Марина сидела, оцепенев от напряжения, и боялась лишь одного: что Валерий Петрович заметит её дырявые сапоги.
Левый сапог предательски хлюпнул. В гробовой тишине роскошного кабинета этот звук показался Марине постыдным.
Она инстинктивно поджала промокшую ледяную ногу под стул и ещё сильнее вцепилась в потёртые ручки сумки.
Господи, только бы он не заметил, только бы просто отдал конверт.
Марина сидела на краешке массивного кожаного кресла, боясь испачкать дорогую обивку своим старым пальто. Взгляд её был прикован к полированной поверхности стола. Там, по логике вещей и по справедливости, должны были лежать деньги — гонорар за статью к каталогу выставки. Эти деньги она мысленно потратила ещё неделю назад: аренда квартиры, долг за свет, лекарства от простуды и ремонт этих проклятых сапог.
Валерий Петрович, хозяин галереи «Эстет», стоял у окна спиной к ней. Его седой затылок и идеально отглаженный воротник пиджака выражали сытое довольство жизнью. Он молчал, выдерживая паузу. Ему некуда спешить, а у Марины время истекало сегодня вечером.
Хозяйка съёмной однушки шутить не любила.
— Валерий Петрович… — Голос Марины дрогнул, и она мысленно прокляла себя за эту слабость. — Простите, что тороплю, но мне хозяйка звонила утром. Сказала, если сегодня не переведу за жильё, завтра вещи на лестнице окажутся.
Мужчина медленно повернулся. На его благообразном лице с аккуратной бородкой застыла мягкая, почти отеческая улыбка, от которой Марине почему-то захотелось вжаться в спинку стула.
— Всё о быте думаешь, Мариночка? Всё о низменном? — Он покачал головой, словно журил неразумное дитя. — А я вот смотрю на тебя и вижу в тебе искру. Ты не просто искусствовед, ты чувствуешь душу художника.
Он подошёл к сейфу, скрытому за деревянной панелью. Марина подалась вперёд, задержав дыхание. Щелкнул замок. Но вместо заветной пачки купюр Валерий Петрович достал объёмный плоский предмет, небрежно завёрнутый в грубую крафтовую бумагу.
Тяжёлый стук о столешницу прозвучал как приговор.
— Что это? — выдохнула Марина, чувствуя, как внутри всё обрывается.
Валерий Петрович положил свои ухоженные руки поверх свёртка.
— Это, милая моя, твоя судьба.
— Но как же деньги? — растерянность сменилась страхом. — Хозяйка квартиры не возьмёт бумажный свёрток в уплату долга — ей нужны рубли прямо сейчас.
Галерист обошёл стол, придвинул стул и сел напротив, накрыв ледяную ладонь Марины своей тёплой сухой рукой. Хватка у него была неожиданно крепкой, почти стальной.
— Мариночка, ну что ты всё о бумажках? Деньги — это пыль. Сегодня есть, завтра нет. Инфляция, кризисы. А я тебе вручаю капитал.
Он понизил голос до доверительного шёпота, заглядывая ей в глаза.
— Помнишь, я обещал твоему покойному отцу присмотреть за тобой. Мы с Павлом дружили со студенчества. Он был человеком чести, и я не могу позволить его дочери разменивать талант на копейки.
При упоминании отца у Марины перехватило горло. Это был запрещённый приём, удар ниже пояса, и Валерий Петрович прекрасно это знал.
— Этот этюд… — он похлопал по свёртку, — начало двадцатого века. Неизвестный мастер, но школа потрясающая. Твой чёрный день отменяется, если ты будешь умницей и сохранишь его. Это мой завет. Считай это инвестицией в твоё будущее. Не продавай пока, пусть полежит, наберёт цену. Не разочаровывай память отца меркантильностью.
Слова падали как камни. Меркантильность.
Словно желание иметь крышу над головой и еду на столе было чем-то постыдным. Марина смотрела на свёрток. Отказаться — значит обидеть память отца, плюнуть в душу благодетелю. Взять — значит остаться без денег перед лицом разъярённой хозяйки квартиры.
— Спасибо, — выдавила она, чувствуя, как внутри всё сжимается от безысходности. — Я… я сберегу…
— Вот и умница, — Валерий Петрович мгновенно потерял к ней интерес и вернулся к бумагам. — Ступай. И помни: искусство требует жертв.
На улице моросил противный колючий дождь, превращая городскую пыль в жидкую грязь.
Марина брела к автобусной остановке, сгибаясь под тяжестью подарка. Картина, несмотря на скромные размеры, весила, казалось, целую тонну. Острый угол рамы прорвал бумагу и теперь методично бил по ноге при каждом шаге. Марина чувствовала, как на бедре ползёт стрелка по последним целым колготкам.
Ветер рвал полы лёгкого пальто, забирался под шарф. Руки, сжимавшие шпагат, которым был перевязан свёрток, покраснели и онемели. У края тротуара, обдав её веером грязных брызг, прошелестел шинами чёрный представительский седан. Марина успела заметить профиль Валерия Петровича на заднем сиденье. Он разговаривал по телефону, улыбаясь чему-то, и даже не повернул головы в сторону одинокой фигурки, сжимающей его драгоценный подарок.
Тёплый салон, мягкая кожа сидений, уверенность в завтрашнем дне — всё это пронеслось мимо, оставив Марину на ветру с грязными каплями на очках.
В автобус она втиснулась с трудом. Пассажиры шипели, когда угол рамы задевал кого-то в тесноте.
— Куда прёшь с бандурой в час пик? Такси вызывать надо! — гаркнула полная тётка в вязаной шапке.
Марина промолчала. На такси у неё не хватало даже теоретически.
Дома, в крошечной однушке с выцветшими обоями, она первым делом сбросила мокрые сапоги и прошла в комнату. Поставила картину на пол, прислонив к стене. Бумага окончательно размокла и сползла, обнажив суть подарка.
Это был пейзаж: скучный серо-бурый осенний лес, написанный, возможно, и неплохо, но совершенно не цепляющий. Зато рама… Она была чудовищна. Массивная, лепная, покрытая дешёвой, слишком яркой позолотой, она напоминала украшения с цыганской свадьбы или детали интерьера помпезного мавзолея.
Она давила на маленький пейзаж, душила его своей безвкусной роскошью. В сумраке квартиры золото тускло поблёскивало, и Марине показалось, что от картины веет могильным холодом. Этот предмет здесь был чужим — он смотрелся как золотой зуб во рту нищего.
— Будь ты проклята, — прошептала Марина, глядя на унылый пейзаж.
Есть хотелось нестерпимо, но в холодильнике, кроме половины пачки масла и лимона, ничего не было. Она вздохнула, взяла табуретку и, закинула тяжёлую раму на шкаф под самый потолок. С глаз долой. Занавесила свисающий угол старым пледом.
Весь вечер она провела, обзванивая бюро переводов в поисках срочной работы, чтобы хоть как-то перекрыть дыру в бюджете. Ничего. Память об отце не грела, а обещание «капитала» казалось злой насмешкой.
Следующий день прошёл в тумане. Марина взялась мыть полы в офисе на соседней улице. Унизительно для кандидата наук, но платили сразу и наличными. Этих копеек должно было хватить, чтобы купить еды и немного утихомирить хозяйку, отдав хоть какую-то сумму.
Она возвращалась домой уже в сумерках. Ноги гудели, спина ныла. В подъезде, как обычно, не горела лампочка на втором этаже. Марина поднималась по бетонным ступеням, считая пролёты и мечтая лишь о горячем чае и возможности вытянуть ноги.
Она достала ключи, подходя к своей двери, и замерла. Рука с ключом повисла в воздухе. Темно-коричневая дерматиновая обивка двери, которую она знала до каждой царапины, была варварски распорота. Из-под лоскутов торчала жёлтая вата утеплителя, похожая на вывалившиеся внутренности.
Но страшнее было другое. Металлическая накладка замка выворочена, металл искорёжен, словно его грыз железный зверь. Личинка отсутствовала, на её месте зияла чёрная дыра. Дверь была не заперта — отходила от косяка на пару сантиметров, образуя щели, из которых тянуло сквозняком.
Марина перестала дышать. Тишина в подъезде вдруг стала оглушительной. Где-то наверху хлопнула форточка — этот звук показался выстрелом.
Воры? Хулиганы? Но почему дверь открыта? Почему они не закрыли её, уходя? А если они не ушли?
Эта мысль ударила током. Марина представила, как за этой щелью в темноте её прихожей кто-то стоит. Стоит и слушает: как она дышит, как звякнули ключи в её руке. Ждёт, когда она потянет ручку на себя.
Инстинкт самосохранения сработал.
Не кричать, не бежать сломя голову, стуча каблуками. Марина начала отступать — шаг назад, ещё шаг, беззвучно, на цыпочках, не сводя глаз с чёрных щелей. Ей казалось, что она видит движение в темноте за дверью.
Добравшись до лестничного пролёта, она развернулась и, перепрыгивая через ступеньки, помчалась вниз. Вылетела из подъезда в холодный осенний вечер, хватая ртом воздух, как рыба, выброшенная на берег.
Только отбежав к соседнему дому, она смогла достать телефон дрожащими пальцами.
Вызвать полицию? А что она скажет? У меня дверь открыта. Пока они приедут… Да и документы на квартиру лежат в ящике стола. Если там кто-то есть, он уже все нашел. Возвращаться туда было нельзя. Это она знала точно.
Квартира больше не была ее домом. Она стала ловушкой. Но идти было некуда. Родственников в городе нет. Подруги живут с мужьями и детьми в тесноте. Денег — полторы тысячи рублей в кармане. Марина открыла приложение с объявлениями. Пальцы не слушались.
Сдам комнату, койко-место, дешево. Сдается комната в общежитии, район Шинник, можно посуточно, недорого.
Шинник.
Промышленная окраина, дурная слава, заводские трубы. Но это было единственное, что она могла себе позволить прямо сейчас.
Она нажала кнопку - вызвать такси. Машина должна была приехать через пять минут. И тут её пронзила мысль.
Документы. Паспорт. Диплом. Без них она никто. И… картина. Почему она подумала о картине в этот момент, Марина не могла объяснить.
Это была не логика, а какое-то иррациональное чутьё.
Всё началось с этого подарка. И если кто-то вломился к ней, то возможно искали именно это?
Или, наоборот, украли всё, а картина осталась?
Нельзя оставлять её там. Если это капитал, как сказал Валерий Петрович, то это её единственный шанс выжить.
«Вы можете подождать у подъезда?» — спросила она таксиста, когда машина подъехала.
— Я быстро, если я не выйду через пять минут…
«Чего?» — равнодушно переспросил водитель, не вынимая наушника.
— Ничего, ждите.
Она взлетела на свой этаж молясь, чтобы никого не встретить. Дверь была в том же положении. Марина толкнула её. Тишина. В квартире царил хаос. Вещи вывалены из шкафов, книги сброшены на пол, матрас перевёрнут.
Она действовала как робот. Схватила с полки папку с документами, сунула в сумку ноутбук, подняла глаза на шкаф. Плед был сдёрнут, край рамы торчал наружу. Они её не заметили, или не искали, или не успели.
Марина подставила стул, вытащила тяжёлую раму, едва не уронив её на себя. Схватила спортивную сумку, затолкала туда кое-какие вещи. Через три минуты она уже сидела в такси, прижимая к груди картину, завёрнутую в тот же драный плед.
«В Шинник», — выдохнула она.
«Пожалуйста, побыстрее».
продолжение