:
«Всё. Ты свободна. У Димы есть уход. Денег хватит на год. Теперь выбирай. Но только честно. И если выберешь его — я уйду. Без обид».
Она смотрела на меня, и глаза у неё были пустые, выгоревшие.
«А если я не могу?»
«Значит, ты выбираешь его. Потому что с ним — это долг. А со мной — должен быть выбор».
Она не выбрала. Она исчезла через три дня. Оставила два письма. Мне: «Алёш, прости. Я не могу быть счастливой, зная, что сломала двоих. Я уезжаю. Не ищи. Это лучше». Ему: «Дима, прости. Наталья — хорошая. Деньги Алексей будет присылать. Любила тебя всегда».
Вот и всё. Казалось бы.
Но история имеет привычку не заканчиваться, когда ты этого ждёшь.
Я стал заезжать к Диме. Сначала раз в неделю — проверить, как Наталья справляется. Потом чаще. Мы пили чай. Говорили. Оказалось, он фанат старого хоккея, как и мой отец. И книжки читает те же. И ненавидит тот же сорт сыра. Странно.
Как-то раз Наталья, уходя, сказала:
«Вы тут поболтайте. А я в магазин схожу, ему новые носки купю. Эти уже дырявые».
Дверь закрылась.
«Она вас в обиход вводит», — хмыкнул я.
Дима улыбнулся впервые за всё время.
«Да она… командир. Уже и телевизор мне не так включает, как я хочу».
«А как?»
«Как правильно».
Через полгода Лена позвонила. Ночью.
«Алёш, как вы?»
«Живём. Дима женится, кажется».
«…Что?»
«На Наталье. Она его замучила, вот он и сдался. Ну, ты же знаешь, он без боя не сдаётся».
Она рассмеялась в трубку. И заплакала.
«А вы… не злитесь?»
«На кого?» — честно спросил я. Злость закончилась. Осталась усталость и какое-то странное чувство… не то родства, не то товарищества по несчастью.
«На меня».
«Нет, Лен. Устал злиться».
Она вернулась через год. Не ко мне. Не к нему. Сняла квартиру рядом. Устроилась в поликлинику. Мы стали… встречаться. Втроём. Иногда вчетвером, с Натальей. Это было неловко, сюрреалистично и как-то… нормально. Как будто гнойник наконец прорвало, и стало легче дышать.
А потом была их свадьба. Димы и Натальи. В ЗАГСе. Я был свидетелем со стороны жениха. Лена — со стороны невесты. Наталья была в строгом костюме, Дима — в новом пиджаке. Он смотрел на неё так, как никогда не смотрел на Лену — с обожанием и лёгким страхом. А она поправляла ему воротник и говорила: «Не дёргайся, всё нормально».
После банкета мы стояли с Леной на крыльце, курили.
«Странно всё», — сказала она.
«Да», — согласился я.
«А мы?» — она посмотрела на меня искоса.
«А мы что?»
«Можем… тоже? Только по-честному. Без фальшивых бумажек».
Я вздохнул, тщательно потушил окурок.
«Боюсь».
«Я тоже».
Мы расписались через год. В том же ЗАГСе. Настоящим штампом. Когда регистратор спросила: «Вступаете добровольно?», мы ответили хором: «Да». И рассмеялись как дураки.
Теперь у нас есть дочка. Дима и Наталья — крёстные. Лена перестала вздрагивать, когда звонит телефон. А я сжёг то самое свидетельство. Но не из мести. А чтобы пепел этот стал удобрением для чего-то нового. Получилось.
---
А вы сталкивались с ситуациями, где правда оказалась причудливее любой лжи? И что, по-вашему, тяжелее — простить обман или признать, что в нём была своя, кривая, правда? Пишите в комментариях — истории бывают удивительнее любого вымысла. Если зацепило — поддержите канал лайком и подписывайтесь. Будем разбирать настоящие жизненные головоломки.