Звонок раздался в три часа дня, когда Елена только вернулась со смены и мечтала лишь об одном — упасть на диван и не шевелиться. Но голос мужа в трубке не предвещал ничего хорошего.
— Ленусь, ты дома? — прохрипел Игорь так, словно одновременно выиграл миллион и потерял паспорт. — Там это… сюрприз. Мои приехали.
Елена замерла с половником в руке.
— Кто «твои»? В смысле, родители?
— Ну… папа. И Вовка. И Толик.
— И Толик?!
У неё потемнело в глазах. Она быстро прикинула: их двухкомнатная квартира — сорок три метра. Спальня, гостиная, кухня-пятачок. Куда девать трёх здоровых мужиков?
— Игорёш, у нас негде…
— У них там стояк рванул, — затараторил муж, явно прикрывая трубку ладонью. — Капитальный ремонт, полы вскрыли, жить невозможно. Лен, ну не начинай. Это же папа. Это же братья. На пару неделек, пока там всё просохнет. Ты же у меня добрая, ты же всё понимаешь.
Елена не успела сказать, что она не добрая, а просто уставшая, как в дверь позвонили. Нет, не позвонили — в неё начали ломиться, словно за ней раздавали бесплатный вай-фай.
Она открыла.
Порог перешагнул Пётр Ильич — свёкор, человек-гора с характером танка Т-34. За ним ввалился Владимир — старший брат Игоря, вечный холостяк сорока двух лет с лицом человека, которому все должны. Замыкал шествие Анатолий — младшенький, тридцатилетний «малыш», который до сих пор искал себя, но находил только приключения и пивные бары.
— О, Ленка! — гаркнул Владимир, бросая гигантскую спортивную сумку прямо на любимый бежевый коврик хозяйки. — Ну, встречай беженцев! Есть что поесть? Мы с дороги голодные, как волки.
— Здравствуйте, Елена, — Пётр Ильич кивнул ей, как швейцару, и тут же повернулся к сыновьям. — Так, обувь не разбрасывать! Где тут у них санузел? Игорёк, тащи чемоданы!
Игорь, её бедный, вечно пытающийся всем угодить Игорь, уже скакал вокруг них, как преданный щенок.
— Проходите, проходите! Пап, вот тапочки… Вов, давай куртку… Ленусь, ну что ты стоишь? Накрывай, мужики голодные!
Елена смотрела на эту картину и чувствовала, как внутри неё медленно, но верно закипает чайник. «Пара неделек», — эхом отдалось в голове. Она ещё не знала, что это будет за «пара недель». Знала бы — сбежала через балкон прямо сейчас.
***
Первые три дня прошли в тумане. В тумане из сигаретного дыма — они курили на балконе, но тянуло в комнату, — перегара и запаха жареного лука.
Кухня Елены, её стерильная, любимая кухня превратилась в полевой лагерь.
— Ленка, а что, хлеба нормального нет? — Владимир ковырял вилкой в её фирменном кише с лососем. — Это что за пирог с рыбой? Мужику мясо надо. Котлет наверни, а? Или пельменей.
— Это киш, Володя, — процедила она. — Французский пирог.
— Ерунда это, а не пирог, — резюмировал свёкор, отламывая ломоть батона и густо намазывая его маслом. — Игорёк, ты чего такой худой? Жена не кормит? Эх, Ленка, Ленка… Чему тебя мать учила?
— Пап, ну вкусно же! — пискнул Игорь, но под тяжёлым взглядом отца сдулся и начал жевать батон.
Они заняли всё. Пётр Ильич оккупировал диван в гостиной перед телевизором. С шести утра там орали новости, с девяти — сериалы про полицейских. Владимир и Анатолий расстелили надувные матрасы, которые перегородили проход так, что в туалет ночью приходилось пробираться, как ниндзя, переступая через храпящие тела.
Но самое страшное было не это. Самое страшное — их святая уверенность, что она — бесплатное приложение к квартире.
— Лен, у меня носки кончились, закинь в стирку, — бросал Анатолий, проходя мимо неё с телефоном.
— Лен, чайку организуй, в горле пересохло, — командовал Владимир, не отрываясь от экрана.
— Елена, у вас в ванной кран течёт. Раздражает, — вещал Пётр Ильич, выходя из туалета в одних семейных трусах.
А Игорь? Игорь превратился в желе. Он бегал, суетился, таскал им пиво, бегал в магазин за «нормальной» колбасой, потому что её индейка им «травой воняет».
— Игорёш, — шептала она ночью, когда они лежали в своей спальне, единственном островке безопасности. Хотя дверь в неё то и дело открывалась без стука: «Ой, я думал тут зарядка». — Игорёш, когда они уедут? Прошла неделя.
— Ленусь, ну потерпи, — он гладил её по руке, но глаза бегали. — Ну не могу я их выгнать. Там ремонт встал, бригада запила. Папа нервничает. Вовке на работу устраиваться надо…
— Вовке? Он же говорил, что у него бизнес!
— Ну… временные трудности. Лен, это же семья. Ты что, хочешь, чтобы я их на улицу выставил? Ты же не такая, ты у меня понимающая.
«Понимающая». Как же она ненавидела это слово. Им обычно называют удобных дурочек, на которых можно ездить. И не только ездить.
***
На десятый день случилось страшное. Елена вернулась с работы пораньше, мечтая только об одном — принять ванну. Горячую, с пеной, и чтобы никто не ломился в дверь с криками «Долго там ещё?!».
Зашла в квартиру и услышала странный звук. Как будто водопад Виктория переехал в их Химки.
Побежала в ванную.
Картина маслом: Пётр Ильич, в майке-алкоголичке, стоит по щиколотку в воде. В руках у него — разводной ключ размером с её руку. Из-под раковины хлещет фонтан, заливая всё: кафель, коврик, корзину с бельём, её косметику на полочке.
— О, Ленка, пришла! — радостно заорал он, перекрикивая шум воды. — А я тут решил вам сифон поменять! А то старый какой-то хлипкий был, пластиковый. Барахло, а не сантехника сейчас!
— Пётр Ильич… — она хватала ртом воздух, глядя, как вода подбирается к стиральной машине. — Вы что наделали?! Зачем вы вообще туда полезли?!
— Да я помочь хотел! — обиделся он, пытаясь заткнуть трубу какой-то тряпкой. Господи, это же её полотенце для лица! — У Игоря твоего руки не из того места растут, он же не сделает. А я — старая школа! Только тут резьба какая-то китайская, сорвалась…
Елена кинулась перекрывать вентили. Вода утихла. Они стояли в луже. Её любимый коврик плавал, как Титаник. Дорогие кремы, смытые струёй, валялись в углу.
— Вы… вы зачем трогали?! — у неё тряслись руки. — Там всё работало! Это немецкая сантехника, ей год всего!
— Да тьфу на твою немецкую! — махнул рукой свёкор. — Хлипкое всё. Вот в наше время чугун ставили — на века! Ты мне ещё спасибо скажешь. И вообще, что ты кричишь на отца? Игорёк! Иди, успокой свою истеричку!
Прибежал Игорь. Увидел потоп. Увидел красного отца и белую жену.
— Пап, ну ты чего… — заблеял он.
— Что «чего»? Резьба, говорю, никудышная! — рявкнул отец. — И жена твоя — нервная. Я ей помочь хотел, по-отцовски, а она визжит, как резаная.
Игорь повернулся к ней:
— Лен, ну правда… Папа хотел как лучше. Ну сломалось, ну бывает. Он же пожилой человек, он заботится. Давай уберём быстренько, и всё.
Елена смотрела на мужа и не узнавала его.
— Уберём? — тихо спросила она. — То есть он разнёс мне ванную, испортил вещи, а я должна «убрать быстренько» и сказать спасибо?
— Ну не начинай, а? — Игорь поморщился, как от зубной боли. — Я куплю новый сифон. Всё, закрыли тему.
Вечером она услышала, как Пётр Ильич жалуется Анатолию на кухне:
— Баба в доме — это беда. Никакого уважения к старшим. Я ей, дуре, кран чиню, а она орёт. Игорёк её распустил совсем. Подкаблучник.
Елена лежала, глядя в потолок, и чувствовала, как внутри что-то щёлкнуло. Как будто перегорел предохранитель.
***
Это должно было стать последней каплей, но она, наивная, терпела ещё неделю. До своего дня рождения.
Пятьдесят лет. Она не хотела шума. Заказала столик в хорошем ресторане на четверых — только она и три её лучшие подруги. Они не виделись полгода. Она купила новое платье, тёмно-синее, бархатное. Хотела один вечер побыть не «хозяйкой», не «женой», не «Ленкой», а женщиной.
Утром, пока она была на работе, Игорь прислал сообщение: «С днём рождения, любимая! Вечером сюрприз!»
Она напряглась. Сюрпризы от Игоря в последнее время пахли катастрофой.
Вернулась домой, чтобы переодеться перед рестораном. Открыла дверь… и её снёс запах жареного мяса, пота и дешёвого одеколона.
В гостиной накрыт стол. Нет, не так. Поляна.
Её скатерть ручной работы — подарок мамы — залита кетчупом. На столе горы какой-то жирной еды, солёные огурцы прямо в банке, нарезанная толстыми ломтями колбаса, водка.
За столом сидели: Пётр Ильич — уже красный, Владимир — уже без майки, Анатолий и… ещё двое каких-то мужчин.
— О, именинница! — заорал Владимир, поднимая рюмку. — Ну, заходи! Мы тут уже начали тебя праздновать!
— С юбилеем, невестка! — гаркнул свёкор. — Здоровья тебе, и мудрости женской, а то хромает она у тебя!
Елена стояла в прихожей, сжимая сумку.
— Игорь… — позвала она.
Он выскочил из кухни, потный, в фартуке.
— Ленусь! Сюрприз! — он раскинул руки. — Папа сказал: «Что она по кабакам будет ходить? Семья должна быть вместе!». Мы вот… друзей позвали, Вовкиных армейских, они проездом. Отменяй своих подруг, давай к нам! Смотри, какой стол мужики организовали! Ну, то есть я готовил, а они руководили…
Она посмотрела на часы. До ресторана оставался час.
— Игорь, — её голос был тихим и страшным. — У меня заказан стол. Я ухожу.
— В смысле?! — улыбка сползла с его лица. — Лен, ты чего? Люди собрались. Папа тост приготовил. Мужики скинулись на подарок… ну, почти скинулись. Ты не можешь уйти! Это неуважение!
— Неуважение? — она засмеялась, и это был нехороший смех. — Неуважение — это превратить мой юбилей в попойку для чужих мужиков. Неуважение — это не спросить меня.
— Ты эгоистка! — вдруг рявкнул Игорь. Впервые за двадцать лет. Видимо, присутствие «стаи» придало ему смелости. — Все для тебя стараются, а ты нос воротишь! Садись за стол, быстро!
В комнате повисла тишина. Владимир рыгнул. Пётр Ильич прищурился.
— Слышь, Игорёк, — лениво протянул Владимир. — Что ты с ней церемонишься? Бабу строить надо.
Елена посмотрела на них. На жирные пятна на скатерти. На Игоря, который стоял, уперев руки в боки, подражая отцу.
— Я ухожу, — сказала она.
— Если уйдёшь — можешь не возвращаться сегодня! — крикнул ей в спину муж.
— Спасибо за разрешение, — бросила она и хлопнула дверью.
Она прорыдала в такси десять минут. Потом вытерла слёзы, накрасила губы и пошла к девочкам. Они пили вино, смеялись, она танцевала, как в последний раз. Домой не вернулась. Поехала ночевать к маме на дачу. Телефон выключила.
***
Вернулась через два дня. В квартире было тихо. Слишком тихо.
В прихожей валялись пустые бутылки. В раковине — гора посуды высотой с Эверест. В холодильнике повесилась мышь, причём предварительно сожрала всё, включая замороженный укроп.
Игорь сидел на кухне, обхватив голову руками. Вид у него был помятый.
— Явилась, — буркнул он, не поднимая глаз. — Мы думали, ты пропала.
— Не дождётесь, — бодро ответила она. — Где гости?
— Спят. Вчера… перебрали немного. Лен, есть нечего. Приготовь поесть, а? У мужиков похмелье, им бульончику надо.
Елена посмотрела на него ласково-ласково.
— Бульончику? — переспросила она. — Конечно, милый.
Достала из сумки пачку «Доширака». Заварила. Села за стол и начала есть. Одна.
Игорь смотрел на неё, выпучив глаза.
— А… нам?
— А вам — в ресторан, — улыбнулась она. — Или в магазин. У вас же руки из нужного места растут, справитесь.
С этого момента началась её личная забастовка.
Она жила в своей квартире как призрак. Приходила с работы, молча проходила в спальню — теперь она запирала её на ключ, который врезал вызванный мастер, пока «гости» спали пьяным сном. Стирала только свои вещи. Покупала еду только себе и съедала её в кафе или в спальне.
Она перестала убирать. Вообще.
Через три дня квартира превратилась в хлев. В туалете кончилась бумага — свой рулон она носила с собой. Мусорное ведро переполнилось и начало издавать запах на всю квартиру. По полу катались клубки пыли вперемешь с волосами Анатолия.
— Ленка, ты что творишь?! — орал Владимир, стуча в её дверь. — Что за бардак?! Где ужин?!
Елена включала музыку в наушниках погромче.
Удар пришёлся по Игорю. Теперь «обслугой» стал он.
— Игорёк, помой тарелку!
— Игорёк, сгоняй за пивом!
— Игорёк, почему в туалете грязно?!
Он пытался. Честно. Мыл, тёр, готовил — у него получалось горелое месиво, которое отец тут же выплёвывал: «Ты бабу свою совсем распустил, сам как баба стал!». Он тратил деньги. Их деньги.
Елена видела уведомления из банка: «Супермаркет — 5000», «Красное и Белое — 3000», «Доставка пиццы — 2500».
Он спускал их заначку на отпуск в трубу. Точнее, в желудки своих родственников.
***
Финал наступил через неделю её забастовки.
Она вышла на кухню за водой. Там сидел Пётр Ильич. Мрачный, трезвый, злой.
— Ну что, добилась своего, змея? — прошипел он. — Сына моего извела?
— Я? — удивилась она. — Я его не трогаю. Это вы его доите, как корову.
— Ты обязана! — он стукнул кулаком по столу. — Ты баба! Твоё дело — уют создавать! А ты устроила тут… тюрьму! Мы гости!
— Гости — это три дня, — спокойно сказала она. — А вы — оккупанты. И знаете что, Пётр Ильич? Я подала заявление на развод. Вчера.
В этот момент вошёл Игорь. Он услышал последние слова. У него из рук выпал пакет с мусором, который он тащил на помойку. По полу рассыпались пустые пивные банки, рыбьи кости и окурки.
— Лен… ты чего? Какой развод?
— Обычный, — она перешагнула через кучу мусора. — Квартира, слава богу, моя, куплена до брака. Так что, дорогие гости… — она обвела взглядом их всех: высунувшегося из комнаты заспанного Анатолия, злого свёкра, растерянного Игоря. — У вас есть ровно час. Потом я вызываю полицию.
— Ты не посмеешь! — взвизгнул Владимир. — Мы семья!
— Вы — не моя семья, — отрезала она. — Моя семья — это люди, которые меня уважают. А вы — нахлебники.
Игорь бросился к ней, хватая за руки.
— Ленусь, не надо! Я их выгоню! Прямо сейчас! Пап, собирайтесь! Всё, хватит!
Пётр Ильич встал. Лицо у него налилось кровью.
— Ты кого гонишь, щенок? Отца?! Ради этой… женщины?!
— Не смей её оскорблять! — вдруг заорал Игорь, и голос его сорвался на крик. — Уходите! Все! Вы меня достали! Я вам не слуга! Я вам денег одолжил — вы не вернули! Я вас кормлю, пою, а вы меня только унижаете! Вон!!!
Он схватил со стола ту самую банку с огурцами и швырнул её в стену. Банка разлетелась, рассол брызнул на Анатолия. Тот взвизгнул, как девчонка.
Начался хаос. Свёкор орал, Владимир лез драться, Игорь, рыдая, толкал их к выходу.
Елена стояла у окна и смотрела на улицу.
Через полчаса они ушли. Хлопнула дверь так, что посыпалась штукатурка.
В квартире повисла звенящая тишина.
Игорь сидел на полу в прихожей, среди разбросанной обуви и огуречного рассола. Он плакал, размазывая слёзы по небритому лицу.
— Лен… они ушли. Лен… прости. Я дурак. Я всё исправлю. Лен, ну скажи что-нибудь.
Она посмотрела на него. На эти жалкие трясущиеся плечи. На пятно от рассола на обоях.
Внутри было пусто. Ни злости, ни жалости. Ничего.
— Ключи на тумбочку положи, — сказала она и пошла в спальню.
***
На следующий день она поменяла замки. Игорь звонил, писал, присылал цветы с курьером, караулил у подъезда. Его мама — которая благоразумно не приезжала — обрывала ей телефон, проклиная до седьмого колена.
Елена не отвечала.
Она начала ремонт в ванной. Купила тот самый немецкий сифон.
А вчера встретила Игоря в супермаркете. Он был с какой-то женщиной. Она что-то властно ему выговаривала, тыча пальцем в список покупок, а он кивал, преданно заглядывая ей в глаза и таща две огромные корзины.
Их взгляды встретились. Он дёрнулся, хотел что-то сказать, но женщина дёрнула его за рукав:
— Игорь, не спи! Нам ещё к маме заезжать, карнизы вешать!
Он отвернулся и побрёл за ней.
Елена купила себе бутылку хорошего вина и пошла домой. Одна. В тишину.
И это было лучшее чувство на свете.
Потому что иногда одиночество — это не наказание. Это награда.
И она её заслужила.