Слишком много знания, слишком много подтекста.
— Могу я вас на минуту?
Нотариус кивнул в сторону веранды.
— Дело важное.
Они вышли на веранду. Октябрьское солнце светило мягко, грело последним теплом.
Эфим Борисович открыл папку и достал несколько документов.
— Видите ли, Геннадий Петрович, Тамара Васильевна была моей клиенткой много лет.
— Я оформлял ее завещание. И она просила.
Он помедлил.
— Она просила передать вам кое-что лично.
— Мне?
Геннадий усмехнулся.
— Неужели старуха мне что-то оставила?
Вот уж не ожидал.
— Не совсем так. Она просила передать вам информацию. О наследстве.
Нотариус протянул ему бумагу. Геннадий взял, пробежал глазами и побледнел.
— Это… Это шутка?
— Никаких шуток. Коллекция антиквариата, оцененная экспертами. Плюс банковский счет. Плюс сам дом, который стоит немало, земля, здесь подорожала втрое за последние годы.
Геннадий смотрел на цифры и не мог поверить. Все это время. Все это проклятое время, он думал, что тёща нищая старуха в разваливающемся доме.
А она сидела на миллионах. И всё оставила Ольге.
— Тамара Васильевна просила передать вам лично, продолжал нотариус. Чтобы вы знали. Отчего отказались?
— Её слова.
Геннадий поднял глаза. Руки у него дрожали.
— Это можно оспорить. Я был ее зятем 25 лет.
— Вы развелись до ее смерти. Никаких прав на наследство у вас нет.
Геннадий стоял на веранде, сжимая в руках бумагу с цифрами, и чувствовал, как земля уходит из-под ног.
Коллекция антиквариата. Банковский счет. Дом на земле, которое подорожало втрое. И все это мимо него. Все досталось Ольге, той самой Ольге, которую он бросил полгода назад.
— Этого не может быть, — пробормотал он.
Старуха еле сводила концы с концами.
— Я своими глазами видел.
— Вы видели то, что она хотела вам показать.
Ифим Борисович снял очки и протер их платком.
— Тамара Васильевна была умной женщиной. Очень умной.
— Но двадцать пять лет. Я чинил ей крышу, окна, забор этот проклятый. Она постоянно жаловалась на безденежие.
— Она испытывала вас, Геннадий Петрович. И вы не прошли ни одного испытания.
Нотариус сложил бумаги обратно в папку и посмотрел на Геннадия долгим взглядом.
— Знаете, она мне многое рассказывала. Про ваши шуточки. Про намеки на дом престарелых. Про то, как вы при ней говорили о ее скорой смерти. 25 лет она терпела и молчала ради дочери. Но ничего не забывала.
Геннадий открыл рот, чтобы возразить, но слова застряли в горле. Перед глазами вдруг пронеслись все эти годы его ехидные замечания, притворная забота, ядовитые улыбки.
Он думал, что умнее всех. Что старуха ничего не понимает, не замечает. Она видела насквозь с самого первого дня.
— Тамара Васильевна просила передать вам еще кое-что, продолжал Эфим Борисович.
— Дословно скажите ему, что я прожила хорошую жизнь и умерла счастливой, а он пусть живет со своим выбором.
Нотариус кивнул на прощание и ушёл в дом.
Геннадий остался стоять на веранде, глядя в пустоту. Со своим выбором. Он выбрал Кристину молодую, красивую, восторженную. Выбрал свободу от сварливой жены и ненавистной тёщи. Выбрал новую жизнь. И потерял.
Сколько? Он снова посмотрел на цифры в голове, которые успел запомнить.
Сумма была такой, что хватило бы на безбедную старость. На путешествия, о которых он мечтал. На всё.
— Папа? Он обернулся. На пороге стояла Анна бледная в чёрном платье с покрасневшими глазами.
— Тебе лучше уехать.
— Анна, послушай.
— Нет, это ты послушай. Бабушка умерла. Мама убита горем.
— А ты стоишь тут и считаешь деньги, которые мимо тебя прошли. Я по лицу вижу.
— Ты не понимаешь.
— Я всё прекрасно понимаю. Всегда понимала. Просто надеялась, что ошибаюсь. Она шагнула к отцу, и в её глазах было что-то такое, от чего Геннадий невольно отступил.
— Знаешь, бабушка мне много рассказывала. В последние месяцы мы часто разговаривали.
— Она говорила, что жалеет только об одном, что не смогла уберечь маму от тебя, что видела, какой ты, но не сумела доказать.
— Анна, я твой отец.
— Ты человек, который бросил мою мать ради девчонки моего возраста, который 25 лет издевался над больной старухой, который ни разу, ни разу не сказал маме доброго слова.
Она говорила тихо, почти шепотом, но каждое слово било на отмашь.
— Уезжай. И больше не приезжая. Ни на праздники. Ни на дни рождения. Мы справимся без тебя. Всегда справлялись. Анна развернулась и ушла.
Геннадий хотел окликнуть её, но понял бесполезно. Эту стену не пробить. Он вызвал такси и уехал, не попрощавшись. Всю дорогу смотрел на проплывающие мимо улицы и думал.
Думала о том, как странно устроена жизнь. Еще утром он был уверен, что все сделал правильно и избавился от обузы, начал новую жизнь. А теперь сидел в машине, и внутри разливалась странная пустота, не горе, не раскаяние, а что-то похожее на страх. Впервые за долгие годы он не знал, что делать дальше.
Кристина встретила его в дверях.
— Как прошло? Все нормально?
— Нормально, — буркнул Геннадий и прошел на кухню.
— Ты какой-то странный. Что случилось?
Он хотел промолчать, но слова вырвались сами.
— Старуха, оставила всё Ольге. Дом, деньги, коллекцию антиквариата. Миллионы.
Кристина округлила глаза.
— Миллионы? Откуда у нее миллионы?
— Копила всю жизнь, скрывала. От всех скрывала и от меня в первую очередь.
Он рассказал ей всё про нотариуса, про завещание, про последние слова Тамары Васильевны.
Кристина слушала молча, и что-то менялось в ее лице, Геннадий не сразу понял, что именно.
— То есть… Медленно произнесла она, если бы ты не ушел от Ольги, ты бы сейчас жил в том доме. С этими деньгами?
— Не знаю. Может быть. Завещание было составлено так, что я бы все равно ничего не получил. Но…
— Но ты мог бы попытаться. Уговорить её. Ты же умеешь уговаривать.
Геннадий посмотрел на Кристину внимательнее. В ее голосе появились нотки, которых он раньше не замечал. Или не хотел замечать.
— К чему ты ведешь?
— Ни к чему. Просто.
Она пожала плечами, просто думаю, что ты совершил ошибку.
— Бросил богатую жену ради меня.
— Я не знал, что она богатая. Никто не знал.
— Но факт остается фактом.
Они помолчали. За окном темнело, в квартире было тихо и холодно.
Геннадий вдруг увидел это жилище другими глазами, съемная двушка в старом доме, мебель из дешевого магазина, текущий кран на кухне. Он платил за эту квартиру уже полгода, и деньги уходили как вода в песок.
— Может, тебе попробовать помириться с Ольгой? — вдруг сказала Кристина.
— Что?
— Ну, попросить прощения. Вернуться. Она же тебя любила. Может простит.
Геннадий не поверил своим ушам.
— Ты предлагаешь мне вернуться к бывшей жене.
— Я предлагаю подумать о… будущем. Нашем будущем. У тебя накопления заканчиваются, зарплата средняя.
— А там миллионы. Ты мог бы.
Кристина, ты вообще соображаешь, что говоришь? Она вспыхнула.
— Я соображаю лучше, чем ты. Ты бросил все ради меня, и что я получила? Съемную квартиру и мужика без денег?
— Так не договаривались.
Геннадий смотрел на нее и не узнавал. Куда делась восторженная девочка, которая смотрела на него влюбленными глазами? Перед ним стояла расчетливая молодая женщина, которая быстро прикинула расклад и осталась недовольна результатом.
— Так вот, значит как, медленно произнес он.
— А ты чего ждал? Вечной любви? Мне двадцать восемь, Гена. Мне замуж надо, детей рожать. А ты?
— А я старый неудачник без денег.
Кристина не ответила.
Но ее молчание сказало больше любых слов.
В ту ночь Геннадий лежал на диване, Кристина заперлась в спальне, не желая его видеть, и смотрел в потолок. Странное чувство охватило его, словно он впервые за много лет протрезвел и увидел свою жизнь такой, какая она есть. Без прикрас, без самообмана. Двадцать пять лет он считал себя жертвой.
Жертвой сварливой тёщи, холодной жены, неблагодарных детей. Строил из себя мученика, который тянет семейный воз.
А на деле? На деле он был обычным мелким тираном, который самоутверждался за счет близких. Издевался над больной старухой, унижал жену, отталкивал детей и искренне верил, что имеет на это право.
Тамара Васильевна видела его насквозь.
С первого дня видела и двадцать пять лет молча готовила свой ответ. Терпеливо, методично, без злобы. Просто ждала, когда он сам себя накажет. И он наказал. Ушёл к молодой любовнице, которая бросит его при первых трудностях. Отказался от семьи, которая теперь не хочет его знать. Лишился наследства, о котором даже не подозревал. Пусть живёт со своим выбором, передал нотариус слова теще.
Геннадий закрыл глаза. Выбор был сделан. И изменить уже ничего нельзя. Прошел месяц после похорон.
Ноябрь выдался промозглым, серым, небо затянуло тучами и казалось, что солнце ушло навсегда.
Геннадий приходил с работы в пустую квартиру, разогревал что-то в микроволновке, садился перед телевизором и сидел так до ночи, бездумно переключая каналы.
Кристина съехала через две недели после того разговора. Собрала вещи, пока он был на работе, оставила ключи на столе и короткую записку:
Прости. Так лучше для нас обоих.
Никаких объяснений, никаких прощаний, просто исчезла из его жизни так же легко, как когда-то появилось.
Геннадий не стал её искать. Не звонил, не писал. Гордость не позволяла, да и смысла не было.
Она сказала всё в ту ночь после похорон про съемную квартиру, про мужика без денег, про несбывшиеся ожидания. Оказывается, восхищенные глаза и нежный шепот стоили ровно столько, сколько он мог заплатить.
Деньги закончились, закончилась и любовь.
На работе дела тоже пошли под откос. Геннадий стал рассеянным, раздражительным, срывал сроки. Начальник вызвал его на разговор, предупредил, что такими темпами до увольнения недалеко.
Геннадий кивал, обещал исправиться, но сам понимал ему всё равно. Работа, деньги, карьера, все потеряло значение. По вечерам он начал выпивать.
Сначала рюмку-другую для аппетита, потом полбутылки для сна, потом. Он перестал считать. Алкоголь глушил мысли, размывал воспоминания, дарил несколько часов блаженного забытия.
А утром приходило похмелье, и вместе с ним возвращались все те мысли, от которых он пытался сбежать. Однажды, напившись особенно сильно, Геннадий набрал номер сына. Телефон долго гудел, потом раздался голос Дениса, сухой, официальный "Слушаю".
— Сынок.
Голос Геннадия дрогнул.
— Это я, отец.
Пауза. Долгая, тяжелая.
— Я понял. Что нужно?
— Ничего не нужно. Просто. Поговорить хотел. Как вы там? Мальчишки как?
— Нормально. Все нормально.
— Денис, я понимаю, что ты злишься. Но я же твой отец. Мы могли бы.
Папа перебил сын.
— Ты пьян. Я слышу по голосу. Позвони, когда протрезвеешь. Хотя нет, лучше не звони вообще.
И повесил трубку.
Геннадий сидел с телефоном в руке и смотрел на погасший экран.