Конверт лежал на столе — пачка новеньких пятитысячных. Цена её отсутствия на свадьбе собственной дочери.
За неделю до этого Нина опустила руки в тёплую мыльную воду и замерла. Суставы привычно ныли — погода менялась, наверное, опять к снегу. Она вытащила ладонь и посмотрела на неё, как на чужую вещь. Кожа, задубевшая от дешёвой хлорки и бесконечной возни в воде, напоминала старый пергамент. Ногти коротко острижены, подушечки пальцев шершавые, в мелких трещинках, которые не брал никакой крем. Эти руки помнили всё: ледяную воду в ларьке в девяностые, тяжеленные коробки с товаром, мокрые полы в трёх подъездах, которые она драила по утрам, пока город ещё спал.
— Ну чего застыла, Нин? — окликнула сменщица Валя, проходя мимо с ведром. — Домывай давай, скоро закрываемся. Новый год на носу, люди повалят за подарками.
— Мою, Валь, мою, — отозвалась Нина, привычно сжимая тряпку. — Задумалась. Линочка звонила, сказала — вечером заедет. Важная такая, голос звенит.
— Замуж, небось, собралась твоя принцесса? — хмыкнула Валя, опираясь на швабру. — Уж больно у неё кавалер солидный. На машине такой, что наш директор рядом с ним на самокате бы смотрелся.
— Может, и замуж. — Нина улыбнулась, и морщинки вокруг глаз стали глубже. — Она у меня умница, красавица. Всё для неё делала, Валь. Сама в обносках ходила, а у неё — лучшие репетиторы. Помнишь, как я на полторы ставки тут жила, да ещё по вечерам офисы убирала, чтобы ей брекеты поставить?
— Помню, как ты в голодный обморок упала, — буркнула Валя. — Ладно, мать-героиня, домывай.
Нина закончила работу, переоделась в старенькую, но опрятную куртку и поспешила домой. В голове крутились мысли о праздничном столе. Линочка любит салат с ананасами, надо бы купить баночку, если по акции.
Лина приехала к восьми. Вся воздушная, пахнущая дорогими духами, в шубке, которая стоила, наверное, как три года Нининой зарплаты. Она не стала разуваться, прошла на кухню прямо в сапогах на тонкой шпильке.
— Мам, сядь, — сказала она вместо приветствия. — Разговор есть.
Нина засуетилась, вытирая руки о передник:
— Чай будешь? Я печенье купила, «Юбилейное», как ты любишь.
— Не надо чая. — Лина поморщилась, оглядывая тесную кухню с пожелтевшими обоями. — Мы с Русланом подали заявление. Свадьба тридцать первого декабря. Новогодняя сказка, всё как я мечтала.
Нина всплеснула руками, лицо озарилось:
— Ой, доченька! Счастье-то какое! Тридцать первого? Двойной праздник! А я-то думаю, чего ты такая загадочная. Платье уже выбрали? Гостей сколько? Мне же надо наряд какой-то... У меня отложено немного, думала ремонт в ванной сделать, но какая ванная, когда такое дело! Куплю костюм хороший, туфли...
Она тараторила, не замечая, как лицо дочери становится всё более каменным. Лина перебила резко:
— Мам, подожди. Не надо костюм.
— Как не надо? Не в халате же идти.
Лина вздохнула, поправила идеально уложенный локон и отвела взгляд.
— Мам, ты не поняла. Тебе не надо ничего покупать. Потому что тебя там не будет.
На кухне повисла тишина. Только старый холодильник привычно гудел в углу да капала вода из крана, который Нина всё никак не могла починить.
— Как... не будет? — переспросила она шёпотом. — Шутишь?
— Никаких шуток. — Голос Лины стал твёрдым, деловым. — Послушай внимательно. Руслан — из очень высокой семьи. Там будут дипломаты, бизнес-партнёры, его родители — профессора, академическая среда. А ты... ну посмотри на себя.
Лина обвела рукой фигуру матери: стоптанные тапки, руки с въевшейся грязью, простая причёска.
— Ты не вписываешься. Я сказала Руслану и его родителям, что ты... в отъезде. Что ты живёшь за границей, занимаешься благотворительностью. Сейчас у тебя миссия в Африке.
— В Африке? — Нина опустилась на табуретку, ноги перестали держать. — Лина, ты что говоришь? Я же мать твоя. Я тебя одна растила. Я полы мыла, чтобы ты училась!
— Вот именно! Полы ты мыла! И руки у тебя как у прачки. И говоришь ты... по-простому. Ты опозоришь меня, как только рот откроешь. Или как только вилку возьмёшь. Ты знаешь, какая там сервировка? Там пять вилок, мам! Ты запутаешься, начнёшь краснеть, суетиться. Руслан подумает, что я из какой-то подворотни.
— А ты не из подворотни? — тихо спросила Нина, глядя дочери прямо в глаза. — Забыла, как мы одну курицу на неделю делили? Как я тебе сапоги свои отдала, а сама в кедах зимой до работы бегала, пакеты на ноги надевая?
— Это было твоё решение, — отрезала Лина. — Ты родила — ты и обязана была обеспечить. Не надо мне сейчас этот счёт выставлять. Я выросла, я пробилась, я стала человеком. И не хочу, чтобы моё прошлое тянуло меня назад. Я строю новую жизнь. В этой жизни нет места уборщицам.
Она достала из сумочки плотный конверт и положила на клеёнку.
— Здесь деньги. Хватит на хороший санаторий. Поезжай в Кисловодск или Сочи. Подлечись, отдохни. Скажешь подругам, что дочь подарок сделала. А на свадьбе... зачем тебе? Будешь сидеть в углу как бедная родственница.
Лина встала, одёрнула шубку.
— Я всё решила. Не звони пока. Сама наберу после праздников.
Хлопнула входная дверь. Нина осталась сидеть перед конвертом.
Неделю Нина не выходила из дома. Взяла отгулы за свой счёт, сказалась больной. Просто лежала на диване и смотрела в потолок, где висела старая люстра с одной перегоревшей лампочкой. Не плакала. Слёз не было — только какая-то чёрная, звенящая пустота внутри.
В голове проносились картинки. Вот маленькая Лина с температурой — Нина не спит третьи сутки, качает её на руках. Вот Лина идёт в первый класс — самый красивый бант, самый дорогой ранец, а Нина в штопаных колготках. Вот выпускной — платье как у принцессы, шили на заказ, Нина продала тогда серёжки, мамин подарок.
«Ты не вписываешься».
К концу недели Нина встала. Подошла к зеркалу, посмотрела на своё отражение. Усталая, постаревшая женщина. Но в глазах появился холодный блеск.
— В Африке, значит, — сказала она отражению. — Ну что ж, доченька. Будет тебе Африка.
Она полезла на антресоли. Достала старую пыльную коробку из-под обуви. Там хранилась память. Старые чеки. Тетради, в которые она скрупулёзно записывала каждую копейку: «Молоко, хлеб, репетитор по английскому, новые туфли Лине». Там же лежали её старые зимние ботинки. Те самые, в которых она ходила пять лет, заклеивая подошву клеем, потому что Лине нужна была новая куртка. Ботинки страшные, сбитые, потерявшие форму.
Нина села за стол. Взяла чистый лист бумаги и ручку. Почерк простой, но разборчивый. Писала долго, иногда останавливаясь, чтобы перечитать. Потом сложила письмо, положила в коробку вместе с ботинками и потрёпанной тетрадью расходов.
На следующий день вызвала курьерскую службу. Экспресс-доставка, время — 23:00, 31 декабря. Адрес: ресторан «Золотой Век», банкетный зал. Получатель: невеста, Ангелина Викторовна. Особые условия: передать лично в руки.
Ресторан сиял огнями. Огромная ель в центре зала, украшенная золотыми шарами и хрустальными подвесками, доставала до потолка. Столы ломились от деликатесов: чёрная икра, камчатский краб, французское шампанское. Гости — элита города. Мужчины в смокингах, женщины в вечерних платьях, бриллианты сверкают ярче гирлянд.
Лина была великолепна. Платье от известного дизайнера сидело как вторая кожа. Она улыбалась, принимала поздравления, держала под руку Руслана — высокого статного красавца. Родители Руслана, профессорская пара, смотрели на невестку с одобрением.
— Какая утончённая девочка, — шептала мама Руслана мужу. — Жаль, что её мама не смогла приехать, такая благородная миссия...
Часы показывали одиннадцать. Гости поднимали бокалы за молодых. В этот момент в зал вошёл курьер в яркой форме, нелепо смотрящийся среди всей этой роскоши. Охрана пыталась его остановить, но он настойчиво повторял:
— Срочная доставка невесте! Личная передача!
Гости оглянулись. Лина побледнела.
— Кто это? — удивился Руслан. — Какой-то сюрприз?
— Не знаю, — пролепетала Лина. — Наверное, ошибка. Пусть унесут.
— Зачем уносить? — добродушно улыбнулся отец Руслана. — Может, от твоей мамы? Сюрприз из-за океана? Давайте посмотрим!
Курьер подошёл к столу молодожёнов и поставил перед Линой потёртую коробку, перевязанную бечёвкой.
— Вам письмо. — Он протянул конверт. — С инструкцией — вскрыть при гостях.
— Не надо! — вскрикнула Лина, пытаясь выхватить конверт.
Но Руслан, решив, что это часть трогательного поздравления, мягко перехватил его.
— Линочка, не стесняйся. Это же от мамы. Давай прочитаю, раз ты волнуешься.
Он вскрыл конверт. В зале стало тихо. Все ждали трогательных слов. Руслан начал читать вслух:
— «Дорогая доченька! Поздравляю тебя с днём свадьбы. Ты сказала, что я не вписываюсь в твой формат и могу испортить репутацию своими рабочими руками. Ты сказала всем, что я благородная дама в Африке. Прости, что не смогла соответствовать твоей лжи...»
Голос Руслана дрогнул. Он продолжил:
— «В этой коробке — мой свадебный подарок. Это мои старые ботинки. Я носила их пять зим, когда ты училась в школе, потому что у нас не было денег на две пары обуви, а тебе нужны были новые сапожки, чтобы одноклассники не смеялись. Там же тетрадь. В ней записано, как я работала на двух работах: мыла полы и убирала офисы, чтобы оплатить твоих репетиторов, брекеты, университет. Чтобы ты стала такой, какой сейчас стоишь перед этими людьми. Ты дала мне деньги, чтобы я не появлялась на свадьбе. Возвращаю. Купи на них совесть, если найдёшь где-нибудь. Твоя мама, уборщица Нина Петровна».
Тишина стала мёртвой. Слышно было только, как где-то звякнула вилка. Лицо Руслана медленно наливалось краской. Он перевёл взгляд на коробку, которую кто-то из гостей уже приоткрыл. Сверху лежали стоптанные страшные ботинки.
Лина стояла ни жива ни мертва. Пыталась улыбнуться, что-то сказать, но губы тряслись.
— Руслан, это... это бред... она старая, у неё проблемы с головой...
Отец Руслана встал. Подошёл к столу, заглянул в коробку, посмотрел на Лину. В его глазах было столько презрения, что ей захотелось провалиться сквозь землю.
— Проблемы с головой? — тихо спросил он. — Человек, который это писал, в здравом уме. А вот ты... Ты солгала нам. Солгала сыну. Стыдишься матери, которая отдала за тебя жизнь?
— Русланчик, послушай... — Лина потянулась к жениху.
Руслан отшатнулся.
— Не трогай меня. Ты врала всё это время. Про семью, про благотворительность... Я думал, ты человек. А ты — пустышка. Красивая обёртка, внутри гниль.
Он сорвал бутоньерку и бросил на пол.
— Свадьбы не будет. Я не могу связать жизнь с предателем. Если ты так поступила с матерью — продашь и меня при первой возможности.
Гости начали подниматься. Кто-то морщился, кто-то перешёптывался. Родители Руслана демонстративно вышли, даже не взглянув на бывшую невестку. Руслан ушёл следом.
Лина осталась стоять одна посреди огромного зала, в шикарном платье, рядом с коробкой старых ботинок.
Прошло три месяца. Снег сошёл, обнажив серую грязную землю.
В дверь Нины позвонили. На пороге стояла Лина. Без шубы, в простой куртке, с чемоданом. Она похудела, осунулась, под глазами тени. От былого лоска не осталось следа.
— Мам... пустишь? — тихо спросила она, не поднимая глаз.
Нина смотрела на дочь спокойно. Сердце не ёкнуло. Оно перегорело ещё в декабре.
— Что случилось?
— Всё... — Лина всхлипнула. — Руслан бросил. С работы уволили — его отец там акционер. С квартиры съёмной выгнали, платить нечем. Подруги отвернулись. Мне идти некуда.
Нина молчала. Смотрела на руки дочери — ухоженные, с маникюром, который уже начал отрастать.
— Пустить могу, — сказала она наконец. — Комната свободна. Но условия.
— Какие? — Лина подняла голову, в глазах мелькнула надежда. — Я всё сделаю, мам!
— Больше не содержу тебя. Ни копейки не дам. Хочешь есть — работай.
— Куда? Меня по специальности нигде не берут, у меня волчий билет в городе.
— Куда угодно. Кассиром в магазин. Уборщицей. Посудомойкой. За углом в кафе требуются, я видела объявление.
— Уборщицей? — Лина скривилась. — Мам, я же с высшим образованием!
— А я тоже не безграмотная была. Но когда тебе есть хотелось, корону сняла и тряпку в руки взяла. Моя вахта окончена. Теперь твоя очередь. Хочешь жить здесь — платишь за коммуналку пополам и продукты покупаешь сама. Не нравится — вокзал большой, там тепло.
Лина стояла, опустив плечи. Она поняла: мать не шутит. Того бездонного колодца всепрощения больше нет. Он высох.
Лина устроилась фасовщицей на склад. Работа тяжёлая, пыльная, смены по двенадцать часов. Ноги гудели, спина отваливалась. Каждый вечер она приходила домой, падала на кровать и смотрела на свои руки. Лак облез, ногти пришлось остричь. Появились первые заусенцы.
Первый месяц она ненавидела мать. Ненавидела эту квартиру, этот запах бедности, эту работу. Плакала в подушку, жалела себя. Нина не утешала. Она жила своей жизнью: ходила в кино с подругами, записалась в бассейн, купила себе новое пальто. Впервые жила для себя.
Прошёл год.
Очередной канун Нового года. Лина вернулась со смены, притащив пакет с продуктами. Молча выложила на стол мандарины, шампанское, курицу, торт.
— Мам, иди чай пить, — позвала она. Голос усталый, но спокойный.
Нина вышла на кухню. Посмотрела на стол, потом на дочь. Лина изменилась. Взгляд стал взрослее, жёстче, но и глубже. Исчезла та пустая надменность.
— Тут премию получила, — сказала Лина, нарезая торт. — Небольшую, но всё же. И... вот.
Она достала из кармана маленькую коробочку. Там лежали золотые серёжки. Простые, скромные, не чета тем, что Нина когда-то продала, но золото.
— Это тебе. Я помню, ты рассказывала про бабушкины серьги. Не могу их вернуть, но пусть будут эти.
Нина взяла коробочку. Пальцы слегка дрогнули.
— Спасибо.
— Мам... — Лина посмотрела ей в глаза. — Я всё поняла. Не сразу, но поняла. Когда первый раз полы мыла на складе, думала — умру от стыда. А потом вспомнила твои руки. Ты ведь тридцать лет так. Ради меня. А я... дурой была.
Нина вздохнула. Внутри что-то оттаяло. Не до конца — шрам остался навсегда, но ледяная корка треснула.
— Ладно, — сказала она, надевая серёжки. — Садись, ешь. Похудела сильно. Я картошки сварила, с укропом.
Они сидели на маленькой кухне, пили чай. За окном падал снег, укрывая город белым одеялом. Жизнь продолжалась. Другая, без иллюзий и фальшивого блеска, но честная.
И, наверное, это было самое главное.