Ноябрьский ветер пробирал до костей. Дождь закончился, но воздух был сырым и тяжёлым. Они шли дворами, стараясь держаться в тени деревьев и гаражей. Марина едва поспевала за широким шагом Гриши. Картина в его руке казалась просто большим планшетом художника, но Марина знала, какой груз он несёт.
Телефон в кармане пальто вибрировал уже третий раз. Марина на ходу достала его, взглянула на экран.
Сердце ёкнуло. Олег, её бывший.
Они расстались полгода назад — тихо, без скандалов. Он просто исчез, когда у неё начались проблемы с работой, сказав, что ему нужно «пространство для роста». Олег всегда был таким: скользким, удобным, ищущим, где теплее. Зачем он звонит сейчас, в час ночи?
— Кто? — коротко спросил Гриша, не оборачиваясь.
— Бывший, Олег.
— Ответь. Только громкую связь включи. И молчи больше, слушай.
Марина нажала кнопку приёма.
— Маришенька, — голос Олега сочился патокой и заботой. — Привет, родная, прости, что поздно. Я тут сон дурной увидел про тебя, сердце не на месте. Дай думаю, наберу. Ты как? Дома?
— Привет, Олег, — Марина старалась, чтобы голос не дрожал. — Нет, я у знакомой. А что случилось?
— Да ничего, просто волнуюсь. Слушай, я тут краем уха слышал. У тебя там с дверью проблемы какие-то. Замок, говорят, барахлит. Ты скажи, я подъеду, гляну. У меня инструменты в машине есть, руки помнят. Я ж переживаю, ты там одна, без защиты…
Гриша резко остановился. Он жестом показал Марине: «сбрасывай». Она нажала отбой.
— Он знает про замок, — тихо сказал Гриша. В темноте его лицо казалось высеченным из камня. — Ты ему говорила?
— Нет. Я никому не говорила, даже подругам. Я только таксисту сказала, что мне в Шинник надо, и всё.
— Значит, он в деле.
Марина почувствовала, как земля уходит из-под ног. Ещё одно предательство. Трусоватый, ленивый Олег, который боялся даже пауков?
— Не может быть, он же…
— Он знает деталь, которую мог знать только тот, кто этот замок ломал. Или тот, кому доложили.
Гриша огляделся.
— Он не помощь предлагает. Он вынюхивает, где ты. Если скажешь, что приедешь домой, нас там встретят.
- Что делать?
— Проверим. Если он правда переживает, то приедет к твоему дому один и будет ждать.
- А если наводчик?
- Поехали.
Такси высадило их в двух кварталах от дома Марины. Дальше они шли пешком, прячась в густой тени старых тополей. Двор, где жила Марина, был старым, тихим, с разросшимися кустарниками. Идеальное место для засады.
Они заняли позицию за гаражом напротив дома. Отсюда хорошо просматривался подъезд и парковка. Марина дрожала от холода и страха. Гриша стоял рядом — неподвижный, как охотник.
Ждать пришлось недолго. Во двор въехала серебристая «Шкода» Олега. Он припарковался не у самого подъезда, а чуть поодаль, погасил фары. Вышел из машины. В свете фонаря Марина увидела его знакомую фигуру в модной куртке.
Он нервно оглядывался, теребил в руках телефон, подошёл к подъезду, достал связку ключей.
— У него остались ключи, — прошептала Марина. — Я забыла их забрать, когда он съезжал.
Олег открыл дверь домофона своим ключом, но не зашёл. Придержал дверь ногой и махнул рукой кому-то в темноту. Из припаркованного неподалёку микроавтобуса, который Марина сначала приняла за обычную «Газель» грузоперевозок, вышли трое в черном. Они скользнули в подъезд следом за Олегом. Дверь мягко захлопнулась.
Марина зажала рот рукой, чтобы не закричать.
— Смотри, — шепнул Гриша ей на ухо. — Смотри и запоминай. Вот цена его заботы.
В окнах квартиры Марины на втором этаже вспыхнул свет. Мелькали тени. Обыск. Они переворачивали всё вверх дном, уже не стесняясь. Прошло минут десять, свет погас. Дверь подъезда снова открылась.
Сначала вышли двое в чёрном — огляделись по сторонам. Затем показался третий. Он тащил на плече что-то тяжёлое, длинное, завёрнутое в мешок для строительного мусора. Только форма у этого мешка была слишком узнаваемой: голова, плечи, ноги.
Олег не вышел.
Мужчины быстро и деловито погрузили груз в микроавтобус. Серебристая «Шкода» осталась стоять сиротливо и пустой с погашенными фарами. Микроавтобус тихо заурчал и выехал со двора, растворившись в ночном городе.
Марина сползла по шершавой стене гаража. Её трясло так, что зубы выбивали дробь.
— Они… они его…
— Убрали, — закончил за неё Гриша. Голос его звучал глухо и страшно. — Как свидетеля. Или как лишнее звено. Он привёл их, открыл дверь, показал, что внутри пусто — и стал ненужен.
Он присел перед Мариной, взял её ледяные руки в свои.
— Послушай меня. Теперь мы не просто беглецы. Мы свидетели убийства. Если они найдут нас — разговоров не будет. Мешков у них хватит на всех.
Марина подняла на него глаза — в них плескался первобытный ужас. Привычный мир с выставками, статьями, кофе по утрам, исчез. Осталась только темнота, в которой хищники пожирают слабых.
— Куда нам теперь? — спросила она одними губами.
— Туда, где нас не будут искать.
— Вставай, Марина, назад дороги нет.
Гриша подхватил сумку, картину и помог ей подняться. Они уходили прочь от дома, в холодную неизвестность ночи.
Убежищем оказалась старая дача в садовом товариществе «Мичуринец», затерянном где-то на окраине города — там, где заканчиваются гаражи и начинается лесополоса. Домик был крошечным, щитовым, с покосившейся верандой, увитой сухими плетями винограда.
Гриша открыл замок своим ключом. Заржавевший механизм поддался не сразу, скрипнув в ночной тишине.
— Заходи, — он пропустил Марину вперёд. — Хоромы не царские, но печка есть. Это дача моего сослуживца. Он здесь лет пять не был, но ключ мне оставил. На всякий пожарный, как говорится.
Внутри пахло пылью, мышами и сухими травами. Марина поёжилась. Холод пробрал её до самых костей. Пальто промокло насквозь во время их ночной прогулки, и теперь зуб на зуб не попадал.
Гриша действовал быстро и привычно. В темноте нашёл керосиновую лампу, чиркнул спичкой. Жёлтый живой огонёк выхватил из мрака низкий потолок, стол, застеленный клеёнкой, и старую закопчённую буржуйку в углу.
— Сейчас согреемся, — буркнул он, ломая коленом сухие доски, сложенные у печки. — Чайник поставлю. Вода в канистре есть, я проверял.
Через полчаса буржуйка загудела, пожирая дрова, и по комнате поплыло блаженное живое тепло. Железо печки начало розоветь, наполняя пространство уютом, которого так не хватало в общаге.
Марина сидела на старом диване, укутавшись в найденный здесь же шерстяной плед. Сумка с документами и проклятая картина стояли в углу. Мир снаружи с его убийцами и предателями казался сейчас далёким и нереальным. Был только шум дождя по крыше, треск дров и большая тень Гриши на стене.
Он снял куртку, повесил сушиться у печки. Оставшись в майке, неловко повёл плечом и скривился. На серой ткани проступило тёмное пятно.
— Ты ранен? — Марина сбросила плед и подошла к нему.
— Царапина, — отмахнулся Гриша, но лицо его было бледным. — В арке, когда сцепились. У одного, похоже, заточка была или гвоздь в кармане. Зацепил. Ерунда.
— Покажи.
Гриша попытался стянуть майку, но движение левой рукой причиняло ему явную боль. Он зашипел сквозь зубы.
— Стой, не дёргайся. Давай я помогу.
Марина осторожно взялась за край ткани. Она помогла ему освободиться от одежды. Когда майка упала на стул, Марина невольно замерла.
Это была спина человека, который прожил тяжёлую жизнь. Широкая, мощная, с буграми тренированных мышц, она была картой его прошлого. Старый побелевший шрам через лопатку — явно от ножа. Ожог на пояснице. И свежий кровоточащий порез на плече — неглубокий, но длинный и неприятный.
— Аптечка есть? — спросила Марина, стараясь, чтобы голос звучал по-деловому, хотя кончики пальцев покалывало от желания коснуться этой истерзанной кожи, успокоить боль.
— Шкафчик над столом, там йод должен быть и бинт.
Марина нашла всё необходимое, придвинула табурет.
— Садись.
Гриша послушно сел, подставив ей спину. Марина смочила вату перекисью.
— Сейчас будет щипать, потерпи.
Она касалась его осторожно, почти невесомо. Её тонкие интеллигентные пальцы на фоне его тёмной загрубелой кожи казались белыми и хрупкими. Гриша вздрогнул от прикосновения холодного лекарства — мышцы под её рукой напряглись, стали твёрдыми, как камень.
— Извини, — шепнула она.
— Нормально, — его голос прозвучал глуше обычного. — У тебя руки лёгкие. Мать так в детстве зелёнкой мазала — даже подуть не хотелось.
Марина улыбнулась и подула на рану. Гриша замер. В тесной комнатушке, освещённой лишь лампой и отблесками печки, этот простой жест показался почти запретным.
Она наложила повязку, закрепила пластырем. Её руки скользнули по его плечам, проверяя, хорошо ли держится бинт. Кожа у него была горячая, сухая. От него пахло дождём, дымом и мужским потом — не противным, а надёжным, земным запахом.
Гриша медленно повернулся к ней. Их лица оказались совсем рядом. Марина видела каждую морщинку в уголках его глаз, жёсткую щетину на подбородке, которую хотелось потрогать. Он смотрел на неё не как на потерпевшую или объект защиты. Он смотрел на неё, как мужчина смотрит на женщину, которая вдруг стала ему дорога.
В этом взгляде была нежность, которую он старательно прятал за угрюмостью. Он поднял руку, словно хотел убрать выбившуюся прядь с её лба, но остановился на полпути и опустил ладонь.
— Спасибо, — сказал он. — Я бы сам не дотянулся.
Марина отступила на шаг, чувствуя, как горят щёки.
— Чайник закипел, — невпопад сказала она.
Они пили крепкий чёрный чай из железных кружек, сидя у открытой дверцы печки. Огонь плясал в топке, отбрасывая блики на их лица.
— Гриша, — тихо спросила Марина, глядя на огонь, — ты ведь не всегда грузчиком был? Я вижу, у тебя выправка офицерская. И шрамы эти. Расскажи.
Гриша долго молчал, вращая кружку в огромных ладонях.
— Был, — наконец сказал он. — Капитан полиции, уголовный розыск. Десять лет жизни отдал. Думал, мир чищу. Наивный был, как и ты.
Он отхлебнул чаю, поморщился, словно тот был горьким.
— Полтора года назад взяли мы сынка одного. Мажор под веществами сбил женщину на переходе насмерть. У неё двое детей осталось. Папаша приехал — шишка из администрации. Деньги совал, угрожал. Начальство мне приказ спустило: дело развалить, протоколы переписать, видео с камер стереть. Мол, женщина сама под колёса бросилась.
Гриша сжал кружку крепче.
— Я отказался. Рапорт написал, копии материалов в прокуратуру отправил. Думал, по закону всё будет. А вышло…
Он криво усмехнулся.
— Меня же и сделали крайним. Обвинили в превышении полномочий, в подлоге. Дело на мажора закрыли за примирением сторон, а меня — с волчьим билетом на улицу. Хорошо хоть не посадили, старые друзья прикрыли.
Марина слушала, затаив дыхание. Перед ней сидел человек, который сломал себе жизнь ради правды. Ради справедливости, о которой в её мире искусств только красиво рассуждали, а он за неё платил кровью.
— Но это полбеды, — голос Гриши стал тише. — Работа — чёрт с ней. Семья была. Жена, Лена, красавица. Я её боготворил. Квартиру, что от бабушки досталась, на неё переписал, чтоб она уверенно себя чувствовала. Думал, мы же одно целое.
Он замолчал, глядя в тёмный угол.
— Когда меня уволили и под следствием я ходил… Прихожу домой, а замок сменён. Она даже дверь не открыла — через цепочку разговаривала. Сказала: «Мне, зайка, нищеброд не нужен. Ты неудачник, Гриша. У меня жизнь одна, я её в очередях на передачки тратить не буду». Выставила чемодан с вещами на площадку.
Марина накрыла его руку своей ладонью. Его пальцы были ледяными.
продолжение