Времени на споры не было. Я кивнула Матрене. Та, хмурясь, достала из кармана моток грубых красных ниток. Стала быстро раскладывать их по периметру, от лавки к забору, создавая временный магический контур.
Я опустилась на колени прямо перед заколкой, внутри контура. Закрыла глаза, отгородившись от окружающего мира, от тревоги за Елену, от всего. Взяла в воображении тот тонкий, ядовитый след, что шёл от бархата. Представила его не как атакующий щупалец, а как натянутую струну. И тихо начала менять её «звучание». Не «войди сюда», а «вернись туда». Не «зарази это место», а «найди свою хозяйку». Я вплетала в намерение не силу разрушения, а закон – закон принадлежности, закон ответа. Твоя боль – к тебе. Твоё орудие – против тебя.
– Готово, – прошептала я, открыв глаза.
Контур из красных нитей вокруг слабо светился матовым алым светом. Заколка лежала неподвижно, но казалось, будто она вот-вот дрогнет.
– Держи, – сказала Матрена, вцепившись в нити руками. Её лицо было сосредоточенным, на лбу выступил пот.
Исмаил шагнул в центр. Он поднял руку с пеплом и медленно, с необычной для него торжественностью, начал сыпать его тонкой струйкой прямо на заколку.
– По дорожке пепельной, – забормотал он низким, густым голосом, – по следу горькому. Не к чужому порогу, а к родному долу. Неси не горе, а счёт. Неси не слёзы, а ответ.
Пепел ложился на бархат, не осыпаясь, образуя причудливый серый узор. И в тот момент, когда последняя крупинка коснулась пластикового цветка, заколка вздрогнула.
Не просто сдвинулась. Её дёрнуло, будто за невидимую нить дёрнули с другой стороны. Она подпрыгнула на лавке и упала на землю, на пепельную дорожку. И поползла.
Не сама по себе, а будто её тащила по пеплу невидимая рука. Медленно, с противным шелестящим звуком, она поволоклась от моего дома, через контур из красных нитей, который дрогнул, но выдержал, и дальше – к дороге. Она оставляла за собой на земле тёмную, будто выжженную полосу.
Мы замерли, наблюдая. Заколка выползла за пределы моего участка, на грунтовку. И там остановилась. На мгновение она вся почернела, бархат обуглился, пластик оплавился. Потом раздался тихий, похожий на хлопок лопнувшего пузыря, звук. От предмета не осталось ничего, кроме горстки чёрного пепла, который тут же развеял лёгкий ветерок.
Контур из нитей погас. Матрена тяжело выдохнула и отпустила нитки.
– Ушла? – спросила я, всё ещё чувствуя в воздухе запах горелого.
– Ушла, – подтвердил Исмаил, вытирая ладони о галифе. – По адресу. Теперь пусть тётка радуется своему подарку. Когда он к ней придёт, то ей не поздоровится. Детская тоска, да ещё и с «возвратным адресом» – штука въедливая.
Мы стояли ещё минуту, прислушиваясь. Дом снова казался просто домом – тихим, крепким, своим. Ловушка была нейтрализована и отправлена обратно отправителю.
Но облегчение было недолгим. Вдалеке, со стороны дороги, послышался шум мотора. Не рёв трактора, а ровный гул автомобиля.
– Елена, – сказала Матрена, насторожившись.
Мы повернулись к дороге, чтобы встретить её. Исмаил достал свой кисет с табаком, неизменную газетку «Труд» и принялся сворачивать козью ножку.
– Пожалуй, и я немного потравлюсь, – хмыкнула Матрена и вытащила свою трубку.
Машина, пыльная «девятка», медленно подкатила к дому и остановилась метрах в десяти. Мотор заглох. Наступила тишина. Дверь не открывалась.
– Что она там? – поинтересовалась Матрена, выпустив клуб дыма.
Я почувствовала холодок. Не магический – инстинктивный. Что-то было не так. В салоне, в полумраке, сидела лишь одна фигура. Елена. Она сидела неподвижно, уставившись прямо перед собой.
Исмаил приостановил свою возню с табаком, сузил глаза.
– Одна. И безмолвствует. Нехорошо это. Или все же не одна?
Я сделала шаг к машине.
– Елена? Всё в порядке?
Ответа не последовало. Я обменялась взглядом с Матреной. Та снова затянулась.
Мы медленно приблизились к машине. Я заглянула в окно со стороны водителя. Елена сидела, сжимая руль белыми пальцами. Её лицо было бледным, восковым, глаза широко открыты и смотрели в никуда. На щеке, у виска, проступал тонкий, едва заметный узор – будто паутинка из крошечных тёмных прожилок.
– Гипнотический морок, – хрипло сказала Матрена. – Только не от тени в квартире. Это что-то другое. Более тонкая работа.
– Привет, девчонки, – раздался голос с заднего сиденья.
Мы резко отпрянули. Откуда-то снизу, из темноты салона вынырнула женская фигура. Молодая, на вид лет двадцати пяти, с аккуратными каштановыми волосами и слишком яркими, словно стеклянными, зелеными глазами. Она улыбалась. Улыбка была широкой и абсолютно безжизненной.
– Вы так спешили с ней встретиться, что даже не проверили, одна ли она едет. Неряшливость – признак непрофессионализма, – она покачала головой с притворным сожалением. – Тётя Лариса будет разочарована. Она думала, вы умнее.
Исмаил, не меняя выражения лица, осторожно положил свою недокуренную самокрутку на капот «девятки». Машина была чужая, но, похоже, это его не смущало.
– А ты кто будешь, цыпочка? – спросила Матрена, выдыхая дым изо рта. – Прислужница? Глазастая?
– Можно и так сказать, – девушка вышла из машины плавным, кошачьим движением.
Она была одета в простые джинсы и ветровку, но от неё веяло такой же липкой, неестественной чистотой, как от квартиры Елены после «уборки».
– Зовут Света. Я помогаю тёте Ларисе присматривать. Особенно за тем, что пытается ускользнуть.
Она обвела нас взглядом, и её стеклянные глаза на секунду остановились на мне.
– Так вот ты какая, Агнета. Местная ведьмочка. Очень жаль, что ты полезла не в своё дело. У тёти Ларисы на тебя были большие планы. Теперь… придётся пересматривать.
– Планы оставь при себе, – огрызнулась я, чувствуя, как во мне нарастает волна гнева.
Эта Света не была «сторожем» или неупокойным духом. Она была живой. И от неё шла та же самая, но более концентрированная и контролируемая энергия выхолощенности, опустошения.
– Отпусти Елену. Она уже вне игры.
– О, нет, – Света сделала шаг в сторону, блокируя наш путь к двери водителя. – Она теперь в игре по-настоящему. Навсегда. Её канал открыт, душа… помечена. Она станет прекрасным источником. Стабильным. После небольшой коррекции, конечно.
Она взмахнула рукой, и в её пальцах мелькнуло что-то тонкое и блестящее – длинная шпилька. Света улыбнулась ещё шире.
– Тётя Лариса всегда думает на несколько шагов вперед. А теперь… – её голос потерял всю притворную вежливость, став плоским и холодным, – у вас есть выбор. Уйти и забыть. Или остаться здесь. Навсегда. Как ваша подруга.
Она кивнула на неподвижную Елену. Тонкие чёрные прожилки на её виске пульсировали.
Я знала, что драться здесь и сейчас – плохая идея. Эта Света была не главной угрозой. Она была лишь щупальцем. И где-то рядом наверняка было ещё одно – то самое, что стерегло квартиру. Я встретилась взглядом с Исмаилом. Он почти незаметно кивнул в сторону машины, точнее, под неё. Там что-то было.
– Выбор, говоришь? – сказала я, делая вид, что размышляю.
Внутри я собирала все остатки сил, всю злость и всю мощь места, на котором стояла. Это была моя земля. Да, мы были в десяти метрах от калитки, но все равно – моя.
– У меня для тебя и твоей тёти тоже есть послание.
И я, не дав ей опомниться, резко топнула ногой о землю. Не вкладывая в удар физическую силу, а вкладывая намерение. Ощущение резкого, властного толчка, идущего из глубин. Того самого, что заставляет мелкие камушки подпрыгивать на столе перед землетрясением.
Земля под ногами Светы и под колёсами «девятки» дёрнулась. Не сильно, но неожиданно. Девушка пошатнулась, потеряв равновесие и концентрацию на долю секунды.
Этой доли хватило Исмаилу. Он не стал бросаться в бой. Он просто кинул под машину на землю свою тлеющую самокрутку и прошипел одно короткое, гортанное слово.
Самокрутка вспыхнула ослепительно-белым, бездымным пламенем. Пламя метнулось не вверх, а внутрь, под автомобиль, в тень, отбрасываемую им. И из этой тени раздался тот самый сухой, яростный скрежет, который мы слышали из-за двери квартиры. Тень под машиной зашевелилась, сжалась, будто её обожгли, и отползла прочь, в сторону кустов, растворяясь в наступающих сумерках. Сторож, которого Света, должно быть, привела с собой как подкрепление, получил неожиданный и очень болезненный ожог.
– Тварь! – выкрикнула Света, её стеклянные глаза наконец-то выразили настоящую эмоцию – ярость.
Она взмахнула чёрной шпилькой, направляя её остриё на меня. В глазах у меня потемнело, а в ушах зашумела кровь.
Автор Потапова Евгения