Максим не отрывал взгляда от телефона, его пальцы быстро скользили по экрану. Он даже не посмотрел на меня.
— Марина, ну что ты опять? Мама одна. Ей нужна помощь, — проговорил он рассеянно, словно это объясняло всё.
Я сжала руки в кулаки. Помощь. Всегда помощь. Но почему эта помощь всегда ложится на мои плечи?
— Помощь — это когда ты едешь и сам что-то делаешь, — сказала я медленно, выговаривая каждое слово. — А не когда я три часа готовлю, убираю, а потом слушаю, что «не так, как раньше».
Максим наконец поднял глаза. В них мелькнуло раздражение.
— Она не это имеет в виду. Ты слишком остро реагируешь.
Слишком остро. Эти слова я слышала уже сотни раз. Как будто проблема во мне, а не в том, что происходит.
— Хорошо, — выдохнула я. — Тогда поедешь один.
Его лицо изменилось. Недоумение, потом что-то похожее на обиду.
— Марина, ну ты же понимаешь... Если ты не приедешь, мама расстроится. Она будет думать, что мы поссорились.
Я усмехнулась, глядя в окно. За стеклом медленно опускались сумерки, окрашивая небо в серо-розовые тона.
— Значит, её чувства важнее моих?
Он не ответил. Этого молчания было достаточно.
Свекровь Максима, Галина Петровна, всегда была женщиной с характером. Высокая, статная, с холодным взглядом, который словно насквозь просвечивал тебя. Она жила одна в большой трёхкомнатной квартире в старом доме, окружённая фотографиями прошлого — свадебными снимками, портретами молодого Максима, пожелтевшими открытками.
Её муж умер пять лет назад, и с тех пор Галина Петровна стала ещё более требовательной. Она не просила — она ожидала. Ожидала, что сын будет приезжать каждые выходные. Ожидала, что его жена будет вести себя «как положено».
Первый раз я поняла это на нашей свадьбе. Галина Петровна подошла ко мне, когда гости уже разошлись, и тихо, но твёрдо сказала:
— Максим привык к порядку. К хорошей еде. Надеюсь, ты сможешь о нём позаботиться, как я.
Тогда мне показалось, что это просто материнская забота. Но со временем я поняла: это было предупреждение.
Каждый визит к ней превращался в экзамен. Я готовила, накрывала на стол, убирала после ужина, мыла посуду, вытирала пыль. Галина Петровна сидела в гостиной с сыном, обсуждая новости, политику, соседей. Я слышала их голоса из кухни, пока терла сковородку или перемывала чашки.
— Марина, дорогая, принеси ещё чаю, — доносился её спокойный голос.
— Марина, салфетки закончились.
— Марина, посмотри, может, на балконе холодно? Закрой окно.
Я выполняла. Молча. Потому что думала: это временно. Она привыкнет. Примет меня. Я стану для неё не чужой.
Но она не принимала. Она оценивала.
— Котлеты неплохие, но ты, наверное, мало лука добавила, — говорила она, аккуратно разрезая мясо на тарелке. — У меня они всегда сочнее получались.
Или:
— Салат с майонезом? Максим не любит майонез. Он привык к сметане.
Каждое её замечание звучало мягко, почти доброжелательно. Но за этой мягкостью пряталось что-то другое. Недовольство. Разочарование. Как будто я никогда не смогу дотянуться до её стандартов.
Максим не замечал. Или делал вид, что не замечает.
— Она просто такая, — говорил он, когда мы возвращались домой. — Мама всегда была перфекционисткой. Ну и что? Не обращай внимания.
Не обращай внимания. Легко сказать, когда тебя не критикуют после каждого блюда.
Перелом случился в один из февральских вечеров.
Мы приехали к Галине Петровне на ужин. Она встретила нас в дверях, как всегда — сдержанно кивнула мне, обняла Максима.
— Проходите, проходите. Марина, на кухне всё готово, только разогреть нужно. И салат нарежь, пожалуйста. Огурцы в холодильнике.
Я остановилась в прихожей, не снимая пальто.
— Простите, а почему я?
Галина Петровна обернулась. На её лице было искреннее недоумение.
— Как это — почему? Ты же женщина. Кому ещё?
Максим неловко потоптался рядом, но ничего не сказал. Он смотрел куда-то в сторону, словно надеялся, что конфликт сам собой рассосётся.
— Я гостья, — сказала я медленно, чувствуя, как внутри поднимается что-то горячее, давно сдерживаемое. — Я приехала не готовить.
Галина Петровна выпрямилась. Её глаза стали холодными.
— Гостья? — она усмехнулась. — Ты член семьи. А в семье каждый выполняет свои обязанности. Или ты считаешь, что это мой сын должен на кухне стоять?
— Почему нет? — я скрестила руки на груди. — Или у него руки не растут оттуда?
Повисла тишина. Тяжёлая, звенящая.
Максим шагнул ко мне, его голос был тихим, но напряжённым:
— Марина, ну давай не будем... Мама устала. Ей тяжело.
— Тяжело? — я резко обернулась к нему. — А мне легко, по-твоему? Каждый раз приезжать сюда и работать, пока вы разговариваете?
Галина Петровна вмешалась, её голос стал жёстче:
— Вот это и есть современная молодёжь. Никакого уважения к старшим. Никакого понимания, что такое семья. Я в твои годы и дома за мужем ухаживала, и на работе выкладывалась, и свекровь не перечила!
— Потому что боялись, — сказала я тихо. — Боялись остаться одни. Боялись, что назовут плохими жёнами. Но я не боюсь.
Галина Петровна побледнела. Её губы сжались в тонкую линию.
— Максим, ты слышишь, как она со мной разговаривает?
Максим растерянно посмотрел на меня, потом на мать. Я видела, как он мечется между нами, не зная, что сказать.
— Марина... может, правда не надо? Ну приготовь, и всё. Зачем из этого проблему делать?
Эти слова ударили больнее, чем всё, что говорила Галина Петровна.
— Проблему делаю я? — моё горло сжалось. — Не твоя мать, которая относится ко мне как к прислуге. А я?
Я развернулась и вышла из квартиры. Дверь за мной захлопнулась с глухим стуком.
Я вызвала такси и уехала домой. По дороге телефон разрывался от звонков Максима, но я не отвечала. Мне нужна была тишина. Мне нужно было подумать.
Он вернулся поздно ночью. Вошёл в спальню, где я сидела с книгой в руках, хотя не прочла ни строчки.
— Ты довела мою мать до слёз, — сказал он тихо, но в его голосе звучал упрёк.
Я подняла глаза.
— Нет. Она довела себя сама.
— Марина, это моя мама! — его голос сорвался. — Ей шестьдесят три года. Она одна. Неужели тебе так сложно просто помочь?
— Помочь? — я закрыла книгу. — Максим, ты хоть раз подумал, почему твоя помощь — это всегда моя работа?
Он молчал.
— Ты хоть раз сказал ей, что я не обязана готовить? Что я твоя жена, а не домработница? Хоть раз встал на мою сторону?
Его взгляд метался, он не знал, что ответить.
— Я не хочу её расстраивать...
— А меня расстраивать можно? — я встала, подошла ближе. — Понимаешь, в чём проблема? Ты боишься разочаровать её. Но тебя совсем не волнует, что я чувствую.
Максим провёл рукой по лицу.
— Что ты хочешь от меня?
— Выбора, — сказала я просто. — Я хочу, чтобы ты выбрал. Меня или удобство. Потому что дальше так жить я не буду.
Следующие дни Максим ходил мрачный. Он избегал разговоров, уходил рано утром и возвращался поздно вечером. Я видела, как он мучается, как внутри него идёт борьба между привычкой и пониманием.
Однажды вечером, когда я готовила ужин, он вошёл на кухню и встал у дверного проёма.
— Я говорил с мамой, — сказал он тихо.
Я обернулась, нож застыл в моей руке над разделочной доской.
— И?
Он тяжело вздохнул.
— Она считает, что ты меня настраиваешь против неё. Что раньше я был другим.
— А ты что ей ответил?
Максим помолчал, потом медленно произнёс:
— Что она не права. Что ты не обязана прислуживать. И что если она хочет видеть нас, то должна относиться к тебе с уважением.
Я почувствовала, как внутри что-то отпускает. Не сразу — медленно, осторожно.
— Как она отреагировала?
— Плохо, — он усмехнулся без радости. — Повесила трубку. Но я не отступлю. Я понял... я понял, что ты права. Я прятался за «она такая», потому что мне было удобно. Потому что так проще. Но ты не должна за это платить.
Я подошла к нему, положила руку на его плечо.
— Спасибо, — сказала я тихо. — Это важно для меня.
Максим обнял меня, и в этом объятии было что-то новое. Не привычка. Не долг. А выбор. Осознанный выбор быть вместе.
Галина Петровна не звонила две недели. Потом написала короткое сообщение: «Приезжайте в воскресенье. Поговорим».
Мы приехали. Она встретила нас сдержанно, но без холода. За чаем она смотрела на меня долго, изучающе.
— Я думала об этом, — наконец сказала она. — О том, что ты сказала. Может, ты и права. Может, я действительно требовала слишком многого.
Это не было извинением. Но это было началом.
— Я не прошу, чтобы всё изменилось за один день, — ответила я. — Но я хочу, чтобы меня уважали. Как человека. Не как обслуживающий персонал.
Галина Петровна кивнула. Медленно. Неуверенно.
— Хорошо. Попробуем.
И мы попробовали. Это было непросто. Старые привычки цеплялись крепко. Но каждый раз, когда Галина Петровна начинала отдавать мне указания, Максим мягко, но твёрдо останавливал её:
— Мам, давай я помогу.
И постепенно что-то начало меняться.
Вопросы для размышления:
- Как вы думаете, почему Максиму потребовалось так много времени, чтобы встать на сторону Марины? Что удерживало его — страх перед конфликтом или что-то более глубокое?
- Могла ли Марина добиться изменений, продолжая молчать и надеясь, что Галина Петровна сама изменит отношение? Или конфликт был неизбежен?
Советую к прочтению:
