— Да ладно тебе, я ж не зеваю, работаю над этим постепенно, так, чтобы без шума.
— То-то оно и есть! — с удовлетворением заключила сестра. — А то «честно», «поровну»… Не детский сад, гляди у меня!
Послышался звук открывающейся и захлопывающейся двери, заурчал мотор. Алёна отшатнулась от двери, будто от раскалённой печки.
Стояла она, понимаете, посреди прихожей, с этой дурацкой миской холодца в руках. А сама — ни жива ни мертва. В ушах стоял такой звон, будто в неё все новогодние колокольчики разом ударили. А в сердце — холодок такой проник, от которого и студень в миске показался бы тёплым и уютным. Всё, вся их «трудовая идиллия» предстала перед ней в истинном, голом виде, как этот самый холодец — снаружи застывшее и крепкое, а внутри — студенистая, серая масса.
Но Алёна, граждане, была женщиной не только хозяйственной, но и с сильным характером. Она сделала глубокий, очень глубокий вдох, поставила миску на табурет, выпрямила спину. И, посмотрев на своё отражение в тёмном окне веранды, увидела лицо, абсолютно спокойное, даже умиротворённое. Лицо человека, который только что получил исчерпывающую справку о реальном положении дел. Лицо, как после хорошего, пусть и горького, сеанса покоя.
Когда через минуту в дом вошёл Костик, потирая руки и напевая что-то под нос, он застал жену на кухне. Она спокойно вытирала последнюю тарелку.
— Уехала сестренка, — бодро отрапортовал Костик. — Всё прошло на ура, все довольны.
Алёна медленно обернулась, улыбнулась. Улыбка была ровная, спокойная, как у человека, который только что принял важное решение.
— Да, Костя, — тихо сказала она. — Очень довольны, удачный праздник. Спать пора.
И пошла в спальню. А Костик и не заметил, что в глазах у этой обычно такой деловой и простой женщины появился холодный, пристальный, изучающий блеск, как у бухгалтера, который внезапно обнаружил в годовом отчёте крупную, тщательно замаскированную растрату, и теперь решает, как с этой находкой поступить: то ли тихо списать, то ли поднимать большую тревогу.
И вот, граждане, началось в жизни Алёны то, что учёные называют «периодом наблюдения». Превратилась наша героиня из простой трудяги-хозяйки в этакого домашнего исследователя, экспериментатора. Предмет изучения один - супруг Костик. Цель – установить истину: был тот новогодний разговор пья.н.ым бредом или суровой программой действий.
Подошло Рождество, по плану – снова сбор родни, гулянье. Алёна за три дня до даты легла в постель, не то чтобы сильно притворялась – нервы-то были подорваны изрядно: вид имела бледный, вполне себе болезненный.
Костик, обнаружив её в таком состоянии, засуетился.
— Алёна, что такое? Гриппуешь?
— Что-то вроде того, — слабым голосом ответила Алёна, глядя в потолок. — И голова, и душа болит, никакого праздника не хочу, отменим.
Началось! Костик забегал по дому, как ужаленный.
— Да как же отменим-то? Мамаша твоя звонила, Люда звонила – все ждут, уже наряды куплены.
— Не могу, Костя, — вздохнула Алёна, закрывая глаза. — Принимать гостей в таком состоянии – только нервы трепать, всех заразить. Скажи, что я внезапно свалилась с вирусом. Маме своей я уже сказала.
Костик чесал затылок, хмурился. Видно было, в голове у него идут сложные расчёты: с одной стороны – больная жена, с другой – сорванное мероприятие, недовольная родня, особенно сестра. Суета его была неподдельной, но не столько о здоровье супруги, сколько о нарушении графика и лишних объяснениях. Алёна наблюдала из-под полуприкрытых век и думала: «Заметил, али нет, Костюха, что хозяйка твоя приболела не только гриппозно, но и душевно? Что свет в её глазах, тот самый, трудовой, погас?» Не заметил: его беспокоило сугубо практическое: «Как теперь быть с продуктами, закупленными им?»
В итоге гостей отменили. Костик звонил всем, извинялся, говорил басом:
- Всё пропало, болезнь подкралась!
А сам потом сидел перед телевизором, хмурый, будто ему зарплату задержали. Алёна видела: его огорчение – не о её здоровье, а о напрасно потраченных продуктах и нарушенном ритуале. Первая галочка в исследовательском дневнике.
Стала Алёна замечать перемены в отношениях: мелкие, но целенаправленные, как капли, точащие камень. Раньше Костик на траты для Насти смотрел сквозь пальцы: «Дети есть дети». Теперь же каждая покупка стала подвергаться строгой ревизии.
Вышла как-то Настя из школы, промочила ноги, старые сапоги совсем развалились. Купила Алёна ей новые, хорошие, непромокаемые, не какие-то дизайнерские, а просто качественные. Костик, увидев коробку, насупился.
— Опять обновки? Недавно же что-то покупали.
— Не покупали, — спокойно сказала Алёна. — Это те самые «недавно» были полгода назад, ноги выросли, да и сапоги текут.
— Дорогие, поди? — покрутил он коробку в руках.
— Нормальные, чтобы ноги сухие были. Здоровье дороже.
- Так пусть отец ей ее покупает.
- Отец ее далеко живет да и алименты хорошие на Настеньку платит. Так что покупаю я.
Костик фыркнул и ушёл, недовольный. Алёна помолчала, а потом, будто невзначай, спросила за ужином:
— Костя, а ты Мишке-то зимнюю куртку купил? Та, в которой он.
Костик смутился.
— Ну… мать его попросила, я купил.
- Ага, а ты же на свои купил, хотя и алименты посылаешь.
- Я что, не имею права своему ребенку куртку купить?
- Но ты же заявил мне недавно, что я не имею права своему ребенку сапоги купить, так и я тебе отзеркалила.
Костик промолчал, уткнувшись в тарелку, но лицо у него было каменное. Алёна поняла принцип: траты на его сына – вынужденные и максимальные, траты на её дочь – расточительство. Логика железобетонная.
Апофеозом стала история с весенней курткой. Настя, девочка растущая, вытянулась из старой ветровки так, что рукава по локоть были. Алёна купила новую, яркую, модную, дочь сияла. Костик, увидев это сияние, помрачнел окончательно.
— И это что ещё за наряд? — начал он без предисловий, едва переступив порог. — Опять деньги на ветер? У неё что, гардеробная, как у звезды?
Алёна, которая как раз чистила картошку, медленно опустила нож.
— Куртка, Костя, весенняя новая – необходимость, вытянулась Настенька из старой.
— Да сколько можно-то! — повысил голос Костик, и в голосе этом зазвучали те самые, новогодние нотки. — По-твоему, я деньги печатаю? У неё отец есть, пусть он обеспечивает!
Тишина повисла густая, как кисель. Алёна вытерла руки, подняла на мужа спокойный, изучающий взгляд.
— Отец, — повторила она медленно. — Ага. А у Мишки мать есть, и где же её обеспечение? Ты мне в прошлый раз сказал, что она алименты получает. Значит, должна что-то в ребенка вкладывать. А где новая куртка Мишке? Где те самые вложения? Или твоему сыну можно в новой ходить, а моей дочери – нельзя?
— Это совсем другое, — взорвался Костик, покраснев. — Мишка – мой сын! Моя кровь, моя ответственность.
— А Настя, — перебила его Алёна ледяным тоном, — моя дочь, и моя ответственность. И пока мы живём вместе, это наш общий ребёнок, если уж я обязана Мишу воспринимать как своего, то и ты к Насте должен относиться так же. Или я где-то в правилах нашего «семейного общества» пропустила пункт про «чужих» и «своих»?
Костик открыл рот, но слова застряли, он булькнул, как забитая раковина, сжал кулаки и выпалил:
— Ну, вот, всегда одно и то же, начинаешь делёж, Я тебя обеспечиваю.
— Обеспечиваешь, — согласилась Алёна. — И я тебе обеспечиваю: работаю, дом, хозяйство, общий быт, общий бизнес. И, как выясняется, раздельные расчёты.
Диалог был окончен, Костик хлопнул дверью и уехал «по делам». Алёна же стояла на кухне и понимала: куртка – не просто куртка: это знамя, рубеж. И Костик этот рубеж или границу (как модно ныне говорить) провёл чёткой, жирной чертой. Его сын – «своя кровь и ответственность», её дочь – «чужая кость», содержание которой надо минимизировать. Тезисы сестры Люды претворялись в жизнь методично, как по конспекту.
Наступила ранняя весна. Закапало с крыши, старый дом дал течь. Алёна, дождавшись вечера, завела разговор спокойно, деловито.
— Костя, крыша течёт, надо ремонтировать: вызвать мастеров, перекрыть, а то потом весь дом зальёт.
Костик оторвался от новостей в телефоне, нахмурился.
— Ремонт? Это ж вложения, не маленькие.
— Дом того требует, нельзя же запустить, мы тут живем, — сказала Алёна, делая ударение на слове «мы».
Костик помолчал, что-то обдумывая. Видно было, как в голове его крутятся цифры, договоры, перспективы. Он взглянул на Алёну, оценивающе, холодно, как бухгалтер на неокупаемый актив и выдал ту самую фразу, которая сняла все вопросы, развеяла последние сомнения, будто ветер туман.
— Знаешь, Алёна, в чужое вкладываться – не резон.
Фраза повисла в воздухе: не злая, не крикливая, спокойная, констатирующая, смертельно-деловая. В ней была вся суть, вся та новогодняя программа, вся его философия.
«Чужое».
Этим словом он назвал её дом, в котором они жили, принимали гостей, где отлично отдыхали его родные, его племянница жила у них все лето. Если дом – чужой, то что же тогда она сама? А её дочь? А их совместные годы? Всё это – просто временные издержки на пути к переоформлению имущества?
Алёна не дрогнула, только кивнула, медленно, как будто получила окончательный расчёт из бухгалтерии.
— Понятно, — сказала она очень тихо. — Всё понятно.
В этот момент, граждане, с неё как будто спала пелена: не шторку отдернули – целый театральный занавес рухнул, открыв голые, пустые стены и декорации, нарисованные на картоне, всё прояснилось окончательно. Не было тут ни любви, ни семьи, было совместное предприятие «Семья и Ко», где один из учредителей вдруг решил, что активы распределены несправедливо, и начал тихий рейдерский захват, а её с дочерью он записал в графу «временные издержки, подлежащие минимизации».
Она посмотрела на Костика, который уже снова уткнулся в телефон, совершенно не понимая, что только что подписал себе приговор. Спокойно развернулась и пошла в спальню: не плакать, а думать, составлять план. Уж если он всё рассматривает с точки зрения бизнеса, то и разрыв отношений нужно провести чётко, по статьям, с разделом имущества, по-деловому.
И засыпая той ночью, она думала уже не о потерянном муже, а о неправильно составленном договоре, в который её втянули, и о том, как теперь этот договор грамотно расторгнуть, с максимальной выгодой для потерпевшей стороны, то есть, для себя и своей дочери. Начиналась новая, и последняя, фаза операции под названием «Распад трудового коллектива».
Итак, граждане, наступил в нашей истории момент решительных действий. Алёна, как человек, воспитанный в духе трудовой дисциплины и делового подхода, не стала устраивать истерик, бить посуду или лить слёзы на супружескую подушку. Нет. Она села за кухонный стол, взяла блокнот и ручку, и составила план операции «Чистый расчёт». Без шума, без лишних движений, но с железной решимостью бухгалтера, обнаружившего растрату и приступающего к взысканию.
Она выждала день: ровно столько, чтобы её спокойствие не показалось подозрительным. Костик, уверенный в своей правоте и даже, может, полагавший, что «проучил» жену насчёт курток и вложений, вёл себя как ни в чём не бывало.