Потолок в коридоре был серый, с разводами от протечек. За неделю можно было выучить каждую трещинку, каждое пятно. Вот это похоже на зайца, а вот то — на карту Африки. Или на сапог. Когда лежишь на спине и смотреть больше некуда, начинаешь замечать такие вещи.
Зоя Ивановна осторожно повернулась на бок. Каталка скрипнула, колесо противно взвизгнуло. Мимо прошла медсестра, даже не глянув в её сторону. Привыкли уже. За неделю ко всему привыкаешь — и к больным в коридоре, и к их стонам, и к запаху лекарств вперемешку с чем-то кислым.
Рядом на такой же каталке лежала Клавдия Петровна из соседнего города. Её привезли три дня назад с давлением под двести. Она была разговорчивая, всё рассказывала про внуков и про дачу. Зоя Ивановна слушала вполуха. У неё тоже были внуки. И дача когда-то была. И много чего ещё.
— А твои-то когда приедут? — спросила Клавдия Петровна.
— Не знаю. Заняты все.
— Как это — заняты? Мать в больнице лежит, в коридоре, как бездомная. Какие могут быть дела?
Зоя Ивановна не ответила. Она и сама задавала себе этот вопрос — каждый день, каждый час. Какие дела важнее больной матери?
Её привезли сюда на скорой с острым приступом. Боль в животе была такая, что она еле доползла до телефона. В приёмном покое осмотрели, сделали какие-то снимки, сказали — нужна операция, но не срочная. Поставили капельницу и положили в коридор. Мест в палатах нет, сказали. Полежите пока здесь.
«Пока» растянулось на неделю.
Сын Виталий позвонил на второй день. Голос был усталый, деловой.
— Мам, я узнавал. Можно перевести тебя в платную палату, но это недёшево. Мы с Иркой посоветуемся и решим.
— Хорошо, сынок.
— Ты держись там. Я приеду, как время будет.
Время у него не нашлось ни на третий день, ни на четвёртый. Ирина — невестка — написала сообщение: «Зоя Ивановна, выздоравливайте. Мы думаем над вариантами». Над какими вариантами можно думать пять дней, Зоя Ивановна не понимала.
Дочь Марина жила дальше, в другом регионе. Она позвонила один раз, в самом начале.
— Мам, это ужас какой-то! Я бы приехала, но у Димки соревнования, я не могу его бросить. Виталик пусть разберётся, он же рядом.
— Да, конечно.
— Ты только не волнуйся. Всё будет хорошо. Я буду на связи.
На связи Марина была — раз в два дня присылала сообщения: «Как ты?», «Держись!», «Скоро всё наладится». От этих сообщений Зое Ивановне становилось ещё тоскливее.
Самое обидное — платная палата стоила не таких уж огромных денег. Пятнадцать тысяч в неделю. Для неё это была бы существенная сумма, но для детей? Виталий работал в хорошей компании, Марина с мужем каждый год ездили отдыхать за границу. Пятнадцать тысяч — это один их ужин в ресторане.
Но дети говорили, что у них нет времени договориться о палате. Надо созвониться с клиникой, уточнить условия, съездить оплатить. Некогда. Дела. Работа. Соревнования у внука.
А мать лежала в коридоре больницы, где мимо неё каждый час катили тележки с грязным бельём.
— Ты поплачь, легче станет, — посоветовала Клавдия Петровна.
— Не хочу. Слёзы делу не помогут.
— И то верно. А позвонить им ещё раз? Потребовать?
— Не буду я ничего требовать. Сами должны понимать.
— Должны-то должны. А не понимают. Молодые сейчас такие — пока в лоб не скажешь, не догадаются.
Зоя Ивановна закрыла глаза. Может, Клавдия Петровна права. Может, надо было прямо сказать: приезжайте, мне плохо, я не могу так больше. Но язык не поворачивался. Всю жизнь она приучала себя не жаловаться, не просить, справляться самой. Когда муж ушёл — справилась. Когда осталась одна — справилась. Когда болела — справлялась молча, чтобы не беспокоить детей.
Может, в этом и была ошибка?
На седьмой день произошло то, чего Зоя Ивановна совсем не ждала.
К её каталке подошла девушка — молодая, лет двадцати пяти, в джинсах и куртке. Зоя Ивановна не сразу узнала её, а когда узнала — не поверила своим глазам.
— Бабушка!
— Настя? Ты откуда?
Внучка — дочь Виталия — присела рядом на корточки, схватила бабушку за руку.
— Как ты тут? Господи, что это такое? Почему ты в коридоре?
— Мест нет.
— Как нет? А папа что? Он же обещал разобраться!
Зоя Ивановна молчала. Настя достала телефон, что-то быстро набрала.
— Папа не берёт трубку. Ладно, я сама.
Она ушла куда-то, вернулась через полчаса — раскрасневшаяся, злая.
— Значит так, бабушка. Я договорилась. Через час тебя переведут в нормальную палату. Двухместная, с туалетом и душем.
— Настенька, но это же деньги...
— Деньги у меня есть. Не переживай.
— Откуда у тебя? Ты же студентка.
— Была студентка. Я уже год работаю, между прочим. И зарплата у меня нормальная.
Зоя Ивановна смотрела на внучку и не могла подобрать слов. Настя — маленькая Настя, которую она водила в детский сад, которой читала сказки на ночь. Выросла. Работает. И приехала сама, без просьб и напоминаний.
— Как ты узнала, что я здесь?
— Мама обмолвилась по телефону. Сказала — бабушка в больнице, папа решает вопрос. А я думаю — какой вопрос, неделю уже прошло. Позвонила в справочную, узнала, в какой ты больнице. Приехала.
— А работа?
— Взяла отгул. Бабушка, ты важнее любой работы.
Зоя Ивановна всё-таки заплакала. Не смогла удержаться.
— Ну вот, а говорила — не буду плакать, — хмыкнула Клавдия Петровна с соседней каталки.
Настя вытерла бабушке слёзы, принесла воды.
— Попей. И успокойся. Всё будет хорошо.
— Спасибо тебе, внученька.
— Не за что. Это я должна спасибо сказать — за детство, за пирожки с капустой, за всё. Ты столько для меня сделала.
Через час Зою Ивановну действительно перевели в палату. Чистая, светлая, с окном во двор. Соседка — тихая интеллигентная женщина с книжкой на тумбочке. После коридорного хаоса это казалось раем.
Настя осталась до вечера. Принесла апельсины, сок, домашние котлеты — сама приготовила, пока ехала в поезде негде было, так что готовила заранее.
— Ты когда научилась готовить? — удивилась Зоя Ивановна.
— Когда от родителей съехала. Пришлось научиться. Твоя школа, между прочим. Я все твои рецепты помню.
Вечером позвонил Виталий. Настя сама взяла бабушкин телефон.
— Привет, пап. Да, я у бабушки. Нет, ты не перепутал. Я приехала. Потому что кто-то должен был. Неделю в коридоре, пап. Неделю! Ты вообще понимаешь, что это такое? Она там лежала между тележками с грязным бельём!
Зоя Ивановна слышала, как сын что-то говорит в трубку — сначала удивлённо, потом виновато.
— Нет, пап, не надо оправдываться. Просто приезжай. Завтра. С цветами и с извинениями. И мама пусть тоже приезжает, хватит прятаться за работу.
Она отключила телефон, положила рядом с бабушкой.
— Приедут. Завтра. Оба.
— Ты с ним строго поговорила.
— А как ещё? Мягко не понимают. Ты всю жизнь была мягкая, и вот результат.
Зоя Ивановна вздохнула.
— Может, ты и права. Я всегда боялась быть обузой. Просить не умела.
— Бабушка, ты не обуза. Ты — семья. А семья должна заботиться друг о друге. Не только ты о нас, но и мы о тебе.
— Когда ты такая взрослая стала?
— Когда выросла, наверное. — Настя улыбнулась. — Ладно, мне пора на поезд. Завтра ещё приеду, после работы. Держись, бабуль.
Она ушла, и в палате стало тихо. Зоя Ивановна лежала на нормальной кровати, смотрела в нормальный потолок — белый, без разводов — и думала.
Думала о том, что выросло новое поколение. Другое. Может, в чём-то более жёсткое, но и более честное. Настя не стала ждать, пока родители соберутся. Не стала выяснять, чья очередь платить и кто должен приехать. Просто взяла и сделала.
А ещё она сказала то, что Зоя Ивановна не смогла сказать детям: семья должна заботиться друг о друге. Не только сверху вниз, от родителей к детям. Но и снизу вверх, от детей к родителям. Это не обязанность и не повинность. Это любовь.
Виталий приехал на следующий день. С цветами, как Настя велела. Сидел рядом с кроватью, смотрел в пол.
— Мам, прости. Я не думал, что так всё плохо. Ирка говорила — подождём, разберёмся. А я слушал и не вникал.
— Ладно, сынок.
— Нет, не ладно. Настька мне вчера такого наговорила... Я потом полночи не спал, думал. Она права. Я свинья.
— Не свинья. Просто занятой очень.
— Это не оправдание. Мать в коридоре неделю, а я — занятой. Стыдно.
Он помолчал. Потом достал из кармана конверт.
— Вот, возьми. Это на всё время лечения. И на восстановление потом. Настька отказалась брать деньги обратно, сказала — это её вклад. Так что это от меня и от Марины.
— Марина тоже?
— Тоже. Она в выходные приедет. С Димкой. Соревнования, говорит, подождут.
Зоя Ивановна взяла конверт. Внутри было куда больше, чем стоила палата. Она хотела возразить, но Виталий остановил.
— Не надо, мам. Пусть будет. На всякий случай.
Они посидели ещё немного. Виталий рассказывал про работу, про Настю — оказывается, она получила повышение на прошлой неделе. Зоя Ивановна слушала и чувствовала, как понемногу отпускает та тяжесть, что давила всю неделю.
Обида? Да, осталась. Но рядом с ней появилось что-то другое. Надежда, может быть. Понимание, что всё ещё можно исправить. Что дети — пусть поздно, пусть после пинка от внучки — всё-таки очнулись.
— Мам, — сказал Виталий перед уходом. — Я больше так не буду. Обещаю.
— Хорошо, сынок. Я тебе верю.
И она правда верила. Потому что рядом с Виталием выросла Настя. Которая не стала ждать и не стала прятаться за отговорки. Которая приехала сама и сделала то, что должны были сделать взрослые.
Может, это и есть главный урок — не молчать, когда плохо. Не терпеть, когда больно. Просить о помощи, когда она нужна. И не бояться сказать детям: мне без вас тяжело.
Потому что они услышат. Не сразу, может быть. Не все. Но кто-то обязательно услышит. И приедет. С котлетами и апельсинами. С цветами и извинениями. С любовью, которая никуда не делась — просто забылась за суетой.
А коридор? Коридор останется в памяти. Как напоминание о том, что молчание — не всегда золото. Иногда оно — серый потолок с разводами, на который смотришь неделю и ждёшь. Ждёшь, пока кто-то догадается, что тебе нужна помощь.
Лучше не ждать. Лучше сказать.
🔔 Чтобы не пропустить новые рассказы, просто подпишитесь на канал 💖
Рекомендую к прочтению самые горячие рассказы с моего второго канала: