В этот майский вечер Ольга поняла страшную вещь.
Можно улыбаться, кивать и принимать поздравления, когда внутри у тебя всё выжжено до тла. Она сидела за роскошным столом в центре шумной компании и чувствовала себя преступницей, которую вот-вот выведут на чистую воду.
Тонкий пронзительный звон ударил по ушам. Ольга вздрогнула всем телом, словно через позвоночник пропустили ток.
Вилка, которой отец постучал по хрустальному фужеру, требуя тишины, все еще вибрировала в её глазах серебряной вспышкой.
— Друзья! — голос Бориса Петровича, громкий и властный, накрыл шумное застолье тёплым одеялом.
— Я хочу поднять этот тост за золотые руки моего зятя! За Дмитрия! Сегодня он превзошёл сам себя!
Гости одобрительно загудели. Звякнули приборы, зашуршали накрахмаленые салфетки. Пахло дорогими духами, табачным дымом и дефицитной сырокопченой колбасой.
Ольга смотрела на мужа.
Дима сидел рядом, прямой, красивый, с безупречным пробором в темных волосах. Он улыбался, кивал, принимал поздравления. Но Ольга видела, как подрагивает уголок его рта.
Он сжимал ножку бокала так, что пальцы побелели.
— За Диму! — крикнул кто-то с конца стола.
Снова звон.
Для Ольги этот звук исказился, растянулся и превратился в другой. В монотонный, невыносимый писк кардиомонитора.
Прямая линия. Зелёная полоса, разрезающая жизнь на «до» и «после».
Она опустила взгляд в свою тарелку.
Дима резал стейк.
Ольгу мутило с самого утра, пятый месяц беременности давался нелегко, но сейчас тошнота подступила к самому горлу комом.
— Олечка, ты чего такая бледная? — наклонилась к ней мать, сверкая массивными золотыми серьгами.
— Съешь икорки, гемоглобин поднимешь.
Ольга попыталась улыбнуться, но губы не слушались. Она потянулась к своему бокалу с водой, чтобы запить подступившую горечь.
Рука дернулась.
Тяжелый хрусталь, подарок чешских коллег отца, опрокинулся. Красное вино из соседнего бокала, которое она задела, хлынуло на белоснежную скатерть. Пятно расползалось мгновенно, впитываясь в ткань.
— Ох, на счастье! — хохотнул коллега отца, грузный хирург с багровым лицом.
Ольга смотрела на пятно, ей виделось, что это не вино.
— Я не могу, — прошептала она, — я не могу это смыть.
Она резко отодвинула стул, ножки противно скрежетали по паркету.
— Оля, окликнул отец. В его голосе не было тревоги, только строгое предупреждение — не портить праздник.
Она выбежала из гостиной, зажав рот ладонью. В ванной комнате, отделанной дорогой голубой плиткой, пахло лавандовым мылом.
Ольга заперла дверь на щеколду и сползла спиной по холодной стене.
Шум воды должен был заглушить мысли, но она лишь вернула её в то злополучное утро.
И вот что произошло в тот день.
Операционная номер 3 всегда была самой холодной. Кафель здесь отливал зеленоватым, мертвенным оттенком. Пахло медицинскими препаратами, запах, который въелся в кожу и волосы Ольги за три года работы.
Давление 120 на 80, пульс — 72, привычно докладывала она, проверяя показания приборов.
Пациент, Игнатьев, лежал на столе. Известный ученый, какой-то крупный физик, позволявший себе лишнее в разговорах с властью.
Ольга видела его всего пару минут до наркоза.
Интеллигентное лицо, острая бородка, внимательные глаза.
— Не волнуйтесь, доктор, — сказал он ей, когда она ставила катетер.
— Я верю в вашу династию.
Утро началось скверно.
Токсикоз выкручивало желудок наизнанку. Голова кружилась так, что кафельный пол то и дело уходил из-под ног.
Она просила отца дать ей отгул.
— В нашем роду слабых нет, — отрезал Борис Петрович за завтраком, намазывая масло на булку.
— Беременность не болезнь, иди работай, это все ваше женское притворство. И она пошла, потому что ослушаться отца было страшнее, чем упасть в обморок.
— Скальпель, — скомандовал Дима.
Операция шла штатно. Грыжа позвоночника. Рутинная процедура для хирурга уровня Волкова. Ольга следила за анестезией. В глазах периодически темнело, и она крепко сжимала край столика с медикаментами, чтобы удержать равновесие.
— Давление падает, — заметил Дима.
— Добавь. Он назвал препарат, стандартная схема. Ольга кивнула. Она потянулась к лотку с ампулами, перед глазами плыли цветные пятна.
Руки обычно твёрдые, предательски дрожали. Она взяла ампулу. Маркировка была похожей. Синяя полоска, мелкий шрифт.
Ей нужно было перепроверить, обязана была, но дурнота накатила новой волной.
Ольга быстро набрала лекарство в шприц и ввела в катетер.
Секунда, две.
Тело Игнатьева на столе вдруг выгнулось дугой, словно через него пропустили высоковольтный разряд.
— Что с ритмом? — крикнул Дима. Монитор выдал бешеную синусоиду, а затем сорвался в тот самый монотонный сверлящий мозг писк.
— Остановка! — Ольга смотрела на экран, не понимая. Этого не может быть.
— Адреналин! Быстро! Дефибриллятор! Дима уже качал сердце, силой давя на грудную клетку старика. Рёбра хрустнули под его руками.
— Разряд! И ещё разряд! Тело подпрыгивало, но линия на мониторе оставалась безучастно прямой.
— Время смерти.
Голос ассистента прозвучал как приговор.
Дима сорвал маску. Его лицо было серым. Он метнулся к столику анестезиолога, схватил пустую ампулу, которую Ольга ещё не успела выбросить, прочитал название.
Он поднял на неё глаза. В них был не гнев, в них был животный ужас.
— Оля, — прошептала над ними губами, — ты что ввела?
— Ты его убила!
Ольга стояла над раковиной, очищая кожу щёткой. Вода была ледяной, но руки горели. Ей казалось, что под ногтями, в порах, в линиях ладоней везде эта смерть. Она не смывалась.
Щелкнул замок. Дверь открылась. На пороге стоял Борис Петрович, без пиджака, в белоснежной рубашке с запонками. Он спокойно закрыл дверь и подошел к дочери.
— Прекрати истерику, — тихо сказал он.
— Папа, я пойду в милицию!
Ольга выключила воду. Её трясло.
— Я напишу явку с повинной! Я не могу! Я не могу так жить!
Отец взял её за подбородок. Его пальцы были жесткими. Он повернул её лицо к зеркалу.
— Посмотри на себя.
— Я убийца, папа.
Звонкая пощёчина обожгла щёку, голова дёрнулась.
— Ты не убийца, ты идиотка.
Голос отца звучал ровно, и это было страшнее крика.
— Слушай меня внимательно. Игнатьев — диссидент. К нему приковано внимание наверху. Если вскроется, что его угробила моя дочь по халатности, это конец, не только твоей карьеры, это тюрьма.
— Ты этого хочешь?
Ольга всхлипнула, прижимая руку к горящей щеке.
— Ты беременна, продолжал он. Рожать будешь в тюремной больнице, ребёнка отберут в детдом.
— Диму посадят как соучастника, потому что он был старшим в бригаде и не проконтролировал.
— Ты хочешь уничтожить свою семью? Своего ребенка? Но мы не можем. Мы уже все сделали.
Борис Петрович достал из кармана брюк носовой платок, вытер мокрые руки дочери.
— В истории болезни записано — острая тромбоэмболия легочной артерии. Тромб оторвался, мгновенная смерть.
Никто не виноват, несчастный случай.
Он взял расческу с полки и провёл по её растрёпанным волосам.
— Вытри сопли и иди к гостям. Ты мать, ты жена. И ты дочь профессора Громова, соответствуй.
Ольга смотрела в зеркало. Из отражения на неё глядела не знакомая женщина с безумными глазами и красным пятном на щеке.
Она кивнула.
На следующее утро больница казалась Ольге чужой. Стены давили, шаги гулко отдавались в пустых коридорах.
Ей казалось, что каждый встречный санитар, каждая медсестра знают, что они шепчутся за её спиной. Она шла к ординаторской, прижимая папку к груди словно щит.
На встречу шла Валентина.
Валентина Ивановна работала в отделении 20 лет. Она была той самой вечной медсестрой, на которую держится вся медицина. Грузная, с варикозными узлами на ногах, спрятанными под плотными чулками, с добрым, усталым лицом.
Она видела всё. Она была в операционной вчера.
Ольга замедлила шаг. Ей хотелось провалиться сквозь пол, исчезнуть, раствориться в воздухе.
Но она заставила себя поднять глаза.
— Валентина Ивановна, доброе утро.
Медсестра остановилась. Она не ответила. Её взгляд прошёлся по лицу Ольги, скользнул ниже, к округлившемуся животу, и вернулся к глазам.
В этом взгляде не было злости, только тяжёлая, давящая жалость и осуждение. Такое, от которого хочется лезть на стену.
Валентина молча прошла мимо, шурша накрахмаленным халатом.
Ольга прислонилась к стене.
Ей нужно было зайти к отцу, подписать документы. Дверь кабинета заведующего была приоткрыта. Ольга уже занесла руку, чтобы постучать, но знакомый голос заставил её замереть.
— Понимаешь, Зина, у тебя сын в армию идёт.
Голос отца был мягким, вкрадчивым. Так он разговаривал с ВИП-пациентами.
— А время сейчас неспокойное, Афганистан, сама понимаешь. Я могу позвонить, кому надо.
— Останется в Москве, при штабе или в госпиталь пристроен. И с кооперативом помогу. Ты же давно мечтала о своей квартире.
Ольга перестала дышать. Она вжалась в нишу рядом с дверью.
Послышался звук отодвигаемого стула.
— Не нужны мне ваши деньги, Борис Петрович.
— И помощь ваша не нужна.
Голос Зинаиды дрожал, но был твердым.
— Кровавые они. Я грех на душу не возьму. Там человек умер.
— Не своей смертью помер, а по глупости вашей дочки.
— Зина, подумай хорошо. Ты женщина умная.
— Я заявление напишу, в прокуратуру. Я молчать не буду, я перед Богом чиста хочу быть.
Шаги.
Зинаида шла к выходу.
Ольга метнулась в сторону, за кадку с фикусом, молясь, чтобы её не заметили.
Зинаида вышла из кабинета. Лицо у неё было красным, она тяжело дышала, прижимая руку к сердцу.
Она прошла мимо убежища Ольги, не повернув головы.
Из кабинета никто не вышел, там была тишина.
Неделя тянулась очень долго. Ольга не ходила на работу, взяла больничный. Она сидела дома, задернув шторы и вздрагивала от каждого телефонного звонка, от каждого звука лифта на лестничной площадке.
Она ждала милицию.
Ждала, что вот сейчас в дверь позвонят, войдут люди в форме, наденут на неё наручники.
Дима приходил поздно. Он не смотрел ей в глаза, спал на диване в гостиной, отвернувшись к стене.
Они не разговаривали. Словно слова могли сделать случившееся ещё более реальным.
Вечером пятницы в дверь позвонили. Ольга сжалась в кресле, сердце колотилось где-то в горле, мешая дышать.
— Открой, это папа, — глухо сказал Дима из кухни.
Ольга на ватных ногах пошла в прихожую, щёлкнула замком. Борис Петрович стоял на пороге, румяный с мороза, пахнущий свежестью и дорогим одеколоном. В руках он держал перевязанную бечёвкой картонную коробку.
— Торт Прага, — объявил он, проходя в квартиру и не разуваясь.
— Еле достал, свежайший, ставьте чайник.
Он прошёл в гостиную, поставил коробку на стол.
Ольга смотрела на него, не двигаясь.