Сын не хотел его слышать.
Дочь не отвечала на звонки уже месяц. Внуки, наверное, даже не спрашивали про деда. Он стал чужим для собственной семьи и винить в этом было некого, кроме себя.
Между тем жизнь Ольги налаживалась. После похорон она осталась в родительском доме, разбирала вещи матери, приводила в порядок хозяйство.
Ефим Борисович помог оформить наследство, все прошло гладко, без задержек.
Коллекцию антиквариата оценили серьезные эксперты, предложили выкупить за очень хорошие деньги.
Ольга отказалась, это была память об отце, о предках, о семье.
Пусть хранится. Денис с Настей приезжали каждые выходные. Дом наполнялся детским смехом, запахом пирогов, теплом.
Ольга смотрела, как внуки носятся по саду, и улыбалась впервые за много лет, улыбалась по-настоящему, без натуги, без боли.
— Мама, ты прямо помолодела, сказала однажды Анна.
— Серьезно, лет на десять.
— Скажешь тоже.
— Нет, правда. Глаза другие стали. Живые.
Ольга задумалась.
Дочь была права, она действительно чувствовала себя иначе.
Словно сбросила тяжелый груз, который несла 25 лет. Груз постоянного страха сказать что-то не то, сделать что-то не так. Груз вечной неуверенности, вечного ожидания критики. Теперь этого не было, и оказалось, что без этого груза можно дышать полной грудью.
Она записалась на курсы рисования, всю жизнь мечтала. Но Геннадий высмеивал ее робкие попытки.
Начала ходить в бассейн. Завела собаку рыжего спаниеля по кличке Персик, который ходил за ней хвостом и смотрел преданными глазами.
Маленькие радости, которых она была лишена столько лет.
Соседки удивлялись переменам
— Оля, ты ли это?
— Не узнать. Я это, я. Просто. Ожила немного.
— А мы думали, ты убиваться будешь после развода.
Столько лет вместе прожили.
— Прожили, да. Только это была не жизнь, а существование.
Теперь понимаю. Она не держала зла на Геннадия. Странно, но это была правда. Первые недели после его ухода, да, было больно, обидно, страшно.
Но потом пришло понимание, он сделал ей подарок. Освободил от себя.
Сам ушёл, добровольно, и избавил её от необходимости принимать это решение.
Мать оказалась права без Геннадия, мир стал другим. Ярче, теплее, добрее. Ольга просыпалась утром и не чувствовала привычной тяжести в груди. Не ждала подвоха, не готовилась к очередному унижению. Просто жила и оказалось, что жить можно по-другому.
К Новому году Анна преподнесла сюрприз, познакомила мать со своим другом Павлом.
Высокий, спокойный мужчина, разведенный с десятилетней дочкой.
— Мама, не пугайся! сказала Анна через некоторое время их общения
— Но вы друг другу подходите. Я вижу, как он на тебя смотрит.
— Господи, Аня, мне 52 года!
— И что? Жизнь не заканчивается в пятьдесят.
— Бабушка бы тебя поддержала, я уверена.
Ольга не знала, что ответить. Павел ей нравился, это правда. Умный, тактичный, с хорошим чувством юмора. Он смотрел на нее с уважением, слушал внимательно, никогда не перебивал.
После Геннадия это казалось чудом.
Они начали встречаться. Осторожно, медленно, оба обожглись в прошлом и боялись повторения.
Ходили вместе на выставки, в кино, просто гуляли по парку. Разговаривали часами о детях, о жизни, о мечтах. Ольга рассказала ему про бывшего мужа, про 25 лет унижений, про мать.
Павел слушал молча, только сжимал её руку.
— Ты сильная женщина, — сказал он потом. Не каждый бы выдержал.
— Я не сильная. Я просто терпела.
— Терпеть тоже сила.
Но теперь терпеть не надо. Теперь можно жить.
На Новый год большая семья собралась в доме Тамары Васильевны. Денис с Настей и мальчишками, Анна и Павел, который сделал предложение в рождественскую ночь, и Ольга сказала «Да».
Дом сиял огнями, пахло хвоей и мандаринами, дети носились с бенгальскими огнями.
— За новую жизнь! — поднял бокал Денис.
За новую жизнь эхом отозвались все.
Ольга смотрела на своих детей, внуков, будущего мужа и думала о матери.
Тамара Васильевна мечтала увидеть дочь счастливой. Не успела, ушла слишком рано. Но где-то там наверху она наверняка улыбается.
— Мамочка, — прошептала Ольга, глядя в тёмное окно, за которым падал снег. Спасибо тебе. За всё.
А в маленькой съёмной квартире на другом конце города Геннадий встречал Новый год один.
Бутылка водки, телевизор с новогодним концертом, холодные пельмени из магазина. За стеной соседи шумно праздновали, звенели бокалы, смеялись дети. Он налил себе еще рюмку и посмотрел на часы. Без пяти двенадцать.
Скоро Новый год, а у него нет никого, с кем его встретить. Ни семьи, ни друзей, ни даже Кристины с ее фальшивой любовью.
Пусть живет со своим выбором, снова всплыли слова тёщи. Выбор. Он сделал выбор, и вот результат. Пустая квартира, пустая жизнь, пустое сердце. Куранты пробили 12. Геннадий поднял рюмку, чокнулся с экраном телевизора и выпил.
С Новым годом! С новым счастьем!
Только счастья не было. И, кажется, уже не будет.
Зима тянулась бесконечно. Январь сменился февралем, февраль — мартом. Но Геннадий почти не замечал течения времени. Дни сливались в одну серую полосу, работа, магазин, пустая квартира, бутылка. Он похудел, осунулся, перестал следить за собой. Коллеги обходили его стороной, от него пахло перегаром, костюм был мятым, а взгляд потухшим.
В марте его уволили. Начальник вызвал в кабинет, положил на стол заявление и сказал подпиши.
По собственному желанию. Не хочу портить тебе трудовую.
Геннадий подписал, не глядя. Какая разница? Работа, деньги, все потеряло смысл. Он вышел из офиса, сел в машину и долго сидел, глядя в пустоту.
Куда теперь? Домой, в съемную квартиру, за которую нечем платить? К детям, которые не хотят его знать? К бывшей жене, которая нашла счастье без него? Деньги закончились к апрелю.
Накопления, которые казались такими значительными полгода назад, растаяли как снег. Аренда квартиры, алкоголь, еда-мелочи складывались в суммы, а дохода не было. Геннадий продал машину, потом гараж. Вырученных денег хватило еще на пару месяцев.
Однажды вечером, сидя в полутемной кухне, он достал старый фотоальбом.
Сам не знал зачем, нашёл случайно, разбирая коробки. На первой странице свадебная фотография молодой он, молодая Ольга, в белом платье, счастливые улыбки. 26 лет назад. Целая жизнь. Он листал страницы, и перед глазами проплывали годы. Вот Денис, новорожденный, красный и сморщенный. Вот Анна делает первые шаги.
Вот семейный отпуск на море, единственный за все годы. Вот юбилей Тамары Васильевны, 50 лет, она сидит во главе стола, строгая, прямая, а Геннадий рядом с той самой улыбочкой, которую он считал обаятельной, а на деле.
Он вгляделся в свое лицо на фотографии. Странно, но теперь он видел то, чего не замечал раньше холодные глаза. Жесткую складку губ, что-то хищное во всем облике, как волк, притворившийся овцой.
Неужели он всегда был таким? Память услужливо подбрасывала картинки.
Вот он говорит Ольге, что она плохо готовит, а она старалась, весь день у плиты.
Вот он высмеивает ее попытки похудеть, а она плакала потом в ванной. Он слышал.
Вот он намекает тёще на дом престарелых, а она сидит, сжав губы, и молчит, потому что не хочет расстраивать дочь.
25 лет мелких унижений. 25 лет яда по капле. Он называл это шутками, подколками, правдой маткой. А на деле просто мучил тех, кто слабее.
Потому что мог. Потому что они терпели. Геннадий закрыл альбом и долго сидел неподвижно. Впервые за много месяцев он не стал пить.
Голова была ясной, и от этой ясности становилось страшно.
Утром он принял решение. Побрился, надел чистую рубашку, вышел из дома. Автобус до окраины, потом пешком по знакомой улице, мимо старых домов и одичавших садов. К дому Тамары Васильевны. К дому, где теперь жила Ольга. Он стоял у калитки и смотрел на преобразившийся двор.
Забор покрашен, дорожки выложены плиткой, на клумбах первые весенние цветы. Из трубы вился легкий дымок, за занавесками угадывалось движение. Ольга была дома.
Геннадий толкнул калитку и пошел к крыльцу. Сердце колотилось от страха, от стыда, от чего-то ещё, чему он не мог найти название.
На полпути его облаяла рыжая собака, выскочила из-за угла, захлебываясь лаем.
— Персик, фу! — раздался голос Ольги.
— Кто там?
Она вышла на крыльцо и замерла, увидев бывшего мужа. Несколько секунд они молча смотрели друг на друга.
Геннадий не узнавал её. Нет, черты лица остались прежними, но что-то неуловимо изменилось. Ольга словно светилась изнутри глаза ясные, спокойные, на губах лёгкая улыбка.
Она была красивой. Той красотой, которую он не замечал 25 лет.
— Здравствуй, — хрипло сказал он.
— Здравствуй, Гена. Что ты тут делаешь?
— Пришёл. Поговорить.
Ольга помолчала, потом кивнула заходи.
— Чай поставлю. Они сидели на той самой кухне, где год назад Тамара Васильевна говорила ему, я все про тебя знаю.
Те же стены, те же занавески, тот же вид из окна на сад. Но атмосфера была другой теплее, уютнее, живее.
— Ты хорошо выглядишь, сказал Геннадий.
— Спасибо.
— Ты нет.
Он криво усмехнулся.
— Знаю. Последний год был. Непростым.
— Кристина?
— Ушла. Давно уже. После похорон.
Ольга кивнула. Словно ожидала этого. Налила чай, поставила перед ним чашку.
— Зачем пришёл, Гена?
Он обхватил чашку ладонями, чувствуя тепло. Слова, которые он репетировал всю дорогу, вдруг застряли в горле.
— Я. Хотел извиниться.
— За что?
— За всё. За 25 лет. За то, каким я был. За твою мать, я знаю, как я с ней обращался. За тебя, за детей.
Он замолчал, не в силах продолжать.
Ольга смотрела на него спокойно, без злости, без торжества, просто смотрела и ждала.
— Я понял кое-что, продолжил Геннадий. Поздно понял, но лучше поздно. Я был плохим мужем, плохим отцом, плохим человеком. Думал, что умнее всех, что имею право судить, указывать, высмеивать.
— А на деле?
Он покачал головой.
— На деле просто самоутверждался за счёт вас.
Потому что был слабым. Потому что боялся.
— Боялся чего?
— Не знаю. Может, того, что без этой власти я никто. Что вы увидите, какой я на самом деле.
Ольга отпила чай и поставила чашку на стол.
— Знаешь, Гена, я много думала об этом. Пыталась понять, почему ты такой. И не нашла ответа.
Может, его и нет. Может, люди просто бывают разные.
— Ты меня ненавидишь?
— Теперь нет. Ты, как болезнь, которая прошла. Было больно, было тяжело, но теперь все. Я здорова.
Геннадий молчал. Эти слова ранили сильнее любой ненависти. Быть болезнью, которая прошла. Пустым местом, о котором не стоит вспоминать.
— Я знаю, что не заслуживаю прощения, — сказал он конец. И не прошу. Просто хотел, чтобы ты знала, я всё понял. Слишком поздно, но понял.
— Хорошо, что понял. Для тебя это важно.
— А для тебя?
Ольга улыбнулась той самой улыбкой, от которой у Геннадия защемило сердце.
— Для меня уже не важно, Гена. У меня другая жизнь. Дети, внуки, Павел.
— Павел — мой жених. Мы в июне расписываемся.
Геннадий кивнул. Чего он ждал? Что она бросится ему на шею, простит, примет обратно. Глупо. Он сам всё разрушил и теперь пожинал плоды.
— Я рад за тебя, — сказал он. И это была правда. Правда рад.
Они просидели еще полчаса. Говорили о детях, о внуках, о жизни. Почти как старые знакомые, встретившиеся после долгой разлуки.