Серое мартовское небо затянуло тучами, и холодный ветер хлестал голыми ветками по окнам. В квартире Нины Петровны, обычно наполненной запахами выпечки и тиканьем старинных часов, сейчас царила напряженная, вибрирующая тишина. Тишина эта была обманчивой, как затишье перед бурей, и прерывалась лишь периодическим всхлипыванием трехмесячного Антошки из комнаты.
Нина Петровна стояла у плиты, помешивая легкий куриный супчик. Она старалась не стучать ложкой о края кастрюли, двигалась почти бесшумно, как тень. В свои пятьдесят восемь она чувствовала себя еще вполне бодрой, но последние два месяца совместной жизни с сыном и невесткой дались ей нелегко.
Игорь, ее сын, работал на износ. Новый проект, командировки, совещания до поздней ночи — всё ради того, чтобы семья ни в чем не нуждалась. Кредит за их строящуюся квартиру нужно было гасить, а расходы с появлением малыша выросли в разы. Именно Нина Петровна, видя, как тяжело приходится молодым, сама предложила: «Переезжайте ко мне. Места в трешке хватает, я помогу с внуком, а свою пока сдадите, быстрее ипотеку закроете».
Игорь сначала отнекивался, но Света, его жена, тогда, еще будучи беременной, с радостью согласилась. Отношения у них со свекровью были ровными, уважительными. Нина Петровна невестку не поучала, в душу не лезла, а Света платила той вежливостью и улыбками.
Кто же знал, что после родов всё перевернется с ног на голову.
Дверь комнаты скрипнула. На кухню вошла Света. Выглядела она измученной: под глазами залегли темные тени, халат застегнут не на ту пуговицу, волосы собраны в небрежный пучок. Антошка, видимо, наконец-то уснул, но молодая мать всё равно двигалась так, будто боялась разбудить вулкан.
— Светочка, садись, я тебе супчика налью, горячего, — шепотом предложила Нина Петровна, ласково улыбаясь. — Тебе силы нужны.
Света замерла посреди кухни, глядя на свекровь каким-то стеклянным, отсутствующим взглядом.
— Не хочу я суп, — глухо ответила она. — Я хочу спать. Просто спать, Нина Петровна. А вы тут кастрюлями гремите.
— Да я же тихонько, милая, — растерялась свекровь. — Игорь вечером придет голодный, да и тебе надо питаться, молоко пропадет.
— Опять вы про молоко! — голос Светы дрогнул и поднялся на октаву выше. — Хватит меня контролировать! То не так держу, то не так кормлю, то суп этот ваш куриный… Меня тошнит от него уже!
Нина Петровна отложила половник и вытерла руки полотенцем. Она понимала: это не Света говорит, это усталость и бушующие гормоны. Врач предупреждал, что послеродовой период может быть сложным. Но терпеть несправедливость становилось всё труднее.
— Я просто хочу помочь, — тихо, но твердо сказала Нина Петровна. — Ты же сама жаловалась, что ничего не успеваешь. Я погладила пеленки, пока вы гуляли, приготовила обед. Разве это плохо?
Света подошла к столу, схватила чашку с водой, отпила и с стуком поставила обратно. Вода расплескалась на скатерть.
— Вы не помогаете, вы… вы создаете видимость! — ее плечи затряслись. — Вы везде! Я поворачиваюсь — вы, я иду в ванную — вы спрашиваете, куда я пошла. Я не чувствую себя хозяйкой и матерью. Я как будто в гостях у строгой надзирательницы!
— Света, побойся Бога, какой надзирательницы? — Нина Петровна почувствовала, как обида комом подступает к горлу. — Я в своей комнате сижу, выхожу только по хозяйству или когда Антоша плачет, а ты в душе.
В этот момент из комнаты снова донесся требовательный детский плач. Света закрыла лицо руками, и этот звук стал последней каплей. Она резко опустила руки, глаза ее сверкнули недобрым, лихорадочным блеском. Она метнулась к коридору, но остановилась и развернулась к свекрови.
— Вы специально его разбудили! — выкрикнула она, хотя Нина Петровна стояла неподвижно у плиты. — Вы громко разговаривали!
— Света, успокойся, иди к ребенку, я сейчас…
Нина Петровна сделала шаг навстречу, желая обнять или успокоить невестку, но та отшатнулась, словно от огня.
— Не подходите ко мне! — взвизгнула Света. — Уйдите! Просто уйдите! Оставьте нас в покое!
— Куда же я уйду, деточка? — опешила женщина. — Это же моя квартира.
— Мне плевать! — Света уже не контролировала себя. Слезы текли по ее щекам, лицо пошло красными пятнами. — Мне нужен воздух! Мне нужно пространство! Вы душите меня своим присутствием! Уйдите в свою комнату! Заприте дверь и не выходите! Дайте мне побыть одной с моим сыном!
Нина Петровна смотрела на нее и не узнавала. Где та милая девочка, которая еще полгода назад выбирала вместе с ней шторы в детскую? Перед ней стояла чужая, взвинченная, злая женщина.
— Вы адекватны вообще?! — вдруг закричала Света, топнув ногой в мягком тапке. — Я говорю вам русским языком: заприте дверь и сидите там! Сейчас же! Или я соберу вещи и уйду с ребенком, и вы внука больше не увидите!
Эта угроза повисла в воздухе тяжелым свинцовым облаком. Уйти с младенцем в такую погоду? Нина Петровна знала, что в таком состоянии Света способна на любую глупость. Страх за внука перевесил обиду за себя.
— Хорошо, — голос свекрови дрогнул, но прозвучал спокойно. — Хорошо, Света. Не надо никуда уходить с Антошей. Я пойду к себе в комнату. Остынь немного.
Нина Петровна медленно, с достоинством, хотя ноги стали предательски ватными, прошла в прихожую. Она сняла фартук, аккуратно повесила его на крючок. Света стояла в дверях кухни и тяжело дышала, наблюдая за каждым ее движением, словно конвоир.
— Покорми Антошу, — сказала Нина Петровна, направляясь к своей комнате. — Он есть хочет, а не слушать наши крики.
Дверь за ней закрылась. Света осталась одна в тишине, которая тут же взорвалась новым приступом плача младенца.
Нина Петровна села на край своей кровати и только сейчас, оставшись одна в четырех стенах, дала волю чувствам. Слезы полились по щекам. Ей было невыносимо больно и обидно. Выгнали. В собственной квартире заперли в комнате, как провинившуюся. И кто? Девочка, которую она приняла как родную дочь.
Она подошла к окну и смотрела на серый двор, на качели, обмотанные цепями на зиму, на пустую песочницу. В соседнем окне горел свет — там жила Вера, её подруга. Можно было бы позвонить, пойти к ней. Но стыдно. Как объяснить, что собственная невестка не хочет её видеть?
Нина Петровна легла на кровать поверх покрывала, натянула на себя вязаный плед и свернулась калачиком. «Господи, дай ей разума, — шептала она. — Это всё гормоны, это всё усталость. Она не со зла. Не может человек такое со зла родному сказать».
Время тянулось медленно. За стеной слышался плач Антошки, топот Светиных шагов, скрип двери. Потом тишина. Потом снова плач. Нина Петровна лежала и слушала, и каждый звук отзывался болью в сердце. Не потому, что обидно, а потому что хотелось помочь, взять внука на руки, дать Свете передохнуть. Но нельзя.
Около восьми вечера она услышала звук открываемой входной двери. Игорь.
Игорь вошел в квартиру, держа в руках пакеты с продуктами. Он устал так, что спина гудела, а глаза слипались. Мечтал только об одном: горячий ужин, поцеловать сына, обнять жену и упасть лицом в подушку.
— Привет, — негромко позвал он, снимая ботинки. — Света? Мам?
Из кухни вышла Света. Выглядела она еще хуже, чем утром: глаза красные, опухшие от слез, руки дрожат.
— Игорь, — прошептала она.
Он сразу всё понял по её лицу.
— Что случилось? Где мама? Антошка в порядке?
— Антоша спит… Твоя мама… — Света не могла говорить. — Она у себя в комнате. Я её… я попросила её не выходить.
Игорь замер с пакетами в руках.
— Ты что сделала?
— Я не хотела! — зарыдала Света. — На меня нашло что-то! Я как будто в тумане была. Антоша плакал, я не спала, она начала говорить про суп, про молоко… Меня накрыло, Игорь! Я наговорила ей ужасных вещей!
Игорь поставил пакеты на пол, прошел мимо жены к комнате матери и тихо постучал.
— Мам? Можно?
Дверь открылась. Нина Петровна стояла на пороге — бледная, с заплаканными глазами, закутанная в старый плед.
— Игорек, — она попыталась улыбнуться. — Ты пришел.
Он обнял её, крепко прижал к себе.
— Мам, что происходит?
— Ничего, сынок. У Светы нервы. Бывает с молодыми мамами. Я решила не спорить, посидела у себя.
— Сколько ты тут сидишь?
— Часа три, наверное.
Игорь развернулся к жене. Лицо его потемнело, скулы напряглись.
— Три часа? Три часа моя мать сидит взаперти в собственной квартире?
Света вжалась в дверной косяк.
— Разберемся, — коротко бросил он и повел мать на кухню.
Игорь усадил Нину Петровну за стол, методично налил воду в чайник, достал кружку, нашел в шкафчике банку с малиновым вареньем. Его движения были резкими, четкими. Света стояла в углу и не решалась подойти.
Он медленно повернулся к ней. В его взгляде было столько разочарования и усталости, что Свете захотелось провалиться сквозь землю.
— Ты хоть понимаешь, что ты сделала? — спросил он тихо. — Ты заперла мою мать в её же квартире. Человека, который пустил нас к себе, чтобы нам было легче жить. Который готовит тебе еду, пока ты спишь. Который любит нашего сына не меньше, чем мы.
— Я… я не хотела… — Света всхлипнула.
— А ты попытайся объяснить это ей, — Игорь кивнул на мать. — Если она заболеет, Света, я тебе этого не прощу.
Света закрыла лицо руками. Стыд, жгучий и невыносимый, затопил её сознание. Как только гнев отступил, ещё час назад, она поняла, что натворила. Она металась по квартире, качала плачущего Антошку, и с каждой минутой вина давила сильнее. Она хотела подойти к двери Нины Петровны, постучать, попросить прощения. Но не решалась.
— Ну, будет вам, — сказала Нина Петровна примирительно, кутаясь в плед. — Не ругайтесь. Ребенка разбудите. Игорь, не дави на неё. Видишь же, ей самой тошно.
Света подняла глаза на свекровь. В этом взгляде пожилой женщины не было злости. Была усталость, была грусть, но не было ненависти. И от этого Свете стало еще больнее.
Она медленно подошла к Нине Петровне и обняла её, уткнувшись лицом в плечо.
— Простите меня… — зарыдала Света. — Нина Петровна, простите! Я не знаю, что на меня нашло. Я так устала, мне казалось, что стены давят, что я плохая мать… Простите меня, пожалуйста!
Игорь стоял, прислонившись к холодильнику, и смотрел, как две его любимые женщины плачут, обнявшись посреди кухни. У него самого защипало в глазах.
— Ну всё, всё, глупенькая, — гладила невестку по голове Нина Петровна, сама вытирая слезы свободной рукой. — Я всё понимаю. Сама молодой была, сама с Игорем ночами не спала, на стены лезла. Бывает. Накопилось у тебя.
Она крепко прижала Свету к себе.
— Я на тебя зла не держу, Светочка. Ты мне как дочка. А между своими всякое бывает. Главное, что поняла, что осознала.
— Я больше никогда… — всхлипывала Света. — Честное слово. Вы лучшая, правда. Спасибо вам за всё. Может, нам съехать? Снять квартиру, чтобы вас не стеснять…
Нина Петровна отстранилась, заглянула ей в глаза и улыбнулась — тепло и мудро.
— Куда же вы поедете с крохой? Ипотеку платить надо. Живите. Только давай договоримся: если чувствуешь, что «накрывает», что злишься — ты мне просто скажи: «Нина Петровна, мне нужно побыть одной». И я уйду в свою комнату, телевизор смотреть. Или в магазин выйду. Словами говори, а не криком. Договорились?
— Договорились, — кивнула Света, вытирая мокрое лицо.
— Ну вот и славно. Игорь, где там твой чай? Наливай всем. И достань что-нибудь сладкое из пакетов, если купил.
В этот момент из комнаты снова раздался требовательный писк Антошки. Света дернулась было, но Нина Петровна мягко удержала её за руку.
— Сиди. Пей чай, успокаивайся. Тебе нужно выдохнуть. А я пойду к внуку. Соскучилась я по нему за эти три часа.
Свекровь ушла, и вскоре плач сменился довольным агуканьем.
Игорь подошел к жене, положил тяжелые руки ей на плечи и поцеловал в макушку.
— Ты меня напугала сегодня, — сказал он шепотом.
— Я сама себя напугала, — призналась Света, прижимаясь щекой к его руке. — Твоя мама — святая женщина, Игорь. Беречь её надо.
— Вот и береги. Другой у нас не будет.
За окном продолжал свистеть ветер, но на кухне теперь было по-настоящему тепло. Не от батарей или горячего чая, а от того тепла, которое рождается, когда люди находят в себе силы простить и понять друг друга.
Через полчаса Нина Петровна вернулась на кухню, держа на руках заснувшего внука.
— Уснул богатырь, — прошептала она. — И вам пора. Идите, ложитесь. Я сегодня с ним в своей комнате побуду, если проснется — покачаю. Выспитесь хоть одну ночь нормально.
Света посмотрела на свекровь с немым обожанием.
— Спасибо, мама, — впервые назвала она её так, и это слово прозвучало легко и естественно.
Нина Петровна лишь улыбнулась уголками глаз, укачивая сверток с младенцем. Она знала, что впереди будет еще много трудностей, бессонных ночей и, возможно, мелких ссор. Но главное испытание они прошли. Они научились слышать друг друга.
Утром ветер стих, и в чисто вымытое окно кухни робко заглянуло солнце, освещая три чашки, оставленные с вечера на столе — как знак того, что буря миновала, и жизнь продолжается